Хотелось бы понять. Почему советская элита предала проект? Когда началось ее перерождение?

Когда - трудно сказать, и наверняка, точную дату констатировать невозможно. А вот почему советская элита предала проект, для меня сомнений нет - потому что капиталистическая версия Модерна давала элите более вкусную (жирную, калорийную) чечевичную похлебку.

Мне кажется это важно понять, чтобы не допустить такой ошибки в будущем.
На мой взгляд, перерождение началось в Великую отечественную войну (ВОВ). Возможно она сыграла ключевую и негативную роль в деградации нашей элиты. Не всей конечно, а ее части, но это часть в последствии смогла прийти к верховной власти.
Почему ВОВ?
1) Война дала партийной номенклатуре чрезвычайные полномочия, значительно больше власти;
2) Война научила партийных функционеров не считаться с отдельным человеком, рассматривать его как расходный материал в жерновах истории;
3) Война для некоторых стала источником обогащения, это проявлялось через возможность использовать свое положение и через возможность при наступлении Красной армии стать владельцем богатых трофеев, которые нигде не проходили;
4) Возможно уже тогда при тесном контакте с американцами и англичанами кто-то был завербован;
5) И главное, война это выбор между жизнью и смертью, между мужеством и трусостью, между подлостью и честностью. Для некоторых, выбор оказался в пользу трусости и подлости. Вспомним генерала Власова, который отличился в боях под Москвой и сдался немцам в боях под Ленинградом. Желание спасти свою шкуру перевесило долг перед партией и народом.
Именно война на мой взгляд стала тем катализатором, который запустил цепочку перерождения элиты, ее деградации.
Эти люди почувствовали власть, смогли тайно обогатится, струсили и морально деградировали. И после этого они думали только об одном, как сохранить свою власть.
Вспомним кто были Хрущев, Брежнев, Андропов во время войны, это были извините за выражение - тыловые крысы. Почитайте биографию Андропова, он отсиделся в укромном месте всю войну. Никто из них в реальных сражениях не участвовал и под пули в атаку не ходил.
Эта элита сперва предала Сталина, боясь, что он их разоблачит и лишит власти, а добившись власти стали ее укреплять и заодно наращивать свое благосостояние, а когда денег стало слишком много решили легализовать свое богатство придумав Перестройку.

Хрущёв во время войны находился на Сталинградском фронте - передний командный эшелон на Мамаевом кургане, потом на тракторном заводе.
Во время Андропов. Первый секретарь ЦК ЛКСМ КФ ССР руководство на неоккупированных территориях и в партизанском движении.
Брежнев - участник обороны Малой земли, Герой Советского Союза, участник Парада Победы 24 июня 1945 года.

Так что трудно вспоминать то чего не было.

Хрущев - член военного совета, вы представляете что это такое?
Да он дальше штаба фронта некуда не вылазил. Вы знаете где находится штаб фронта относительно передовой?
Андропов - руководство партизанским движением в тылу, в безопасном месте, сам в военных операциях не принимал никакого участия.
Брежнев - Великая Отечественная Война – в этот период он занимает ряд руководящих должностей: заместитель начальника Политуправления 4-го Украинского фронта, начальник Политотдела 18-й армии, начальник Политуправления Прикарпатского военного округа. Заканчивает войну в звании генерал-майора, хотя, согласно характеристике тех лет, имел «военные знания весьма слабые». Боевых наград у Брежнева было немного для генерала: два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, орден Богдана Хмельницкого и две медали. Во общем на фронте он политработник высокого ранга, так что в штабе возможность отсидеться была. В дальнейшем своему партийному продвижению был обязан Хрущеву.

Обгадить можно всё. Яркий пример.
Что такое армия без командарма - неуправляемое стадо, обречёное на гибель. Что значит командарм без штаба? - "Слепой поводырь слепых".
В войну не было лишних пайков. И всё выделяемое - и командирский спецпаёк, и довольствие штаба - было нужно для победы.
В штабе не отсиживались, а работали. Даже если и была возможность отсидеться без дела (Сильно сомневаюсь в этом... Верховный мог позвонить в любой час дня и ночи - и будь готов доложить обстановку в деталях и точно.)
И вообще - бездельников не держали нигде. Разве что в торговле. Но это - другая песня...

Стали создаваться и различного рода мифы, особенно вокруг военной
биографии Брежнева. Как политработник Брежнев не принимал участия в
наиболее крупных и решающих сражениях Отечественной войны. Один
из наиболее важных эпизодов в боевой биографии 18-й армии - это захват
и удержание в течение 225 дней плацдарма южнее Новороссийска в 1943
г., получившего название "Малая земля". В боях на Малой земле
принимала участие не вся армия, а лишь ее десантные части. Штаб армии
и ее политотдел находились на Большой земле в относительной
безопасности. Как можно судить по небольшой книжке Брежнева, он был
на Малой земле всего два раза; один раз с бригадой ЦК партии, другой
раз для вручения партийных билетов и наград солдатам и офицерам. В
большой документальной повести Г. Соколова "Малая земля", автор
которой, как говорится в предисловии, "все семь долгих месяцев
находился на Малой земле", мы можем найти всего два упоминания о
Брежневе - "худом полковнике с большими черными бровями".

