Мне непонятно, как это сновидение скрывает методику анализа.


Я не разделю энтузиазма поиска оснований культуры в каких-то образах и программах поведения, генетически зашифрованных на докультурной стадии развития. Человек выходит из животного состояния вместе со своей предметной деятельностью и культурой. Это две сопряженные, но и во многом независимые координаты его общественного развития. Искать же в подсознании записанные природой культурные коды общественного поведения представляется мне «психологическим шаманизмом», сознательный бегством от исследования и понимания природы человека и его истории. Сон разума рождает чудовищ… Это бегство в мифологию и ее мистицизм. В общем, чудо, тайна и авторитет – вечные соблазнительные спутники человека.



Да, «написание мифа» связано с первичными процессами ассимиляции становящихся смыслов становящимся культурным человеком. Отсюда и его язык и специфика психологического освоения смысла. Но погружение в архаику сознания для прочтения культурных кодов – это уж, увольте… И потом эта транскультуральность. Это значит, что есть биологические универсальные архетипы культуры? Бессмыслица какая-то, культура есть нечто не биологическое, не врожденное по определению и трансилруемое социогенетически.




Во-первых, исторический процесс объективно – не массив фактов, а реальная жизнь народов. И, во-вторых, понимание и изучение этой жизни требует не только «линейной логики», но и герменевтики, так сказать, душевного сопереживания, проникновения в исторические смыслы. А сведение истории к личному восприятию, ликвидации метанарративов и т.п., все это уже проговорили европейские интеллектуалы постмодерна.



Надеюсь, господь меня к этому не приведет… Уж лучше к сибирскому шаману.


Это трансперсональный психологизм кого угодно задолбает. Почему шимпанзе не представить выродившимся ведическим народом, уж очень «старой нацией»? Откажем им в этом по причине отсутствия разума? Но источник разумности где по-вашему? В мистической дали? Тогда уж лучше отдать здесь приоритет христианскому богу. Все более человечно и более понятно. Во всяком случае, на этом основании сложилось жизнеутверждающее мировоззрение, на основе которого совершался исторический процесс. Не нравится? Дайте светлую альтернативу, а не бегство в темную и мистическую архаику.