То что армии нужны генералы я не спорю. Почитайте воспоминания Рокосовского, он хорошо раскрывает эту тему. Я говорю о другом.

Да представляю, а также представляю что творилось на Мамаевом кургане и на Сталинградском тракторном заводе. Штаб фронта находился в километре от завода.

А также представляю, что такое вылазки Андропова в болота Карелии и Восточной Финляндии. Кстати в этих болотах он и заработал нефрит, от которого в 1982 году скончался. Предлагаю Вам, хотя бы раз перейти линию фронта.

Что такое Малая земля очень даже представляю. 1428 кг металла на один квадратный метр, знаете ли, не очень веселит. По поводу наград Брежнева тоже вполне представляю, попробуйте заслужить, хотя один орден Красной Звезды.

О каком проекте речь?

Во фантазия у человека. Большая часть советских генералов полегла, и можно подумать что у остальных, оставшихся в живых, на руках была индульгенция на право "отсиживаться". Такое практически возможно? О чем речь-то?

Я говорю, что на мой взгляд война способствовала приходу к власти той части элиты, что прежде всего думала о себе и способствовала её деградации, опять же не всей элиты, а ее части.
Есть много воспоминаний и о тыловых партийных работниках и о командирах, которые не соответствуют высоким понятиям защитников интересов народа и именно этим людям удалось прийти в дальнейшем к власти.

Вот, например, воспоминания Сукнева Михаила, пулеметчика о ВОВ (можно привести воспоминания и других участников войны о своих командирах, опять же повторюсь не все, но были и такие о которых пишет Сукнев)

В этой войне те, кто ее прошел сквозь море огня в первых линиях боевых действий и чудом выжил, узнали сполна цену многих наших „отцов-командиров“! Грошовая!!! Цвет армии, лучших командиров и командармов, „вождь“ с подручными НКВД „своевременно“ отправил в иной мир, будто в угоду германскому командованию. Мало перед войной осталось в нашей армии толковых офицеров и генералов. Василевский, Рокоссовский, начальник Генштаба Шапошников... На своем уровне я немного встретил порядочных командиров. Остальных привозили откуда-то с тыла... Никакой инициативы. Пока приказа нет, никуда не пойдет. А поступит приказ, уже поздно.,, Я пишу только то, что мне пришлось самому видеть и пережить. Сколько понапрасну было пролито крови рекой под командованием генерала армии К. А. Мерецкова, командующего Волховским фронтом...

К. А. Мерецков в мемуарах „На службе народу“ пишет о гибели 2-й Ударной, о дважды гибели нашей 225-й стрелковой дивизии, оправдывая эти жертвы спасением Ленинграда. Наш командующий писал: „В то тяжелое для нашей Родины время все мы стремились к тому, чтобы быстрее добиться перелома в борьбе с врагом, и, как ни тяжело признаваться в этом, допускали ошибки, некоторые же, в том числе и автор этих строк, в те дни иногда не проявляли достаточной настойчивости, чтобы убедить вышестоящее начальство в необходимости принятия тех или иных мер“. Признает также Мерецков, что „неудачно были подобраны отдельные военачальники. Позволю себе остановиться на характеристике командующего 2-й Ударной армией генерал-лейтенанта Г. Г. Соколова. Он пришел в армию с должности заместителя наркома внутренних дел. Брался за дело горячо, давал любые обещания. На практике же у него ничего не получалось. Видно было, что его подход к решению задач в боевой обстановке основывался на давно отживших понятиях и догмах. Вот выдержка из его приказа № 14 от 19 ноября 1941 года:

“1. Хождение, как ползанье мух осенью, отменяю и приказываю впредь в армии ходить так: военный шаг — аршин, им и ходить. Ускоренный — полтора, так и нажимать.
2. С едой не ладен порядок. Среди боя обедают и марш прерывают на завтрак. На войне порядок такой: завтрак — затемно, перед рассветом, а обед — затемно, вечером. Днем удастся хлеба или сухарь с чаем пожевать — хорошо, а нет — и на этом спасибо, благо день не особенно длинен.
3. Запомнить всем — и начальникам, и рядовым, и старым!, и молодым, что днем колоннами больше роты ходить нельзя, -а вообще на войне для похода — ночь, вот тогда и маршируй.
4. Холода не бояться, бабами рязанскими не обряжаться, быть молодцами и морозу не поддаваться. Уши и руки растирай снегом!»

Ну чем не Суворов? Но ведь известно, что Суворов, помимо отдачи броских, проникающих в солдатскую душу приказов, заботился о войсках. Он требовал, чтобы все хорошо были одеты, вооружены и накормлены. Готовясь к бою, он учитывал все до мелочей, лично занимался рекогносцировкой местности и подступов к укреплениям, противника. Соколов же думал, что все дело в лихой бумажке, и ограничивался в основном только приказами".

От себя к этим словам добавлю, что особенно жестоким и бездарным был командующий нашей 52-й армией генерал-лейтенант Яковлев1. Вместо того чтобы снабжать армию, довольно немногочисленную, необходимым боезапасом, он гнал батальоны и полки в заранее провальные операции с большими потерями, что я видел и пережил.

Как-то меня вызвали в полк, в Муравьи. Я встретил здесь своего друга по Свердловскому училищу Николая Ананьева, добровольца из какого-то института. Он стал, как и я, капитаном и прикрепил к отложному воротнику на телогрейке петлицы со «шпалами». Находясь на НП полка на верхотуре водонапорной башни в центре городка, я увидел внизу генерала Яковлева со свитой, спустился вниз и доложился, показав журнал наблюдений за огневой системой противника. Заметив, что Ананьев прикрепил «шпалы» к телогрейке, генерал, ни слова не говоря, при мне трахнул Николая по голове этими журналами, аж страницы вылетели! «Почему знаки различия на телогрейке?! Спороть петлицы!» — приказал генерал своему адъютанту Бороде (кстати, впоследствии моему хорошему приятелю). Тот ножницами срезал петлицы со «шпалами». Ну, думаю, сейчас Николая разжалуют, но обошлось. Еще что-то крякнул генерал и скрылся на КП дивизии... О Яковлеве говорили в штабах армии: «Бездарь и солдафон!»

Не лучше был и командир нашего 1349-го полка, из капитанов ставший майором, Иван Филиппович Лапшин. Это был эталон бездарности и упрямства, равнодушия к подчиненным и беспощадности к ним же. Страшный человек — такой командир в боевой обстановке. Он говорил сквозь зубы и редко, в основном междометиями. Ни одной книжки он, видно, за всю жизнь не прочитал, но перед начальством был угодник и выглядел представительно... Командовал он разведбатом в 3-й танковой дивизии, но образование военное имел — примерно за трехмесячные курсы. Немного участвовал в Гражданской войне. Таких я и встречал в дальнейшем, как по заказу.

«Сукнев — будущее нашей армии, если выживет» — так характеризовал меня заместитель Лапшина по строевой части, тогда тоже капитан, Токарев Николай Федорович. Живой человек, прекрасный товарищ. Грамотный и решительный. Ума палата. Мой незабываемый старший друг. Особенно мы сдружились после того, как в одну зимнюю ночь я ему дважды спас жизнь. Об этом еще расскажу. Токарев вскоре примет 299-й стрелковый полк и будет звать; меня к себе заместителем первым по боевой части, но я вежливо отказался, жалея «свой» 1-й батальон, который еще был жив в канун марта 1943 года. И в этом случае я страшно ошибся!..

Запомнились два характерных случая с участием Лапшина.

Перед уходом батальона в Лелявино Лапшин решил пустить разведку в поиск за «языком» через лед Волхова. Оказался тут и я, выставив на поддержку разведке свой пулемет «Максим». Шестеро русских богатырей от двадцати до двадцати пяти лет в маскхалатах, с винтовками (автоматов не было тогда даже в дивизии) двинулись наискосок к немецкой обороне, то и дело светящейся ракетами. Перед их уходом я одному успел шепнуть: «Не приближайтесь к проволочному заграждению! Отлежитесь — и назад!»

Было совершенно ясно: люди, при лунном свете сквозь облака, будут расстреляны наверняка! Так оно и произошло: даже не допустив до проволоки, фрицы из пулеметов расстреляли нашу разведку!

Попыхивая трубкой, наш полковой командир молча повернулся и зашагал в манеж в свой штаб. Ни оха, ни вздоха. Разведчики пролежали там в снегу до буранов, когда их вынесли и похоронили.

Тогда я понял, что это страшный человек. И старался по возможности не встречаться с ним.

Пели забежим вперед, в зиму 1942/43 года на Лелявинском «пятаке» произошел еще один сходный случай. Однажды в декабре, когда я уже стал командиром 1-го стрелкового батальона, появились от «самого» Лапшина восемь полковых разведчиков. Позарез нужен «язык».

Ночь была опять светлая, лунная. Нейтралка на Заполье — будто на ладони. Людей в маскхалатах трудно заметить, но тени выдают — все они будто па картинке. Старший, молоденький лейтенант, стоял у нас на КП в растерянности — обстановка не та! Посылать разведчиков, которые не изучили систему огня и расположения противника, смерти подобно! Но это, как всегда, до комполка Лапшина не доходило: взять и все!

Что делать? Мне жаль и этих людей: не зная броду, не суйся... Почти за год я изучил здесь каждый метр своей и чужой обороны. И твердо был уверен — разведка будет уничтожена! Снова мне стало очень жаль этих парней, будто на подбор рослых и сильных. Задаю вопрос им всем: «Вы бывали здесь, если решились брать „языка“?» Молчание. И потом: «Нет». Уверенности в успехе операции я у них на лицах не заметил. И пожалел их во имя добра... Говорю им — от 3-й роты, что углом выдвинулась вперед, от дальнего дзота, бросьте десятка два гранат и объявите: «Обнаружены, обстреляны!..» Так они и сделали. А спустя десяток дней, в пургу, взяли «языка» соседи.

Комиссар Мясоедов и наш оперуполномоченный особого отдела Дмитрий Антонович Проскурин донесли Лапшину об этом «фортеле». Но тот до времени затаился, поняв, что я его «сильно поправил» в проведении разведки.
...Одно меня устраивало — лучше быть в Лелявине под огнем врага, чем встречаться с Лапшиным. Тут мы были хоть в огне ада, но вдали от бездарного начальства. К нам можно было попасть только песчаным берегом Волхова, ночью. Днем берег простреливался противником с берегового выступа на километр.