Метафизика Света.
С.Е.Кургинян показывает в последних статьях как формируется метафизика Зла, и как воспитываются и организуются ее адепты и ее технологи. Действительно, в поступках индивидов, посягающих на личность, достоинство и имущество другого человека зло носит слишком явственный характер. Его очевидность требует и столь же решительного отпора. Если подобное злое посягательство имеет успех, то этот успех носит временный и локальный характер. Чаще всего такое зло есть следствие индивидуального порока или следствие неких чрезвычайных житейских обстоятельств. Социальная среда может снижать или повышать «порог срыва» индивида в асоциальное поведение, но все это лишь неизбежные локальные болезни общества. Другое дело – зло как принцип, внедряемый в человеческое сообщество. Здесь оно должно приобретать характер ментальной установки, маскирующей свои конечные результаты и ищущей поддержки в тех или иных мировоззренческих конструкциях. Именно в этих случаях зло приобретает организованный характер, становится собирательным, становится осознанной программой действий. Оно может начинаться как форма борьбы с конкретной формой жизни, но в силу логики вещей превращается в борьбу с жизнь как таковой. Такое собирательное зло требует для себя метафизических оснований, которые в силу естественного хода вещей становятся основанием борьбы с жизнь как целым. Альтернатива жизни - смерть, и зло превращается в метафизику смерти, метафизику борьбы со светлым началом жизни. Неудивительно, что мировоззрение зла ищет себе основание во тьме архаических мифологий, оно по природе своей боится света. Для выхода на свет оно надевает плотные «маскхалаты» и ищет дорогу в психику человека через уничтожение в человеке светлых жизненных начал.
В конце концов, есть Свет и Тьма, есть Жизнь и Смерть, есть Добро и Зло. И почему бы злу не создавать свою метафизику? Более того, зло собирательное не может не создавать свою метафизику, но, как сказано, создавать ее оно станет, обращаясь к глубинным мистическим пластам мифологического сознания. К тем конструкциям тьмы, которые возникали в психике становящегося человечества, к тем пугающим персонажам и образам, с помощью которых формирующийся человек табуировал для себя тему смерти. В сферу рационального сознания оно пробирается через теоретические построения расовой теории, теории социал-дарвинизма и т.п., включая теории подсознания какой-нибудь трансперсоналистической психологии. Любая рациональная конструкция бьется альтернативной конструкцией. Поэтому последовательное зло должно общаться с онтологизированными сознанием силами тьмы, и искать выхода к человеку через активизацию аффектов, ведущих к этим силам. Раблезианство (технология смеющегося низа) лишь одна из них.
Обо всей метафизике тьмы нужно можно сказать, что она не субстанциональна, как не субстанционально зло. Она эпифеномен света, эпифеномен метафизики жизни (добра), которая живет в человеке и которой живет человек и человечество. Метафизика жизни, метафизика света, метафизика добра вот вечный противник сил смерти. Метафизике жизни нет нужды обретаться в темных подвалах подсознания или даже в затенных помещениях гарвардских лабораторий. Она всегда сопровождает жизнь, она всегда на свету, она апеллирует к разуму, выводящему к свету. Она не требует искусственных измышлений, она сопровождает жизнь и дело жизни всего лишь не отворачиваться от самой себя. Рефлексия жизни и торжество жизни обращает свою пренебрежительную усмешку натужным усилиям тьмы и легко разгоняет их наваждение. Каждая культура создавала и создает свою метафизику жизни, метафизику света. Есть она и в русской культуре на мифологическом, на религиозном и на рациональном уровнях. И проговаривается она на «всех языках», т.е. на поэтическом языке мифологического сознания и рациональном языке философии и общественной теории. Она легко слышится и понимается любым человеком, не чуждым нравственному началу. А законченные злодеи встречаются гораздо реже, чем праведники просто в силу того, что иначе жизнь не могла бы продлиться.
Каким языком проговаривает свою метафизику жизни русская культура? Осмелюсь утверждать – языком солидарного человека и солидарного человечества. Каков глоссарий этой метафизики?
Он в малой, но сущностной части уже выражен русскими социалистами, соединявшими идею социализма как материального переустройства общества с нравственным содержанием такого переустройства. Но в общественной жизни 19 века к разработке оснований солидаристского сознания более всего обращались русские религиозные философы и прежде всего В.С.Соловьев, вызвавший ожесточенные и в чем-то даже озлобленные нападки части русской либеральной публики своей книгой «Оправдание Добра». Прикоснемся к этому сочинению, к его понятиям.
Антропология Соловьева религиозная, она опираются на теологический фундамент. Сегодня едва ли рациональное сознание примет концепцию нравственных оснований, опирающуюся исключительно на религиозную веру. Однако при анализе роли нравственного чувства в общественной жизни можно отвлечься от представления о первоначалах нравственности. Речь должна идти об их проявлениях. А в рассмотрении истории общества опора на религиозное сознание не отделяет Соловьева ни от естественной науки, ни от эволюции, которую можно представлять как способ, каким творец созидает мир и ведет к всеединству само человечество. Такой подход дает основание для соединения идей Соловьева с сознанием современной эпохи.
Что здесь наиболее интересно?
1.Начать здесь нужно с того, что проявление нравственности есть (по Соловьеву) делание Добра. Ограничимся на этой стадии тем, что на неком образно-интуитивном уровне все мы представляем, что такое добро. Если же искать абстрактного фундаментального определения, то оно может выражено по меньшей мере двумя постулатами. Один из них развит по-своему Н.Ф.Федоровым, и суть его в том, что Добро есть продление жизни живущим и возращение ее умершим. Иначе говоря, добро есть путь преодоления смерти вплоть до обретения бессмертия, что и является наиболее существенным в федоровском понимании Добра, разделяемым по сути и Соловьевым. В любом случае для нас важно то, что добро направлено на продление жизни как таковой. Другой постулат исключительно соловьевский, и он не противоречии воззрению Федорова. Суть его в том, что Добро есть путь к всеединству, а зло есть отпадения от всеединства. Этим неизбежно осуждается эгоизм и эгоистическое противопоставление индивида собирательному целому, каковым является общество.
Основные фундаментальные формы проявления нравственного чувства по Соловьеву есть стыд (человек стыдится в себе животного, стыд есть преодоление животного начала), сострадание (альтруизм) как активная форма солидарного отношения человека к человеку, наконец, благоговение, т.е. религиозное чувство. Последнее заключается, как полагает Соловьев, в вере в существо бесконечно могущественное, нежели человек, но существо столь же бесконечно доброе. Тем самым Добро объективируется и предстает как высшее начало, инициируемое в человеке высшим и могущественным существом. Кстати сказать, хотя Соловьев здесь не при чем, это вполне соответствует представлению о богатырях в русском эпосе как о людях сильных, но добрых, чья сила обращена на делание Добра.
2.Вторая важная сторона соловьевского умозрения заключаются в представлении о том, что добро (нравственное начало) должно быть объективировано в общественном устройстве. Эта мысль выражена у В.С. Соловьев совершенно недвусмысленно, хотя может быть несколько иными словами. В частности, утверждением этой мысли является протест против субъективного понимания нравственности, т.е. представление о нравственности как качестве исключительно личного сознания и личного поведения индивида. Не вызывает никакого сомнения, что нравственное чувство должно овладеть сознанием индивида. Но область действия нравственности на этом уровне ограничена. Она может затрагивать близких, например, родственное или сословно-групповое окружение, но не распространяться при этом на все общество и уж тем более не принимать в свою сферу все человечество. Здесь интересным является обращение Соловьева к «Одиссее», к ее сентиментальному герою, орошающему слезами многие страницы греческой поэмы. Слезы лились чаще всего при воспоминании о покинутой Итаке, родном доме, жене и сыне. Однако трогательная чувствительность героя не мешает ему устроить бесчеловечную расправу с рабынями и козоводом Мелантием, которого, помучив, изрубили на корм собакам. Нравственное чувство Одиссея адресовано не всем, оно минует врагов и невольников. От себя замечу, что слезы Одиссея сменялись радостным сверканием глаз, если при каком-нибудь бегстве удавался хороший грабеж. И дело здесь не в личности Одиссея. Примеры такого рода Соловьев находит в недавней крепостной России и указывает, что субъективная нравственность сама по себе не обеспечивает нравственный прогресс общества. Зато последний становится весьма ощутимым и эффективным, когда общество принудительно вводит нормы отношений, исключающие возможность безнравственного отношения к личности. Например, отмена крепостного права в России стало реальным прогрессом, поскольку нравственный принцип был защищен правовой нормой. По В.С.Соловьеву общество есть собирательный орган делания добра, и движение к человеческому всеединству может совершаться только через нравственный прогресс общества, т.е. наполнение его общественными нормами, удовлетворяющими принципу делания добра. Кстати, на этом основании Соловьев полагает, что религия, семья и собственность не являются первичными основаниями нравственности, но сами требуют нравственной оценки. Общество является условием всеобъемлющего решения нравственной задачи, и этим определяется связь субъективной (индивидуальной) и общественной нравственности, выраженной в общественных отношениях.
3.Собирательная нравственность (или всечеловеческая солидарность) не может оставаться безразличной к характеру хозяйственной деятельности и, тем самым, к характеру экономических отношений в обществе. Философ решительно отрицает какие-либо от себя действующие экономические законы и экономическую необходимость, т.е. независимую от человеческих целей «экономическую метафизику», названную в религиозной философии экономическим материализмом: «Так как подчинение материальных интересов и отношений в человеческом обществе каким-то особым, от себя действующим экономическим законам есть лишь вымысел плохой метафизики, не имеющей и тени основания в действительности, то в силе остается общее требование разума и совести, чтобы и эта область подчинялась высшему нравственному началу, чтобы и в хозяйственной своей жизни общество было организованным осуществлением добра». Если следовать такому утверждению, то нынешнее выведение экономической деятельности за границы нравственной сферы есть лишь форма оправдания эгоизма и безнравственности «бизнеса», следующего антисолидаристской этике и придумывающего себе объективные законы, за что и раздаются нобелевские премии экономистам. Еще раз Соловьев: «Как свободная игра химических процессов может происходить только в трупе, а в живом теле эти процессы связаны и определены целями органическими, так точно свободная игра экономических факторов и законов возможна только в обществе мертвом и разлагающемся, а в живом и имеющем будущность хозяйственные элементы связаны и определены целями нравственными». Позиция Соловьева в том, что нет экономической необходимости, не подвластной воле человека. Безнравственность же провозглашения «первичности» экономических законов над моральной сферой выражается по Соловьеву в целом ряде искажений общественной жизни. Это отношение к человеку как исключительно производителю и потребителю вещественного богатства, это превращение общества в плутократию, в рамках которой доминирует материальной начало, это устранение нравственного назначения и смысла труда. Все это находит свое выражение в отношении такого общества к природе как только источнику материальных ресурсов.
Может показаться, что постановка вопроса о соотношении нравственности и экономики звучит прожектерским морализаторством. Однако напомню, что именно в советском обществе в годы напряженного строительства делался акцент на нравственной оценке труда, как труда для общества, и хозяйственная деятельность рассматривалась как «общее дело». Любой советский человек, третируемый сегодня как «совок», согласился бы с следующей формулой В.С.Соловьева: «А с точки зрения нравственной труд есть взаимодействие людей в области материальной, которое, в согласии с нравственными требованиями, должно обеспечивать всем и каждому необходимые средства к достойному существованию и всестороннему совершенствованию, а в окончательном своем назначении должно преобразовать и одухотворить материальную природу».
Философская концепция Соловьева как целое не может сегодня стать программным философским документом по той причине, что она опирается на религиозную антропологию. Эпоха промышленного развития оперлась на науку и новый шаг в этом направлении не может быть возвратом к прошлому. Но наука модерна вытолкнула из своей сферы нравственные начала жизни, точнее, свела их к утилитаристской морали, в рамках которой добро есть польза, а целью индивида является максимизации пользы в ее материально-вещественном измерении. Но такая наука (речь идет о науке о человеке и обществе) лишается высших метафизических начал, освобождая смысловое пространство обитания человека метафизике зла. Противостоять же ей должно утверждение жизни, которое не может игнорировать ее нравственные основания. «Метафизика жизни», открывающая путь к развитию в современных условиях, не может игнорировать вопроса о его нравственных началах. Пока она оставляет их в ведении нобелевских лауреатов по экономике, она не будет способна решать свою основную задачу – выстраивание жизнеутверждающего мировоззрения для продолжения Истории. И здесь вновь приходится констатировать, что, если действительно Россия призвана сказать свое слово миру и что мир действительно ждет от нее этого слова, то эти ожидаемые слова должны быть наполнены нравственным смыслом (рациональной рассудочности на западе более чем достаточно и нет никакого смысла состязаться на этом направлении), не абстрактным морализированием, но социальным проектом, наполненным глубоким всечеловеческим нравственным содержанием. Где она должна искать эти слова и образы? Не в западной рациональной науке о человеке (которая, разумеется, должна быть освоена), но в глубинах русской культуры, освоение которой предстает сегодня как нерешенная задача. Но пока мы на свою собственную историю и на природу человека будем смотреть «западными глазами», эта проблема так и не будет решена. Построение метафизики жизни не может игнорировать российский опыт прошлого во всех его сферах, включая философскую мысль, ее антропологические «повороты». Но при этом нужны новые антропологические идеи, способные указать на объективную природу нравственных оснований жизни общества, разрушение которых рано или поздно оборачивается для него летальными следствиями.

Давайте начнём с основ.
Есть Инь И Янь, есть свет и тьма, без тьмы нет света. Помните анекдот. пьяный ищет ключи под фонарём, хотя потерял их где-то во тьме. А тут светлее!
Идя в Европу (а психоанализ это чисто европейский метод) вы оказываетесь (в поисках смыслов) в объятьях сибирских шаманов - наших праотцов?
Народ вошедший в христианство с развитой письменностью и мифологией, имеющий государственность - вряд ли относится к эпохе шаманизма - родового строя - это всё же НАША забытая Античность. Для вас приемлемо такое деление? Родовой строй - шаманизм, Племя - профессиональные жрецы, Союз племён с общим Центром - Княжение - Жреческое сословие, Государство - Священослужители?
Мы столетие освещали и просвящали, мы вогнали слишком много энергии в ЯН, мы сдвинули природное равновесие, пришло время "собирать камни" - для восстановления равновесия приходится познавать природу тьмы.
Возникает вопрос.
А не повторили ли мы "возлюбя свет" (господи. а ведь было целое сословие носившее сиё гордое имя) судьбу "Несущего свет"?
Чем больше мы "несли света", тем больше проливалось крови.

Возможность трнскультуральных исследований (возьмите хотя бы того же Проппа) говорит о генетическом единстве всех этносов, о общих законах их развития. На общей генетической основе возникают типичные спосбы решения возникающих задач.
(недавно мне попалась заметка одного археолога из подмосковья, он исследлвал развитие гончарного производства в одном селе. после татар, так оно прошло все стадии развития керамического производства от грубых глин, до тонкостенных сосудов течении 200 лет . практически повторив с О, всю историю развития керамики).