Чтобы не допустить какую-либо «комиссию» или проверяющих от полка и дивизии, нечего делать, по совету комбата Алешина я открывал стрельбу из ручного пулемета по огневой точке противника на береговом выступе, который был выше нашего всего на какой-то метр. Фриц отвечал, и пули сыпали «вдоль по Питерской» — по берегу. Незваные гости «сматывали удочки», так и не побывав у нас. Но были и желанные гости, таких я сам сопровождал от лога. В логе у нас располагались медсанвзвод во главе с Николаем Герасимовым и хозяйственный взвод Федорова, энергичного незаменимого техника-интенданта (звание, приравненное к старшему лейтенанту).

Командиром же нашей 225-й стрелковой дивизии был полковник Петр Иванович Ольховский — доброй души человек, но полководец липовый. В 3-й танковой дивизии он был начальником артиллерии, а приняв командование стрелковой дивизией, занялся не своим делом, стал именно «сапожником, который начал печь пироги»...

...В начале марта 1942-го мы буквально «поплыли» — траншеи заполнила снеговая вода после сильных оттепелей. По всей обороне, особенно к берегу Волхова, вытаивали сотни и сотни убитых немцев, испанцев из «Голубой дивизии», наших бойцов и командиров...

Мы очутились посередине необъятного кладбища. Ночами похоронные команды из дивизии или армии собирали наших, складывали их «копнами» по берегу, чтобы позднее относить берегом, отво1ИТ1. и тыл. Там ныне стоит высокий бетонный памятник над тысячами наших погибших в боях героев.

Прихожу на свой КП роты в центре обороны, от моего блиндажика — спуск в лог, а за ним вид вдаль по берегу. И лежат «копнами» наши бойцы, многие разуты...

Жуткое зрелище — десятки этих «курганов» из мертвых тел, где каждую минуту может оказаться кто-то из нас! Немцы и испанцы лежали по одному и кое-где кучками, как их убили зимой наши бойцы. Ночами я обычно передвигался перебежками, поверху, рядом с траншеями и ходами сообщений, где сразу начерпаешь воды и грязи полные сапоги. Но свернуть в сторону нельзя: в темноте наткнешься на будто металлические руку или ногу не оттаявшего еще трупа.-. Позднее мы будем зарывать трупы наших врагов там, где они лежали, в ямки метр глубиной. Они потом по ночам светились каким-то мерцающим огнем...

Здесь после боев останется поле, избитое воронками глубиной до пяти-шести метров от тяжелых снарядов. Поле казалось будто лунным. Ни кустика, ни травинки — голая, изрытая глина, напичканная осколками, костями и отравленная толом.

Кого больше здесь погибло? Пожалуй, одинаково. На нейтралке я насчитал немецких трупов тысячи четыре-пять. Испанцев же половину мы переколотили, половина замерзла. Как-то зашли мы в их блиндаж, человек 10–12 лежат, все застыли. Документы собрали, вернулись. Наград не получили, «язык»-то живой нужен. Смотришь, бывало, в стереотрубу или бинокль, стоит противник, обмотался одеялами, которые набрал в соседнем селе, ж прыгает. Мы смеемся, мы-то были одеты тепло.

Противник интенсивно обстреливал церковь на юру перед устьем ручья Бобров. Всю снесли снарядами. «Верующие» католики расправлялись с православной церковкой, внутри которой вырыл себе блиндаж комроты 1-й. Я ему посоветовал сменить место КП: «Врежет „тяжелый“ — могила готовая!» Он не послушал и где-то спустя трое суток, в начале апреля, во время очередного обстрела нашей обороны тяжелым снарядом обрушило накат блиндажа и похоронило командира роты, двоих связистов и девушку-санинструктора! Разрывать не стали. Так они и по сей день покоятся в этой безвестной могиле...

Однажды ночью я пробирался напрямую оттуда к себе на КП, и срикошетившей пулей мне сбило с головы каску, прогнув ее на затылке. Это была моя смерть, но она прошла вскользь, а сколько еще будет всего впереди... Я был уверен, что ни я, ни те, кто со мной, на нашем «пятаке» не выживут, ибо этот конвейер смерти проворачивался каждую ночь: к нам поступало пополнение, привозили боеприпасы и термосы с питанием, назад в тыл — убитых, раненых и больных, иногда «пачками»!..
Своим подчиненным я приказал: рыть ходы сообщений и траншею в мой рост и плюс четверть, то есть 188 сантиметров. И сам первый брался за кирку, лопату, пешню вместе с командирами взводов. Моему примеру последовали и стрелковые роты. По море углубления еще не отошедшей от льда земли резко уменьшились потери в батальоне.
...Каждую неделю хотя бы однажды я избегал верной гибели. Это четыре раза в месяц, а за год? Может быть, архангел Михаил был подле меня или дьявол готовил для себя... Чуть не погиб... Это слово «чуть» было на нашем языке нормой. Кто из защитников этой «цитадели» выживал дольше всех, тот черствел душой, становился «задубевшим» и равнодушным к смерти, подкарауливавшей на каждом шагу. Мысль сидела в голове одна: хоть бы пронесло мимо снаряд, пулеметную очередь и особенно коварные мины, которые были слышны уже над головой, когда поздно укрыться!