По поводу последнего «Кризиса».
Как я понял, по мысли С.Е. Кургиняна Слон по имени Модерн скорее всего растает и растворится (уже тает и испаряется). Нас это вне всякого сомнения касается. Точнее, это касается всех. Сам модерн стал вызовом западной цивилизации всему миру, если говорить в понятиях А.Тойнби, и даже в некотором смысле вызовом запада самому себе. Но можно отнестись к проблеме и иначе: «Что он Гекубе, что ему Гекуба…». Надо ли нам рыдать? То есть, мы ведь в модерне не были, если иметь в виду его культурный контекст. Точнее, некоторая часть интеллектуальной элиты в нем как бы присутствовала, жила его представлениями, хотела оживления призраков модерна в России. И только. Если же взять Россию как целое, как СССР с его братством народов, то он в модерне не жил. Он был в развитии, внешне схожем с модерном в части технологической, но альтернативном ему по мотивациям, по ценностям, по «метафизике», наконец. Вот и хочется сказать невольно: что нам Гекуба… Другое дело, что средства постмодерна затачиваются на нашей территории. И еще одно «другое дело» в том, что модерн был проектом развития, в этом смысле ценен. Но если мы хотим понимать причины, по которым ослаб и прервался советский проект, то есть резон понять параллельный курс: почему европейский модерн трансформируется в постмодерн, на почве которого возможна игра с историей, игра в историю, вместо действительного прогресса и развития. Усилия транснационального субъекта здесь несомненны и огромны, но не одними же элитными усилиями обеспечивается этот процесс. Я уже высказывался в том духе, что модерн содержал в себе свой постмодерн. Но о внутренних слабостях модерна должен быть особый разговор, который может быть сопряжен с разговором о сильных сторонах советского проекта. А пока о нас самих, именно, о нашем развитии и о том, как нам ответить на вызов постмодерна. И есть резон припомнить, как «мы» отвечали на вызов модерна. Точнее, как отвечала на него некоторая часть России, именно образованная Россия. Не вся, конечно, но значительная часть. Это снова к вопросу об элите, ее формировании. В конце концов, тема ведь тоже антропологическая в смысле буквальном и в смысле метафорическом, как показывают эссе из «Опавших листьев» В.В. Розанова.
Из Розанова В.В. (1915).
«У нас нет совсем мечты нашей родины. И на голом месте выросла космополитическая мечтательность.
У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть.
У француза – «chère France», у англичан – «Старая Англия». У немцев – «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет – «проклятая Россия». … У нас слово «отечество» узнается одновременно со словом «проклятие»…. Посмотрите названия журналов: «Тарантул», «Оса». Целое издательство – «Скорпион». Еще какое-то среднеазиатское насекомое (был журнал). «Шиповник». И все «жалят» Россию. «Как бы и куда ей запустить яда». Дивиться ли, что она взбесилась. … Жалит ее немец. Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец. Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол. И в середине всех, распоясавшись, «сам русский» ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины».
Цитата не как комплимент Розанову. Насколько он был прав в начале 20 века, не обсуждается. Просто цитата отражает горечь положения, насколько точно – вопрос открытый. Но в отношении прошедшего русскую гимназию и русский университет – много правды.
Интересно здесь то, что Розанов определенно говорит не о крестьянине, он ведь русской гимназии и университетов не проходил. Это интеллигенция, интеллектуальная элита, о ней как раз речь. А если элита несет в себе такое отношение к Отечеству (если мы на минуту поверим Розанову), то окажется, что нынешнее положение умов и положение более века назад, так сказать, структурно идентичны. Успехи советского периода приходятся на то время, когда «розановская элита» оказалась не у дел. Подчеркну, именно та часть элиты, о которой говорил Василий Васильевич. Была ведь и другая, которая сомкнулась с большевиками ради строительства Отечества. Значит, были и те, у кого была если и не «мечта нашей Родины» (а все-таки думается, что была мечта), так по крайней мере – чувство нашей Родины. И было оно не только у русского, но и у хохла, литовца, еврея, армянина и т.д. Непрочность же этого чувства в элитарном слое имеет свой источник.
Еще раз из Розанова из набросков, которые можно принять за его попытку (частичную) объяснения отсутствия «мечты своей Родины».
«Я учился в Костромской гимназии, и в 1-м классе мы учили: «Я человек, хотя и маленький, но у меня 32 зуба и 24 ребра. Потом – позвонки.
Только доучившись до 6 класса, я бы узнал, что «был Сусанин», какие-то стихи о котором мы (дома и на улице) распевали до поступления в гимназию:
…не видно ни зги!
…вскричали враги.
И сердце замирало от восторга о Сусанине, умирающем среди поляков.
Но до 6 класса (т.е. в Костроме) я не доучился. И очень многие гимназисты до 6-го класса не доходят: все они знают, что у человека «32 позвонка», и не знают, как Сусанин спас царскую семью.
Потом Симбирская гимназия (2 и 3 классы) – и я ничего не знал о Симбирске, о Волге (только учили «3600 верст», да и то это в 4 классе). Не знал, куда и как протекает прелестная местная речка, любимица горожан – Свияга.
Потом Нижегородская гимназия. Там мне ставили двойки по латыни, и я увлекался Боклем! Даже странно было бы сравнивать «Минина и Пожарского» с Боклем. Бокль был подобен «по гордости и славе» с Вавилоном, а те, свои князья, - скучные мещане «нашего закоулка».
Я до тошноты ненавидел «Минина и Пожарского» - и, собственно, за то, что они не написали никакой великой книги вроде «Истории цивилизации в Англии». Потом университет. «У них была Реформация, а у нас нечесаный поп Аввакум». Там – римляне, у русских же – Чичиковы.
Как не взять бомбу, как не примкнуть к партии «ниспровержения существующего строя».
В основе просто:
Учась в Симбирске – ничего о Свияге, о городе, о родных (тамошних) поэтах – Аксаковых, Карамзине, Языкове; о Волге – там уже прекрасной и великой.
Учась в Костроме – не знал, что это имя – еще имя языческой богини; ничего об Ипатьевском монастыре. О чудотворном образе (местной) Феодоровской Божией Матери – ничего.
Учась в Нижнем – ничего о «Новгороде низовыя земли», «о Макарии, откуда ярмарка», об Унже (река) и ее староверах.
С 10-лет, как какое-то Небо и Вера и Религия:
«Я человек, хотя и маленький, но у меня 24 ребра и 32 зуба», или наоборот, черт бы их брал, черт бы их драл. Да, еще: учили, что та кость, которая есть берцовая и называется берцовою.
***
Представьте, как если бы годовалому ребенку вместо материнской груди давали – «для скорейшего ознакомления с географией» - кокосового молока, а девочке десяти лет надевали бы французские фижмы, тоже для ознакомления с французской промышленностью и художеством. «Моим детям нет еще одиннадцати, но они уже знают историю и географию».
И в 15 лет эти дети – мертвые старички».
На диагноз может и не тянет, но, на мой взгляд, есть резон задуматься.