Как-то сидим ночью у командира 3-й роты Столярова, поистине добропорядочного, интеллигентного человека. Но военным он, конечно, не был. Не мог жестко требовать, был другом каждому. «Ты — умница-преподаватель, но зачем тебя сюда занесло? Учил бы ребятню, нашу смену»,- говаривал я ему. Но он, настоящий патриот, хотел быть на линии фронта... В печурке гудит огонь, вместо щепы — тол. С нами — старшина роты Севастьян Костровский, он же и внештатный писарь, недавно из тыла и тоже сельский учитель-доброволец. Рассказывает нам, как с новым пополнением численностью до взвода они несколько дней назад двигались от Муравьев сюда через село Дубровино. От самых Муравьев на поле шириной в два километра и по селу, полусожженному, где шли ожесточенные бои в декабре, по всему пространству лежали наши убитые воины. После смерти у них отросли большие ногти, волосы, бороды и усы...

Вдруг зашелестела плащ-палатка — полог на входной двери, раздался снаружи взрыв мины, и в наш блиндаж-землянку ввалился часовой. Падая, он успел произнести: «Гады, убили!» Не выпуская из рук винтовки, он упал нам под ноги с раскроенным пополам черепом — кровь разлилась по всему полу! Я со своим ручным «Дегтяревым» вышел и залег между этим блиндажом и своим дзотом, застыв, вглядывался «в ту сторону». И только там вылетит строчка трассы, как я бью наверняка во вражескую амбразуру. И так почти до рассвета. Только с рассветом у Меня отошло от сердца то, что случилось, в который уже раз, с еще одним защитником плацдарма...

Бродя по первой линии, я нашел лог, в котором навалом были оставлены немцами ящики. Патронов — сотни тысяч! А у нас в обрез своих. «Вот бы пулеметы нам — тогда,, фриц, держись!» — воскликнул я вслух. Набрал патронов из разных ящиков и все разные; бронебойные, бронебойно-зажигательные, обыкновенные, разрывные с красным капсюлем. Пуля калибра 7,9 мм против нашей — 7,62. Вот чем нас фриц «угощает»!

Если противник всю ночь палил по нас, высвечивая небо и все вокруг тысячами осветительных ракет, наша сторона молчала — ни звука. Это бесило фрица: а вдруг русские двинут в атаку? Или пустят разведку? Явно они «давали труса»! На батальон у нас, например, было тогда всего два противотанковых ружья (ПТР) с запасом патронов «на вес золота». Если выстрелил и промазал — пиши объяснение!

И будто меня услышал кто-то: начальник хозвзвода привез прямо на КП пулеметчиков четырнадцать немецких пулеметов МГ-34! И один дюралевый станок весом не больше семи килограммов. Весь пулемет с сошкой — 12 килограммов. Это против нашего «Максима» в 70 килограммов. А бой — что-то новое, мощное.

Как известно, МГ-34 являлся основным пулеметом у немцев. Был принят на вооружение в 1934 году и использовался как «единый пулемет» (ручной, легкий станковый, зенитный и танковый). Темп стрельбы — 700–800 выстрелов в минуту. Прицельная дальность — 2000 метров.

Тотчас пулеметчики приволокли ящики с патронами из того склада в логе. Прежде чем раздать MГ, я изучил их досконально. Совершенство, верх военно-технической мысли. Гениальная простота конструкции.

Стрельба: подача ленты справа и слева — как yдобней. Охлаждение воздушное. Но когда раскаляется ствол, замена его занимает три секунды. Три щелчка — и новый ствол в ствольном кожухе, веди стрельбу! Лента металлическая гибкая, по пятьдесят патронов, соединяется патроном стыковкой «в гнездо», и она может быть бесконечной, только успевай наращивай. Ни сырость, ни сушь в жару — не помеха! Наш же — капризный. То перекос патрона, то отсырела хлопчатобумажная лента, то закипела вода в кожухе и т. д.

Сборку, разборку — все усвоил. И раздал по своим взводам. Задача — не давать фрицу покоя, ночами с ложных огневых точек из траншеи вести ответный огонь беспощадно! Так с середины апреля того года батальон усилился немецкими пулеметами. У меня станок, остальные пулеметы на сошках. Тотчас я пристрелял опушку леса за ручьем Бобров, самую опасную и вредную. Из ложного дзота правее нашего КП, в котором были и немцы в обороне, я несколько ночей «давал жизни» пулеметчикам противника. И выбивал настоящую чечетку! Особенность: у нашего РПД имелся общий спусковой крючок, ухитряйся, когда дать одиночный выстрел, тройной или пять! Это не каждому дано: обычно вылетает три-четыре пули. У немецкого «зверя» два спусковых язычка. Длинный — на длинную очередь, на нем короткий на одиночные. Вот и «чечетка»!

И вдруг пулемет отказал. Сломался боек затвора. А где взять запасной? Распиливаем шомпол от немецкой винтовки, делаем новый стержень с бойком. И снова поломка! Боек как бритвой срезает. Не пойму почему. Вышли со старшиной Лобановым из блиндажа, поставили пулемет на приклад. Лобанов копается в затворе, а я глянул в дуло, что категорически запрещено уставом.. Отвел ствол чуть в сторону, внезапно раздался выстрел над самым моим ухом. Неделю я не слышал на правое ухо. Это была еще одна моя верная смерть.