Своими исследованиями С.Е.Кургинян будит мысль и ставит вопросы, которые не любит обсуждать наш нынешний истеблишмент и наше высшее руководство, уверенное (само-уверенное), что простая либеральная истина у него в кармане. Но развитие мысли Курги-няна должно идти как обсуждение его идей, например, идеи Сверхмодерна. Вот по поводу «сверхмодерна» хочется продолжить предшествующее сообщение. Почему именно мо-дерн берется как отправная точка для возможного будущего? Это ведь (модерн) европей-ская форма индустриального общества, воплощение «духа капитализма». То есть, если бы мы жили в Европе, жили европейскими проблемами и европейской жизнью в целом, то нашей заботой должен был бы стать «закат модерна». Но об этой проблеме в общем-то уже писал один европейский мыслитель еще в первой трети 20 века. Я имею в виду О.Шпенглера. Его боль – закат европейской культуры, она исчерпала свой фаустовский (Шпенглер) дух. Сарказм и боль европейца в его словах: «Взирать на мир не с высоты, как Эсхил, Платон, Данте и Гёте, а с точки зрения повседневных потребностей и назойливой действительности, - я обозначаю это как замену орлиной перспективы жизни перспекти-вой лягушачьей … Так, я различаю трагическую и плебейскую мораль. Трагическая мо-раль культуры понимает тяжесть бытия, но из этого она извлекает чувство гордости нести эту тяжесть… Плебейская мораль Эпикура и Стои, сект эпохи Будды, мораль 19 века при-готовляет план сражения, ставя себе целью обойти судьбу. Она видит во вселенной не Бо-га, а совокупность фактов. Судьба для нее – это сеть причин и следствий, которую мир должен распутать». Говорят иногда, что Шпенглер не историк и не философ, но публи-цист. Для нас здесь не важна научная основательность О.Шпенглера, важно другое, его ощущение времени. «Каждая культура имеет свой особый род смерти». Свой род смерти (жизнь в цивилизации) имеет и фаустовская культура Просвещения, иначе сказать, куль-тура модерна. Шпенглер призывает стоически встретить эту неизбежную смерть в ожида-нии нового пробуждения культуры (или начало нового этногенеза у Гумилева?).
Шпенглеру как европейцу пристало думать «о конце модерна», а нам, зачем думать за не-го? Если уж думать, так за весь мир, это больше соответствует размаху русского духа, чем он и отличается от фаустовского духа покорения и утверждения власти европейца. За ев-ропейцев думать неохота, в особенности, когда посмотришь на плутовские физиономии их политиков, на которых так и светится их плоское и мелочное лицемерие, подчеркнутое надутой значимостью Важнее поставить вопрос, чем ответила Россия на вызов модерна? Правда, Шпенглер полагал, что Россия не ответила и ответить не может, что у нее нет своей морфологии истории, а есть только псевдоморфизм, выражающийся в неудачных заимствованиях европейских форм, начиная с реформ Петра. Но оставим нашего немца с этим суждением. Дадим свой ответ, точнее, взглянем на реальную историческую реакцию России на вызов модерна.
Факт нашей истории в том, что в ней последние три века идет борьба европейского и соб-ственного русского путей развития. Преимущество сторонников европейского пути обес-печивается тем, что он ясно сформулирован и «метафизически фундирован» самими евро-пейцами, представлен образцами их истории, философии и мировоззрением в целом. Правда, этот путь уже пройден, о чем сказал еще О.Шпенглер, и присоединяться к проек-ту модерн на стадии его ликвидации, об этом пишет и С.Е. Кургинян, выглядит полной нелепостью. Впрочем, нынешняя элита фактически ни к какому пути не присоединяется и никакого пути внятно не формулирует. Нормально пожить – это отнюдь не формула бу-дущего. Нормально пожить люди хотят всегда (не теряя при этом ощущения истории, за-мечу, и отдавая приоритет именно этому «метафизическому» чувству). Если нынешняя элита и реализует какой-то путь, то это путь мародерского периферийного капитализма, осуществляемого путем сдачи своей страны, правда с попытками что-то выторговать на отдельных этапах процесса деградации. Должно быть наша «элита» никогда не слышала, что стыдно благоденствовать, когда бедствует Отечество. Похоже, наоборот, она с насла-ждением благоденствует, глядя на гибель отечества. ..это невольные эмоции по пути…
Собственный путь России как ответ на вызов западного Просвещения фактически никогда не был ясно сформулирован, тем более «метафизически фундирован» (отчасти за исклю-чением советского времени). Это не значит, что работа не велась. Она велась и ведется постоянно в разных нишах нашего общества, но необходимый генеральный синтез не осуществлен. Ему сознательно и бессознательно создаются препятствия, хотя это никак не оправдание, поскольку препятствия есть всегда. Реальным же исторически сложившимся ответом на вызов западного модерна стал советский проект развития. Это свой путь на основе соборного духа общего дела, чего желали славянофилы, хотя едва ли бы они одоб-рили его конкретную форму и примененные средства (прежде всего в сфере идеологии). Этот путь смог состояться благодаря победе культурного архетипа, жившего в народе и явившего себя в идее строительства общества, в котором человек человеку друг, а в пер-спективе - «чтоб вся на первый крик - товарищ!- оборачивалась Земля».
Сегодня этот проект просто убивают и главная проблема развития, не только русского, но и всемирного, в реабилитации и продлении уничтожаемой модели развития. Засту-питься за советский проект – значит заступиться за развитие, за Жизнь, за продолжение Истории. Это и должно быть «сверхмодерном», если пользоваться таким термином. То-тальная конкуренция, положенная в основание философии, антропологии и общественной жизни модерна к человеческому братству привести не может, но только к победе и гос-подству сильного. Об утрате этого властного духа, этого стремления к овладению миром печалится ницшеанец Шпенглер, для которого человек самый совершенный хищник, а жизнь есть беспощадная борьба и победа сильного. Под этим углом зрения можно сказать, что не добро и мир нес в себе модерн, он нес в себе семена зла, смягченные христианской традицией европейской культуры. Эти семена бурно проросли в форме постмодерна.
Метафизикой заступничества за советский проект может быть только Метафизика Добра (она же метафизика жизни), метафизика солидарности и солидарного человечества, реали-зуемая на своей территории, в своем обществе как образец будущего. В противном случае, чем ответить на вызов с Востока. Ведь вызов реальный, скоро мы столкнемся (если будем жить) не только с модерном и постмодерном. Восток (Китай), выходя на мировую арену с претензией на лидерство, непременно должен родить что-то от себя и для всего мира в «метафизическом» пространстве добра и зла. Хорошо, если это будет коммунистическая идея, но ведь гарантии такой нет. Эту русские (советские) протягивали миру идею братст-ва, а кто еще может это делать всерьез? Поэтому нужно новое прочтение своей истории сквозь призму идеи: добро как актуальная задача общественного строительства и добро в перспективе как всемирная цель. Добро, понимаемое не как филантропия так называемых социальных программ, но делание добра как принцип, пронизывающий хозяйственную жизнь общества, его политическую систему, его культуру и общественные отношения в целом. Замечу кстати, в таком обществе медицина будет не бизнесом, а делом спасения и продления жизни, т.е. высшим проявлением добра. В таком ракурсе не лишним будет се-годня новое прочтение «Оправдания добра», таким может быть ответ на вызов зла – защи-тить свою модель развития, наполненную идеей человечности. Но тогда должны быть ак-тивизированы средства русской культуры и ее общественной мысли, ее глубинный потен-циал, а не та поверхностная барская русскость, которую стремится оживить «белый пат-риотизм». В этом положении нельзя чураться русской так называемой кондовости и от-сталости, на которую любит напирать европоцентризм. Свои слабости нужно преодоле-вать, и для этого необходимо ощущение тяжести бытия и гордость нести эту тяжесть. К сожалению, у нас часто как у Розанова в прошлом веке, вся антропология сводится к формуле: «я человек маленький, но у меня 24 ребра и 32 зуба». Вот вроде бы и весь чело-век. А зубы и интеллект нужны, чтобы кусаться, защищая добро, а не для подхихикивания окружающей пошлости.
Может показаться, что этим выражена очередная позиция русского национализма. Но это было бы ложным прочтением. Моя мысль в том, что пробудить советский проект, толк-нуть к его новому воплощению, адекватному глобальной реальности нынешнего дня, можно лишь достроив его метафизически (антропологически). Достройка же должна вес-тись на фундаменте русского развития (российского, если режет слух слово «русское»), включая прежде всего советский опыт. Нужно взглянуть на позицию изнутри нашего тра-диционного сознания, с позиции метафизики добра, а не только в представлениях евро-пейского модерна и постмодерна. Разумеется, речь идет не об одних лишь теоретических рассуждениях философского характера. Дух живет в теле, а это значит, что речь должна идти об общественном воплощении добра в формах общественной жизни: «Стремление к взаимопомощи появилось у человека еще в отдаленные времена, оно так глубоко перепле-талось со всем прошлым эволюции человеческой расы, что сохранилось, несмотря на все превратности истории, до настоящего момента…. И всякий раз, когда человечеству пред-стояло выработать новую социальную организацию, приспособленную к новой фазе раз-вития, его созидательный гений всегда почерпал вдохновение и необходимые ему элемен-ты из этой вечно живой тенденции» (Кропоткин П.А.). Духовность не вера в духов, но ве-ра в солидаристские связи и в смыслы, освящающие, поддерживающие и воспроизводя-щие отношения солидарности. Тотальное разрушение солидаристских связей это и есть ликвидация духовности. Тогда остаются эгоизм желудка и вожделение низа.
Напомню еще раз мысль Кургиняна, цитированную в первом сообщении в этой ветке: «Ближайшие 25 лет распадутся на три периода. Первый – осознание роли Смыслов. Вто-рой – выработка Смыслов. Третий – переход от смыслообновления и смыслоконсолида-ции к переменам…». Может и не совсем так, смыслообновление и смыслоутверждение идут как две стороны единого процесса, но суть скорее всего передана правильно. Можно лишь добавить, что время осознания роли Смыслов состоялось или идет к завершению. Это в принципе не сложно. Следующая стадия сложнее, стадия выработки смыслов. Ма-териал и даже концептуальные схемы для этого можно находить в разных культурах, но выработка смыслов для самих себя, для своего исторического субъекта может совершать-ся только как освоение собственной истории во всех ее измерениях, и прежде всего в ее интеллектуальном и солидаристском (духовном) измерении.
Воплощение добра всегда исторически ограничено. Советский проект был одной из таких форм, он есть отправная точка для нового этапа, отправной пункт «сверхмодерна».

Вялотекущий «естественноисторический» Модерн всё быстрее переходит в острую фазу «белой гордячки» — Постмодерн. Человек на пьедестале с ролью Идеала не справляется. Высоковато. Метафизические «пилюли» и «витамины» не заменят главного — спасительного прыжка в Реальность. С пьедестала — только вниз, к постоянным, ежедневным и ежечасным заботам о себе и о ближних.
За 20 лет некоторый смысл в России всё-таки восстановлен: надеяться можно только на себя и на Бога. Человеку дана абсолютная реальность - е г о жизнь и сознание. Далее, по Островскому...
«Красный проект» показал два результата: возможность и мощь коллективного устремления, и недостаточность «человеческого» идеала. Что из этого следует для Сверхмодерна?
Научный, рационально обоснованный идеал Развития вряд ли должен отрицать очевидное — стремление человека к Высшему, которым он в данное время не является. Персонификации — дело вкуса и исторической обусловленности.