У других моих пулеметчиков тоже отказали бойки. Ломаю голову ночь, другую, и вдруг — ура! Вскакиваю с топчана, хватаю злосчастный пулемет и, вынув ствол, обнаруживаю на его конце, у утолщения на дуле, в пламегасителе — слой нагара! Минуты, нагар удален, пулемет заработал как зверь.

Одним из особенно памятных эпизодов тех боев был такой. К испанской «Голубой дивизии», перемолотой нашими частями, подошло подкрепление — дивизия из баварцев! Они пьяные выходили на опушку за ручьем и орали: «Эй, рус Иван! Мы вам не Испания! Бавария! Дадим вам жару!» — так переводили те, кто немного знал немецкий. Теперь отпала необходимость посылать разведку за «тыками» — сами объявились...
30 апреля того года, примерно в 15 часов, пьяные баварцы в который уже раз выкатили на опушку леса за Бобров ручей орудие, гурьбой в пятнадцать или более глоток стали орать нам всякие гадости и открыли стрельбу по нашим блиндажам, дзотам, землянкам, оставшимся еще строениям в Лелявине. Термитными снарядами жгут нас прямой наводкой. Ну, решил, сейчас я вам покажу Баварию! Я вам, гады, устрою! Вгорячах ставлю свой пулемет МГ на станке на накат КП роты. Стоя на земляном уступе, жду момент. Лобанов, за ним — новый комиссар роты Голосов, потом зам по строевой Голосуев держит ленту внизу. Ленту составили под две тысячи патронов! Три ствола положил справа от руки на накате. Даю контрольный выстрел. Тотчас баварцы, мастера своего дела, перевели стрельбу на меня. Один снаряд с гулом и жаром низко надо мной грянул мимо! Даю еще выстрел, попадаю по щиту орудия. Еще два снаряда принимаю, успевая скрыться за накат и появиться у пулемета, чтобы дать выстрел или два. Еще снаряд. Все! Даю пять-шесть бронебойно-зажигательных по орудию. Оно замолчало. Вспышек нет. Жму на спуск и даю длиннейшую очередь! Орудие кувырком. Фрицы, будто тараканы-прусаки, бросились в стороны, но до окопов было шагов тридцать! И ни один из них не добежал до спасительного окопа, все полегли на той опушке замертво!

Война для командира — вторая и главная военная академия. В данном случае я пусть и удачной стрельбой, но обнаружил свой КП и надо было тотчас в ночь покинуть его. Дураку понятно, что если мы нанесли какой-то урон врагу, то он нам заплатит втрое дороже огнем артиллерии, вплоть до сверхтяжелых мортир.

Утром — Первомай, праздник. Мы на КП роты подняли свои сто наркомовских грамм и чокнулись. Вдруг, далеко на юго-западе от железной дороги, от села Подберезье донесся «вздох» сверхтяжелой мортиры! Потом зашелестел вверху снаряд, приближаясь к нам. И завыл, ускоряя полет на снижении. «Не наш!» — воскликнул я, ибо мы уже по звуку в одно мгновение просчитывали, куда ложится снаряд, если от одного орудия. Земля дрогнула. Наш «светлячок» в землянке погас. Снаряд взорвался левее. В землянке появился старшина роты Бабичев, у него в бороде и усах солома. Он оглох. Кричит! Оказывается, снарядом его выбросило из окопа у входа в бывший немецкий блиндаж, где примостилось трое пулеметчиков на завтрак. Все погибли — блиндаж завалило... А ведь я приказывал не занимать немецкие блиндажи, они все пристреляны. Жестикулируя, показываем Бабичеву, оглохшему окончательно,— беги к Герасимову в санвзвод! Но сами мы на какие-то секунды еще задержались на КП. И снова «вздох» «кривой пушки», как мы прозвали сверхтяжелую мортиру-чудовище. И скоро снаряд, снижаясь на наш блиндажик, завыл: наш! Я, обхватив столб, что посередине блиндажа, успеваю крикнуть: «Ложись! Кто выживет — отпишите домой!..» Снаряд врезался с недолетом в 10 метров по обрезу воронки, блиндаж перекосило как бы-"ромбом". На нас с потолка и стен посыпалась земля, будто из мешка. Надо было скорей бежать вниз по логу к Волхову под обрыв, но мы, словно парализованные пережитыми страшными секундами, не можем двинуться с места. И еще «вздох» — снаряд с шорохом, потом с воем приближался и взорвался, сделав перелет тоже 10 метров! Вход и переднюю стену из бревен выбило. Накат завалился в одну сторону, сделав нам настоящую ловушку. Немцы увидели взлетевшие вверх доски, решили, что нас добили.

Еще снаряд пропахал канаву ниже где-то у артиллеристов и по изорвался... И воцарилась гробовая тишина. Мы со всех ног, разбросав бревна, ринулись наверх. Встали на краю огромной воронки — дом пятистенный войдет! Обойдя воронку, мы быстро логом побежали к реке. Видим — из подполья разобранного на накаты дома выползают по одному паши артиллеристы «сорокапятки», лица у всех мертвенно-зеленые. Я увидел их командира орудия лейтенанта Молчанова, который после уничтожения мной из пулемета орудия немцев додумался выдвинуть свою пушчонку и сделать несколько выстрелов по металлолому, тем обнаружив свою позицию. Крикнул Молчанову:

- Это тебе за белые перчатки! Моли Всевышнего, что обошлось!