…
Попробуем...

Соглашусь с тем. что Идеал должен быть не на пьедестале, он должен реализовываться в действительной жизни, именно в таких общественных отношениях, которые соответствуют идеалу. В той мере, в какой можно этого достичь. Что же касается соответствия идеалу на персональном уровне, так есть образцы и те и другие.

Сможет ли антропология объединить потенциальное равенство людей с безусловной невозможностью его осуществления? Дарвинисты (в т.ч. в соседней ветке) надрывно топчутся на месте, не решаясь «случайным мутациям» присвоить статус «целенаправленных воздействий». Оперируют миллиардами лет, из чего, даже логически, следует не только отсутствие целей в отсутствие человека, но и непричастность человека к иным, сверхчеловеческим, целям. (Им даже невдомёк, что не человек произошёл от «обезьяны», а как раз наоборот.)
Всё, что из этого следует, это то, что человек не «венец», а «этап». А также, что естественный отбор запрещает всей популяции переходить в новое качество. Апокрифичность такого вывода полностью согласуется со всеми историософскими выводами.
Мы вступили в эпоху «перехода». На мой взгляд, есть смысл обсуждать степень его болезненности для человечества, а не возможность самоустранения и «счастливого бегства». Сверхмодерн будет означать плавный, сознательный — и поэтому победный — переход к новому человечеству, Постмодерн и всё остальное — «атеистическое фиаско» и очистительный (и заслуженный) катаклизм.

Позвольте обозначить несколько кратких замечаний по теме.

Если уж мы набрались смелости рассуждать о смыслах, то хотелось бы сначала оценить наши стартовые "активы" - на что нам в столь глобальном вопросе можно было бы опереться.

Для себя я их очерчиваю примерно так:

1. Современный эволюционизм как универсальный подход к выявлению механизмов зарождения и развития различных форм движения материи.
2. Марксизм как прообраз системного миропонимания применительно к сфере социального. (Его, впрочем, следует прежде слегка "почистить" от всевозможных "отложений", образовавшихся в результате его "развития". Несколько строк по этому поводу напишу позже).
3. Накопленный нами на сегодня массив естесственно-научных знаний и исторического опыта.
4. Идея гуманизма.

С другой стороны, обременены мы и существенными "пассивами". Прежде всего это:

1. Некоторая "неясность" (мягко говоря) с ключевыми для рассматриваемого вопроса о смыслах определениями: 1) Что такое жизнь? 2) Что такое человек, каковы признаки выделения его из остального мира живого?
Общепризнанных определений по обоим пунктам не имеется, и ясно, что здесь так сразу мы их не сгенерируем. Однако и без некоторого стартового "каркаса" для них дело с рубежа "предварительных замечаний" так и не стронется.

2. Надо как-то определиться и с дихотомией материализм/идеализм. Следует задать хотя бы какие-то контуры конкретности. Если примем здесь за основу нечто неопределённо-расплывчатое (примем даже в неявной форме - "по умолчанию"), то говорить дальше о смыслах мы сможем очень долго, но договориться до хотя бы какого-то, мало-мальски "продуктивного" результата - это вряд ли.

Как я понимаю, надо бы «накоротке» разрешить «основной вопрос философии» (о первичности). Без этого, согласен, о целях диалога не договориться.
Моя позиция в следующем.
Материя и Дух одинаково и «равноценно» первичны — «Я Есмь Альфа и Омега!»
Их раздельное существование лежит «по ту сторону» бытия, имеет отрицательную вероятность.
Это абсолютное и вечное единство имеет огромнейший спектр градаций и ступеней и грандиозно «пульсирует» в циклах самопознания.
Из этого делаю вывод, что всё существующее может быть познано, изменено, преодолено.
Жизнь в широком смысле и есть вечное взаимодействие Духа и Материи. Относительная «мёртвость» материи имеет значение как несоответствие (исчерпание) целям конкретного микроцикла.
Сознание (самосознание) есть идентификация источника(ов) внутренних состояний любой материально-духовной формы (группы форм). Человек — первая индивидуальная (автономная) форма сознания.

Человеческая история — фрагмент целенаправленного восходящего (эволюционного) развития. «Задача дня» — на базе вполне развитой «автономности» сознательно (Сверхмодерн), либо принудительно (Апокалипсис) перейти к следующему этапу познания («уроку») взаимодействия Духа и Материи. Сознательный переход невозможен без признания высших целей, космических циклов, направляющих Разумов. Требование «доказательств» противоречит условиям, или критериям, готовности к переходу: в с е доказательства содержатся во в с е й истории и культуре.
Шансов на «красный диплом» настолько мало, что с самого начала нам говорят о «спасении», в критических случаях — о «ковчеге». И это спасение прямо зависти от преодоления строптивости, гордыни, невежества, т.е. от внутренних причин, а не от внешних.

Все эти вопросы — предельные, поэтому именно в России могут быть осмыслены и воплощены в действия.

Уважаемый Павел Олегович!

Впервые именно в России - с такой постановкой ещё можно согласиться, но если вопросы именно "предельные" - то они в плане своих "осмысляемости" и "воплощаемости" не могут быть никакими иными, кроме как "интернационалистскими".

(А с остальным содержанием Вашего сообщения очень во многом согласен - почти синхронно писал о "сходственном" в соседней теме).

Согласен. "Впервые" надо отнести к масштабу и остроте проблем. Вызов глобальный, таким же будет наш ответ. "Соцразминка" - наше огромное преимущество плюс культурная всевмещаемость и этический максимализм.

Данная ветка, в большинстве своем сложившаяся благодаря вдумчивым размышлениям Ratan’а, вне всякого сомнения, задуматься и поразмышлять заставляет.
...Отвечая Сибагатуллину, Тара очень хорошо сказала… Сибагатуллин недоуменно вопрошал, почему это мы мало внимания уделяем реальной политике, конкретному контенту, а все по поводу метафизики измышляем, смыслов всяких. И ответ был очень интересный: да потому что только метафизика выправляет мозги.
Не ручаюсь за дословность, но суть такова.
Это и впрямь ведь так. Только мышления большими категориями, выходящими за рамки узкого наличествующего бытия, (Добро и Зло, Истина и Красота, Дух и др.), способно помочь восстановить сломленный духовно-нравственный регулятор.
Этим и приходится заниматься. Говорить на языке метафизических категорий. А не только на языке жесткой политической «аналитики катастроф».
Данная ветка этим особым языком и примечательна. Причем основные позиции сформулированы, вне всякого сомнения, на высоком философско-антропологическом уровне. Это говорит о многом. Среди прочего и об особом уровне форума ЭТЦ.
Еще одной, для меня так дико интересной, вещью является выявление в русской философской мысли глубинных «перекличек», некоторого сложного диалога. Современная философия дает аналогичным явлениям соответствующие названия (к примеру, есть такое понятие как «трансдискурсы», но не это сейчас важно).
А диалог-то в русле основной тематики (солидарность), что очень выпукло показано, он действительно просматривается. Тема солидарности становится очень важной и для русской религиозной философии (ее лидера В.С. Соловьева, в первую очередь), и для философии русского космизма (в первую очередь, Н.Ф. Федорова, представителя религиозной части космизма), и, не убоюсь этих заключений, для тех неоднозначно воспринимаемых многими течений, которые в 1917 г. оказались самыми значимыми и стали таковыми надолго. Назвать русским марксизмом это можно, но, думается, не достаточно. Нужно говорить прямо и четче. Нужно говорить о Красном смысле. О философии Красного смысла, в частности. И этот, - почти не видимый для человека, не мыслящего метафизически, - диалог между философиями (не только между людьми, а именно философиями) был. Этот диалог между русской религиозной философией, русским космизмом и философией Красного смысла был. На почве стремления этих философий к солидарности (всеединству). И это весьма важная вещь, весьма важная почва (тема солидарности) для более глубокого и диалога, и понимания всего того, что случилось в России в октябре 1917-го. Говорбю это не в духе некоторых сентиментальных (и, в конечном счете, эклектичных, постмодернистских) политических поделок типа связей Сталина и блаженной Матроны, а в духе сущностного и глубинного диалога между целостными философскими системами. Это было не с проста, это было не случайно (чтобы кто ни говорил про большевиков как инородцев) – к этому были весьма серьезные основания. На уровне антропологии и на уровне метафизики в том числе. Это дает более полно, диалектичнее, глубже осмыслить наш общественно-исторический процесс, ход Истории.

...Вспоминается. Когда-то в Институт электротехники, в котором работал как видный академический ученый батюшка Павел Флоренский (кстати сказать, Флоренский относится и к русской религиозной философии, и к философии космизма, да и революцию принял достаточно лояльно), приехал с визитом такой неоднозначный коммунистический деятель, каким был Лев Давыдович Троцкий. Флоренский не вышел встречать большого гостя, чтобы не было недопонимания: поп в рясе самого Троцкого встречает... Вот комсомольцы бы удивились...
Но Троцкому было интересно поговорить именно с Флоренским. И они встретились...
Так вот я думаю, интересно бы узнать, о чем они говорили...

В любом случае, черты некоторого диалога (не просто диалога, а диалога сущностного, диалога во многом "теплого", возможно, только для посвященных, но все же) по поводу солидарности между религиозной философией, космизмом и философией Красного смысла просматриваются. Те же идеи подчинения человеку природы есть и у Федорова, есть и у Александра Александровича Богданова.
В общем, теплый заинтересованный диалог (но не постмодернистская экликтика) по целому кругу важнейших для человечества проблем...

Творческая мощь в человеке фундаментально разнонаправлена: вне- и вовнутрь индивида. Органы чувств приучают и оттачивают сознание на абсолютный приоритет внешнего мира. Этот роковой дисбаланс рано или поздно упирается в относительные границы внешнего мира и взрывает их. Прежняя История близка к абсолютному пределу — к планетарному.
Внутренний мир человечества остаётся унизительно и стабильно низким. Высочайшие достижения духа в культуре и науке далеки от того, чтобы стать нормой, или планкой для большинства.
Но насколько правомерны и оправданы стремления и надежды возвыситься всему человечеству? На этот вопрос есть всего два ответа и они обусловлены либо внешним, либо внутренним опытом отвечающего и противоположны.
Дисбаланс преодолим. Во внешнем мире человек выковывает оружие Слова — речь, язык — и по своей свободной воле вызывает на поединок внутреннего Зверя. Этот вызов — вход в элиту, результаты поединка определяют тип элиты и «профпригодность» элитария.
«Вы — соль земли» — неотменяемая реплика абсолютного элитного лидера подтверждает спасительную ведомость большинства человечества. Сейчас Россия и мир «пресные». (Не выпаривют ли «соль» под палящим солнцем Реальности?)
Внутренний бой всегда неравный. «Зверь» имеет архетипические корни и неисчерпаемый возобновляемый ресурс — человеческие потребности. («Каждому — по потребностям» — методологическое самоубийство.) Классовый интерес — превращённая форма этих потребностей. Гуманизм (Человек на пьедестале) не спешит (а хочет ли?) определиться с ценой своего осуществления. Развитие Человека всегда будет развитием и «Зверя». С дилеммой «нет потребностей — нет человека» рациональное знание (наука) поступает не рационально — игнорирует. И на помощь приходит Космос.
Максимализм и претезии на всеобщность — ключ к развитию. И этот ключ у России.
Материальные потребности приковывают человека к Низу? Отлично! Пусть обожествляют Низ карлики и живые мертвецы. А мы научимся переводить их в автоматические следствия познания и творчества. Прецедент (и бесценный опыт) — социалистические общественные фонды потребления.
Неужели атеизм и есть свобода совести? По моему, при свободе совести атеизм невозможен. Если знания — ступеньки, то вера — лестница. А куда по ней идти — и есть свободный выбор.

Несомненно, был. И это диалог должен быть заново осмыслен в контексте текущей ситуа-ции. Сегодня, заглядывая на сетевые форумы, можно увидеть много разного и интересно-го. Но вот одна интересно-огорчительная ситуация. Много умников, в том числе умников без иронии. Но каков язык дискуссий и обсуждений? На тех форумах, где собираются лю-ди левых воззрений, в том числе, сочувствующие красному проекту, почти никогда не встречается квалифицированная адресация к русской истории и к русской общественной мысли. Таковой словно бы и не было. А если и была, то это вроде бы архаика, интересная лишь архивистам, стряхивающим пыль с когда-то актуальных, но сегодня никому не нуж-ных фолиантов. Общественная мысль прошлой России востребована на площадках «пат-риотов», но там она востребована в крайне однобокой и односторонней форме, вроде «с нами бог», как вписано в программе партии «За народ». От нее отсечено то, что может протягивать мысль к красному проекту. Красный проект часто видится как исключитель-но марксистский (похоже к такой мысли пришел и С.Г. Кара-Мурза, иначе мудрено пони-мать его книгу о Марксе и русской революции). А проблема как раз в том, чтобы увидеть в этом самом красном проекте проявление того, что принято называть «русской идеей». Внутренний диалог русской общественной мысли с «красной идеей», в то время еще не-сколько невнятной (если иметь в виду «красный» социальный проект), шел как в прямой форме (обсуждение идеи социализма), так и в форме скрытой, в форме внутреннего диа-лога. Видные русские религиозные мыслители прошли через марксизм, иногда и через атеизм, как В.С.Соловьев в студенческие годы. Что же осталось? Разве нет смысла про-честь заново то, что «осталось», что они думали по этому поводу? Они ведь признавали правду социализма. Эта правда в протесте против неравенства и несправедливости, и в этом пункте все признают закономерность и обоснованность такого протеста.
И что важнее всего. Там, где русская мысль обращается к социалистическим идеям, она мыслит этот самый социализм не как «шведский» или иной западный социализм с его стремлением к выравниванию материального богатства. Везде всплывает идея солидарно-сти, основанная на чувстве человеческого единения, всплывает философия солидаризма, обращенная в будущее. Я уже ставил риторический вопрос: какая культура способна про-изнести сегодня слова солидарного чувства, сллова любви к человеку? Нас ведь и изобра-жают лунгины и иные в «царях» и т.п. произведениях как ужасных злодеев именно пото-му, что таковыми не являются ни русская культура, ни русский народ. Хотя опасность та-кого перерождения сегодня отнюдь не призрачна. Если люди хотят бороться ради «стан-дартов потребления», пусть хотя бы и для всех, то они не смогут получить даже шведско-го или иного скандинавского социализма. И не понимают, почему будет именно так. Это хорошо понимал Н.Федоров, еще в конце 19 сказавший, что 20 век будет стремится к мак-симуму удовольствия и получит максимум страданий. Разве события 20 века не подтвер-дили этого пророчества?
Сегодня популярный левый публицист может сказать, что ему много дали постмодерни-сты (и структуралисты), в то время как В.С.Соловьев ничего не дал. А русская философия – да она вообще не мычит ни телится, так, проповедь стремления к благой жизни и каких-то невнятных идеалов. Нет понимания того, что когда глядишь на русскую жизнь глазами западного исследователя, то ты не видишь русскую жизнь. Помниться где-то прочтенная мысль какого-то еще древнего мудреца: если ты не знаешь что такое синее пятно, ты не видишь синего пятна. Я бы перефразировал: если ты не знаешь русской жизни, то ты не видишь русской жизни. А западный мыслитель знаете больше анатомию русской жизни, чем ее душу. А как только начинает приближаться к душе, так сразу начинает вскипать жгучей ненавистью к этому нерассудочному народу. Я этим не идеализирую ни русскую жизнь, ни русского человека. Просто у него сокровенные ценности другие, настолько дру-гие, что меркантилист задыхается от ненависти к ним. Это и есть психологическая почва для того, чтобы сладостно отчизну ненавидеть. Здесь ни к какому Фрейду ходить не надо. Начинаем с западных учителей и заканчиваем отрицанием достоинств русской культуры. Вот П.Чаадев – русский человек, он добра хочет своему отечеству. Но все, что в этом оте-честве находит, он отрицает если не до ненависти, то до полного уничижения. Он ведь тоже учился на западе, он проникся западным прогрессизмом. Откроем его апологию су-масшедшего: «Есть разные способы любить свое отечество; например, самоед, любящий свои родные снега, которые сделали его близоруким, закоптелую юрту, где он скорчив-шись проводит половину своей жизни, и прогорклый олений жир, заражающий вокруг не-го воздух зловонием, любит свою страну, конечно, иначе, нежели английский гражданин, гордый учреждениями и высокой цивилизацией своего славного острова; и без сомнения, было бы прискорбно для нас, если бы нам все еще приходилось любить места, где мы ро-дились, на манер самоедов». Образ очень символичный, думаю, способный согреть душу Р.Абрамовича. Образ, который неизбежно навязывает определенную оценочную логику, которую не комментирую логику. Эта логика поселяется в сознании любителей западной гуманитаристки, свое отечество представляется им юртой самоеда в сравнении с домом англичанина, гордого своими учреждениями и высокой цивилизацией. И дело для нас не в чести мундира и квасном патриотизме. Если мы признаем какие-то достоинства за рус-ской культурой, то они не в сарафанах. Нужно проникнуть в них мыслью и чувством, ина-че они не станут своими, зато получит оправдание только одна светлая мечта – сбежать на острова, чем и гордятся сегодня родители, сумевшие пристроить там своих чад.
Но, возвращаясь к трансдискурсу… Перекличка прошлого и настоящего, перекличка рус-ской общественной мысли с красным проектом именно в обсуждении человеческой, более того, всечеловеческой солидарности. И это совсем не абстрактная идея, она была с во-одушевлением принята теми, кто поддержал большевистскую революцию: «…в белом венчике из роз, впереди Иисус Христос». Разве не символично? Для этих суровых будней впереди русская мечта – общества человеческого братства. Кстати, какими социальными технологиями, какими такими «знаниями» обладал Иисус? Мне кажется тем знанием, о котором позднее сказал русский поэт: «Умрешь не даром, дело прочно, когда под ним струится кровь» (своя кровь, замечу, и об этом я уже как-то упоминал). Есть логика добра и есть логика зла. Русская история и русская общественная мысль учат логике добра. Вот предмет трансвременного дискурса. Эта логика была реализована в красном проекте, ко-торый сопровождали многие сложные исторические обстоятельства. И не удивительно. Поступать согласно всечеловеческой солидаристской идее – это не значит обращаться к немцам, французам или политикам США с проповедью «ребята, давайте жить дружно». Принцип, который народ желает утвердить как всемирный, он должен сначала утвердить у себя самого, в своей собственной жизни. Утвердить добрый смысл жизни (В.Соловьев) в своем собственном доме. Кстати, красный проект утверждал именно добрый смысл жизни и чувство добра, способность понимать и делать добро начисто снесены нынешним бе-зумным карнавалом, обращенным к культуре низа.
Социальные проекты под эту логику добра начинает обсуждать русская философия в 19 веке. Если это понять, то можно найти в ней ответы на «метафизические вопросы». Но только не в западном мышлении «отвязанного индивида», созидающего мир эгоизма, в котором не может быть «доброго смысла жизни». Кстати, западное мышление не всегда было таким. Кстати, быстро набирающие ход китайцы едва ли принесут эту логику добра, это не их культурная функция. Это функция России, ее крест. Она его не выбирала, так исторически сложилось. Но крест этот по сути пронесен, Время смертию смерть попрать. И совсем не крестной мукой, а активным деланием добра. Не филантропией, но добром как принципом социального строительства.