При стрельбе Молчанов взмахивал рукой в парадной белой перчатке. Снаряд немецкой мортиры вошел в землю, пробил боковую подпольную доску, завертелся в дыму от горящего дерева и... не взорвался! Люди Молчанова в тот момент завтракали и оцепенели от дикого страха. Сидели, смотрели на снаряд, помирали, но вот он остановился и стало тихо.

Обстрел мортирой прекратился. Мы лопатами роем котлован для нового блиндажа, врезаясь в обрыв к реке — место, куда, по нашим наблюдениям, не доставали снаряды противника и тем более пулеметы.

Появился командир 3-й роты Столяров, неся на плечах брус. Он улыбался и был очень рад, что мы так легко отделались от очередной смерти! Первомай 1942 года мы отмечали усиленным строительством добротного блиндажа, для чего несли доски и брус от дебаркадера. А в обед произошло еще одно ЧП. Столяров с нами, сидим у ямы будущего сооружения, переговариваемся. И вдруг свист и взрыв метрах в десяти от нас — шальной осколочный снаряд!.. Мы сникли запоздало головами и сидим истуканами. Но обошлось — никто не пострадал. Это было великое счастье, опять редкостный случай! Еще раз костлявая только взмахнула косой над нами!..

На другой день, закончив строительство, мы обедали. Зам по строевой части Голосуев, сидя у передней стены этого погреба, травил очередной анекдот, которыми он был будто напичкан. Свет проникал от входа через оставленную щель сверх поворота окопа-входа. Снаряд с воем пронесся высоко в небе, но нам хоть бы что. Мы привыкли и не к такому!.. Снаряд взорвался далеко за Волховом. Голосуев травит еще что-то. И вдруг осколок от снаряда влетел в щельпросвет и врезался в лоб рассказчику! Кровь ручейками хлынула у него по щекам. Голосуев быстро вырвал осколок. И мы тут же его перевязали. Николай Лобанов, старшина роты, увел Голосуева в медсанвзвод.

Больше мы старшего лейтенанта весельчака Голосуева не видели. Видно, ранение было серьезным, хотя он, уходя, не показал и виду — кремень-парень!

Внизу, под крутым береговым склоном, у самой реки, мы устроились прямо по-барски. Обили стены рейкой с дебаркадера, Лобанов даже повесил на стену спасательный круг! Топчаны, вместо обычных земляных, из досок. Стол дощатый. Накатов пять-шесть, отчего в этом убежище стало потише, особенно от пулеметных трасс и взрывов снарядов. От лога мы скоро выкопали ход сообщения глубиной в два метра, а сверху накрыли дощатой решеткой с дерном для маскировки с воздуха. Ход вел к левому нашему пулеметному дзоту. А оттуда — ко второму, перекрывавшему стык с соседями огнем пулеметов в три ствола «Максимов» и двух МГ. Теперь фрицам на этом стыке не пройти! И нам поспокойнее. Этот ход-траншея с полами из досок стал как бы эталоном для всех: у пулеметчиков потери в людях прекратились!

Несколько слов о комиссарах, политработниках. Они были призваны, как правило, из запаса, не пройдя и армии службы и дня. Добровольцы партийные работники с гражданки. Только у нас — Яша Старосельский (родом из Витебска), недавний выпускник Военно-политического училища. Но и он необстрелянный новичок. В пулемете — ни в зуб ногой. Славный паренек, мы с ним подружились. Яша все время хотел идти со мной, когда я отправлялся проверять все свои огневые точки. Хотя я был против и комиссару советовал пробираться по линии обороны только ходами сообщений. Но в них то вода по колено, то грязь. То ли дело пробежать «верхом», но тогда можно из 100 пуль поймать 99!

Я ходил напрямую от своего лога до 3-й роты, а оттуда уже по ходам в другие. Ходил один. Яшу не брал категорически и никого вообще. Тех, кто пойдет со мной, или ранит, или еще хуже -,убьет. Тут нужно особое, прямо-таки звериное чутье. Если прозеваешь — конец. Я успевал реагировать на любую пулеметную трассу с той стороны, успевал уклониться или даже подпрыгнуть, пропустив очередь понизу! И такое бывало.
Однажды в середине апреля Яша Старосельский все-таки увязался со мной. Возвращаясь из 3-й роты, я успел отскочить в сторону от трассы, крикнуть Яше: «Прыгай вверх!» Но он лег, результат — обе ноги прострелены. Его я унес на свой КП, оттуда Яшу унесли к Герасимову в санвзвод и эвакуировали в Валдай, в госпиталь. А там отняли ногу до колена... Со мной иногда ходил, командир взвода, москвич Николай Лебедев, отличный и смелый лейтенант. В каких только переплетах мы не были. И ему прострелило ногу так, что ее отняли ниже колена. Я бывал потом у него в гостях в Москве на квартире...