В продолжение разговора о диалоге...

Вот это вообще, очень важный вывод, на который мы тут можем выйти.

1. Принятие как руководства к действию философии Красного смысла не было чем-то инородным по отношению к русской философской и общественной мысли. Это принятие перекликается (находится в диалоге постоянного взаимопонимания) с другими философскими течениями (русским космизмом, русской религиозной философией) конца 19-го - начала 20-го столетия.
Это не инородцы принесли марксизм, а красная философия была воспринята хорошо русскими, потому как сумела обратиться к самому сокровенному. К тому, к чему призывали обратиться и Соловьев, и Федоров...

2. Этот диалог и это взаимопонимание крайне тяжело увидеть как на левых форумах, так и в книгах филосовоф рубежа эпох. Ну вот очень не слабые труды по истории философии написали Н.О. Лосский, В.В. Зеньковский - у них очень недоброжелательное отношение к советской и красной философской мысли. "Так называемая "советская философия"", как они пишут. Они большие специалисты, но вот этого не понимают - ненависть к красному им застит глаза, не дает двигаться дальше.
Т.е. что ранние советские философы, что представители русского зарубежья сказать о глубокой близости различных философских тем не смогли. У советских философов были свои сложности, у эмигрантов - другие (Вряд ли, скажем, во Франции жаждали слышать, что красная философия постоянно вела какой-то "трансдиалог" с др. течениями, в т.ч. религиозными).

3. Третье и наиболее важное.
Через выявление дискурсивных связей, близости между различными течениями руской философии, пожалуй, можно выходить на проблему построения консенсуса в сегодняшнем российском обществе. Не консенсуса вокруг бытовухи и потребухи (потребительства), не постмодернистского эклектизма вокруг тем "Матрона и Сталин", "Сталин и Церковь" и т.п., а более глубокого, "понимающего", сущностного диалога.
Это важно для сегодняшнего дня. Это дает возможность оценить русскую историю не как историю с 70 годами "выпаденния из цивилизации", 70 годами "маразма" (мол, искренне поверили в дурь, их как всегда обманули), а более сложнее, диалектичнее, глубже. Цельнее...

Иначе говоря,
1. Красный проект внутренне целен,
2. Красный проект не сам по себе - он поднимает в существенной степени те же проблемы, что волновали и религиозные течения русской философии,
3. Он дает свой ответ (принципом объективирует солидарность в общественном устройстве и т.д.), и этот ответ никак не аморален,
4. Он не есть "выпадение из цивилизации или русской духовной жизни", не есть "грыжа на пузе у слона", не есть "малозаметная мулька филослофской мысли",
5. Красный проект победил, обратившись к самому сокровенному в русской душе...

Принести могли кто угодно. Это не существенно. Существенно, как и почему приняли. Действительно, красный проект был обращен к глубинным проблемам и переживаниям русской культуры. Он был обращен к проблеме делания добра, к построению общества как совокупного органа делания добра. Но эта мысль была высказана языком марксизма, который ограничен в своих возможностях и русскую ментальность сам в себе не содержит. Она (эта ментальность) была привнесена в него извне, привнесена понятийным и образным языком строительства красного проекта (социализма). А в чем простая суть «делания добра» в контексте этого проекта? В том, чтобы никто не был брошен, каждому нашлось место в обществе, не унижающее его достоинства и не заставляющее рыться в мусорном баке. Жизнь для всех. И не за счет материальной уравниловки. В довоенный и послевоенный (сталинский) периоды существовала большая разница в доходах профессора, квалифицированного рабочего и не квалифицированной технички. Но заметного социального напряжения это не вызывало. Принцип каждому по труду принимался как принцип справедливого вознаграждения за участие в общем трудовом процессе.

Да, это я постоянно хочу это ввести в поле зрения. Прошлое и настоящее русской общественной мысли могут соединиться при обсуждении центральной проблемы русской культуры и русского сознания: солидарное человечество и добрый смысл жизни. Но нужно вчитаться в прошлое и понять, что оно есть обсуждение темы сквозной, встающей в разные исторические периоды. Темы, которая действительно может и должна стать точкой встречи и основанием для консенсуса и того, что можно назвать метафизическим обоснованием доминантных смыслов и проекта развития. Из прошлого можно извлечь богатый опыт такого обсуждения. Но для этого нужно почувствовать себя сопричастным этим ценностями, тогда и раскроются смыслы тех сочинений, которые сегодня выведены из интеллектуального оборота. Я имею в виду напряженные искания русской общественной мысли прошлого, прежде всего, философской в контексте обсуждения «метафизических вопросов». Но это можно сделать только коллективной работой обращения к своему наследию. Они рассуждали нашим языком, в контексте нашей ментальности, они давали нужный нам язык, обращенный в будущее. Лексика языка может быть поправлена, смыслы по преимуществу транслированы.

Иногда можно услышать или прочесть, что русская философия не состоялась. Но такого рода заявления весьма спорны и, на мой взгляд, несостоятельны. Они свидетельствуют скорее о том, что мы не состоялись. А мы действительно в некотором смысле духовно (душевно) и интеллектуально не состоялись. «Мы» - это как характеристика состояния общества, а не отдельных групп или присутствующих на форуме. А в чем общество не со-стоялось? На мой взгляд, как раз в том, что отказалось от названных выше центральных тем русской жизни. Отказалось по большей части неосознанно, поскольку повелось на «стандарты потребления». Возвращение к себе лежит через возвращение к этим темам или, говоря словами В.С.Соловьева, к проблеме делания добра. Что есть делание добра и каким оно должно быть сегодня? На какие ценности и принципы должно опираться, в ка-ких конкретных действиях должно выражать, причем в деяниях не лично-нравственного характера вроде раздачи милостыни или даже в более серьезных поступках (две пары из моих знакомых взяли на воспитание детей без каких-либо материальных стимулов). Такие личностные проявления сами собой возникают у людей с повышенным чувством нравст-венного долга. Но более важен поиск социальных действий, квалифицируемых как дела-ние добра. В этом контексте должна быть рассмотрена советская история. Например, была ли деланием добра ликвидация неграмотности в послереволюционной России. Можно ска-зать, все всеобщая грамотность была требованием модернизации (советского варианта, точнее сказать), хотя об уместности термина «модернизация» в этом случае можно в принципе дискутировать. Тогда всеобщая грамотность предстает как модернизационное условие и этические оценки здесь казалось бы ни к чему. Да, действительно, без всеобщей грамотности индустриализацию осуществить был невозможно, и всеобщая грамотность не продукт филантропии, но требование времени. Квалифицированный рабочий должен быть грамотен и должным образом развит. Но этические оценки все равно остаются уме-стными, они входят через оценку целей индустриализации, ее исторической роли в жизни общества. Было сказано, что мы должны ликвидировать столетнюю технологическую от-сталость в 10-15 лет, иначе нас сомнут. Стало быть генеральной целью индустриализации было продление жизни живущим, спасение страны, спасения общества, спасения народа, точнее, многих народов, вводимых в это строительство на братских условиях. А есть ли большее проявление добра, чем спасении жизни живущим? Это возвращает нас и к Федо-рову, и к Соловьеву и не только к ним. Это реакционные философии с точки зрения совет-ской официальной идеологии, а уже тогда в советское время нужно было из этой реакци-онности извлечь этическую идею. С другой стороны, тотальная ликвидация неграмотно-сти была советским проектом, возникшим не только ради индустриализации, но как мера преодоления культурной отсталости для всего народа. Опять делание добра. Программа преодоления неграмотности не имеет зарубежных аналогов, поскольку она создавалась именно как просвещение для всего народа. Советская школа была крайне демократичной по принципам своего устройства, она давала возможность роста всем, а не детям элиты. И ее школьная форма, исключавшая проявления социального неравенства, создавала атмо-сферу солидарности, а не конкуренции. Конкуренция была лишь в школьных успехах, до-полняемая обязательствами помогать отстающим, доучивать их, в том числе усилиями от-личников. Так что это была не конкуренция, а социалистическое соревнование, в котором должно было не толкать слабого, но помогать ему. Опять-таки делание добра.
Конечно, можно и должно оценить в этических категориях не частности советского про-екта, но его принципы и его стратегические решения. И в оценке таких решений снова и снова всплывает мысль, что правда, реализованная в советском проекте, действительно была народной правдой. Когда Соловьев или Федоров шли в своих размышлениях от фун-даментальных оснований православного сознания, то они шли тем самым от народной культуры. Не от эмпирических проявлений последней, но от глубинных ценностей и уста-новок: устроиться всем, дать возможность жизни всем, всем трудящимся хотя бы. Соловь-ев прямо и основательно высказывается против общества плутократии в «Оправдании до-бра», в этом смысле он определенно «красный». В этой народной правде сила красного проекта, но в этом и основание его потенциальной слабости. Философия народной прав-ды, к которой невольно шла и не дошла русская философия, в советский период не без ос-нования была противопоставлена правде барской. В советский период она осталась клас-сово окрашенной, а потому и недостроенной до объединительного мировоззрения (все-единства), способного стать мировоззрением глобальным (хотя к этому шло). Известно, что Сталин разрешил постановку «Дней Трубиных» и с удовольствием смотрел этот спек-такль. Почему? Ведь не тоска же, наверное, по дворянским страданиям. Можно предпо-ложить, что дело было видимо в чем-то другом. Может было что-то такое (человеческое) в переживаниях «белой кости», что должно было найти место в советском проекте. Не-осознанное желание найти надклассовую человеческую точку встречи. Но реальность бы-ла слишком жесткой, не оставляла места для таких «слабостей», их можно было позволить только в театре.
И сегодня эта лютая ненависть нуворишей, либералов, западников, «патриотов» с про-снувшимся барским чувством – все это ненависть белой косит к «быдлу», оказавшемуся способным на осуществление утопии, способным освоить науку и технологии и даже со-циальное управление. Давняя болезнь России, которую сегодня встречной ненавистью не преодолеешь.

Немного о «перекличке»

К антропологической проблематике примыкает тема о связующих линиях русской истории. Почему примыкает? Потому что в истории общество предстает как собирательная личность. И это не марксистская формула, хотя марксизм с ней может и согласиться (а может и - нет, глубоких теоретиков нужно спросить). Это формула философа всеединства, т.е. В.С. Соловьева. Общество предстает как собирательная персона со своей ментальностью, как ныне говорят, т.е. со своими установками сознания, в число которых входит прежде всего понимание добра и зла. В представлениях о добре и зле выражено отношение к жизни. Люди – носители жизни, животные – то же, растения – то же. В общем, всюду жизнь. Но человек не просто живое существо, он суть существо, ответственное за жизнь. Его положение на земле (о космосе пока помолчим) обязывает к такой ответственности. Сегодня это очевидно, даже всемирные конференции собираются по поводу глобального потепления, причиной которой является якобы техногенный фактор. Может такие конференции всего лишь политические спекуляции. Но важно, что они свидетельствуют о факте человеческой ответственности, даже если конвертируются в безответственность. Так вот о понимании Добра в русской «ментальности».
Заглянем в мифологическое сознание славянских племен, образовавших великорусский этнос. В конце концов, история всякого народа начинается с этого мифологического пункта. Хотя родовое общество еще вне истории, т.е. исторической памятью не обладает, но обладающее память общество обязательно помнит свою мифологию. В ней формировался культурный архетип, или, может быть, эмбрион такого архетипа. Важно, что он формиро-вался и исторической памятью сохранен. Кстати, в послевоенное время русская сказка (наследие мифологического сознания) была популярна как инструмент дошкольного воспитания. В ней являют себя культурные архетипы, прежде всего – понимание добра. Н.Федоров на уровне рационального рассуждающего сознания выразил мысль, что добро есть продление жизни живущим. Но в образной форме эта мысль полноценно впечаталось в славянский эпос, в мифологию рождавшихся великорусского этноса. Понимание добра как ответственности за жизнь есть наверное во всякой культуре. Для нас важна степень явленности этого принципа в культуре великороссов. Может они в этом отношении и не оригинальны, но ведущий принцип всех сказок: добро оплачивается добром. Не в смысле денежного платежа, хотя возможен и такой вариант, но в более глубоком смысле. Добро авансируется без каких либо предварительных условий. Добрый человек совершает добро (спасает щуку, зайца, муравья и т.п.), отдает последнюю краюху не ради награды, а потому что добр. Оказывается, в конечном счете, что добром он и спасается. Чего же удивляться, что тема делания добра как общественный принцип, точнее, как нравственный принцип, согласно которому общество есть организованное делание добра, появляется у русского философа как конечная ступень его многотрудных размышлений о всеединстве. Расшифровка принципа простая – общество есть организованная жизнь, организованное продолжение (воспроизводство) жизни.
Заметим, что категория жизнь появляется в русской философии совсем иначе, чем в европейской. У Шопенгауэра жизнь есть безосновная слепая воля, слепое и яростное самоутверждение. Она как бы изначально вне добра и зла. Но Шопенгауэр ставит акцент на другом, на иррациональности жизни, в конце концов, как философ он вырастал как принципиальный противник гегелевского панлогизма. Но еще более заостряет представление о жизни как борьбе, стоящей вне добра и зла, известный и незаслуженно популярный литератор Ницше, создавший философию мизантропии и беспощадной победы сильного. Слабого толкни! - в жизни торжествует сильный! Мировоззрение, возможно упоительное для нынешних олигархов и иных временно преуспевших. Временно, потому что сильный сегодня окажется слабым завтра. В силе как таковой правды нет, она не утверждает жизнь, но утверждает лишь успех временный, преходящий. Наконец, ницшеанец Шпенглер восхищается человеком как самым сильным и умным хищником. В этом для него природа человека, в этом сила фаустовской культуры, создавшей машинную технику как средство покорения природы и покорения народов, неспособных стать сильными хищниками.
Есть разительное различие в понимании жизни и отношении к ней в русской философии и в философии техногенной цивилизации запада. Слабого толкни – это видится во всех проявлениях последней. И вполне можно говорить о собственной философии жизни в русской общественной мысли. Жизнь как благо, жизнь как ценность, утверждаемая деланием добра. Не материальные победы, не роскошь и комфорт, а теплое чувство спасенной жизни и торжество духа, спасающего жизнь. Это символизирует статуя советского солдата в трептов-парке, эта анти-ницшеанская скульптура, принесенная на немецкую землю - родину философа силы - с русской земли, которую эта сила не одолела. Солдат советский, но олицетворяет глубинный принцип русской культуры, зародившийся еще в ее мифологически-аграрной стадии. Такой оказалась историческая «перекличка» красного проекта и архетипов русской культуры.

При всем уважении, зря Вы так о Ницше. Он все же одним из первых увидел глубокий кризис западного мироощущения и пытался предложить выход - "сверхчеловека". Не ахти, но ведь помог же увидеть проблему.

Насчет "слабого толкни", то полная цитата из "Заратустры" такова: "was fällt, das soll man auch noch stoßen" - дословно "то, что падает, следует еще и подтолкнуть". То есть толкать надобно "то, что падает", даже не "того, кто падает". И далее по тексту: "Все, что от сегодня, - падает и распадается; кто захотел бы удержать его! Но я - я хочу еще толкнуть его!" Слова человека, поведенного на прогрессе, РАЗВИТИИ, будущем. Что такое "любовь к дальнему" как не любовь к будущему? Такой вот безответственный прогрессист.