Есть тип людей: поначалу что-то сделает, а потом подумает! Мгновенная реакция. Это необходимо только в-экстремальных ситуациях, на полях боев. Но в обычное мирное время можно попасть в неудобное положение... Видно, я из таких — неведомым чутьем осязал смертельную опасность!

Был такой случай. Идут к нам вечером заместитель командира полка Токарев с замом комбата Слесаревым. Пароль не знают. Вытаскиваю револьвер: «Руки вверх! Стреляю без предупреждения!» — «Ты что?! Я — Токарев, замкомполка!» — «Не знаю. Пароль! Телефонист, держу их на прицеле. Ну-ка, вызови полк, кто у нас тут пришел?»

Ответ из штаба поступил. Только после этого говорю: «Проходите». Так я Токареву и полюбился. Потом пошли мы к Муравьям, в штаб полка. Командиры немного выпившие. Идут в полушубках на лыжах, разговаривают громко, они — друзья танкисты еще по финской. А через Волхов зимой хорошо все слышно. Тишина. Мороз. Я рядом с ними, смотрю — идут трассы куда-то, пусть идут. Вдруг боковым зрением заметил пулеметную трассу. Наша! Одному подножку, второму по затылку, сам тоже падаю. Очередь над нами — тр-р-р. Встали, пошли. Снова они заболтали. Опять очередь. Я их обоих с ног сбил. И снова очередь прошла, вcex троих положила бы. Не дошли метров пятьдесят до манежа, начался артобстрел. Токарев с комбатом сразу сбросили лыжи и бегом. Вокруг везде камень, кирпич,— на лыжах не пройдешь. А у меня заледенели крепления на лыжах и ножа нет. Достал револьвер, перестрелил веревки и бегом к своим пулеметчикам. Вдруг посыльный: «Сукнев, к командиру полка!» Опять обуваюсь, все ледяное, они-то с тыла приходят, у них валенки не сырые. Прихожу, докладываю. Сидят комполка Лапшин, Токарев, комиссар полка Крупник. «Ну-ка, разувайся! — приказывает Токарев.— Покажи ногу, вторую. Я же говорил, что он не самострел». А те не доверяли никому...

После Яши Старосельского комиссаром роты стал Алексей Евстафьевич Голосов, младший политрук, лет тридцати. Но он был танкист, механик-водитель. Комиссара из него не получилось, и мы отправили его на трехмесячные курсы командиров рот куда-то в тыл. Вернувшись, он принял 3-ю роту вместо погибшего в бою Столярова. Потом его отозвали в 299-й полк командиром 1-го стрелкового батальона. Погиб Голосов в бою при штурме Новгорода...

Комиссар батальона Плотников, его имени и отчества не помню. Он был доброволец из Новокузнецка (тогда Сталинска), ушел на фронт с поста секретаря парткома завода металлургов. Прекрасный товарищ, но в военном деле — ученик. В конце мая того 1942 года он часто приходил к пулеметчикам и к нам на КП, к землякам. Говорили о войне, о блокадном Ленинграде, а больше — о мирном, отрезанном войной начисто. Ему было далеко за сорок, старшему политруку (одна «шпала» в петлицах и звездочки на рукавах).

Как-то он появился после моей стрельбы по немецкому самолету-разведчику, похожему на наш «кукурузник» У-2. Я упражнялся в стрельбе из МГ-34, как только появлялся этот «соглядатай». Летал он так низко, что видны были лица обоих пилотов. Комиссар роты Голосов наблюдал в бинокль, отмечая после каждой моей очереди:

- По фонарям попало, но пули отскакивают!

Но вот под градом моих трассирующих очередей разведчик берет резко влево и исчезает. Появился встревоженный комиссар Плотников и набросился на меня: почему я веду стрельбу от КП роты, ведь выше, недалеко, КП батальона! Есть запрещение командования вести стрельбу, обнаруживая себя! И еще что-то в том же роде. Вскоре Плотников остыл, улыбнулся, тяжеловатой походкой зашел в блиндаж. Поговорили. Тогда я заметил, что у него под глазами нездоровая синева и лицо бледнее обычного...

Кстати говоря, в середине мая был получен приказ Ставки: «Бить врага, где бы он ни был замечен. Из всех видов оружия и беспощадно». Это развязало руки нашим пулеметчикам. Дрались на пулеметах с немцами! Счет я потерял, каждый почти день стрелял... Ходил первое время — ручной пулемет Дегтярева на шее вместо автомата. Тяжеловат, но мне подходил. Надежный.

Вскоре Алешина и Плотникова вызвало командование в Муравьи в штаб. Переправившись через Волхов далеко внизу от нас, они стали перебежками продвигаться по полуразрушенному и наблюдаемому противником селу Дубровину. Остановились. Сели за стенку избы. И пока Алешин зажигал спичку, чтобы прикурить папиросу, Плотников тихо умер!.. А до этого у нас умер от разрыва сердца молодой капитан Мельников...

Прибыл новый комиссар, старший политрук Мясоедов, лет за пятьдесят. Он у нас ни разу не появлялся, а все находился на КП батальона, где неутомимый оптимист комбат Алешин резался в шахматы, в которых понимал толк. Мясоедов исчезнет из батальона в начале сильных боевых операций в марте 1943 года.

Комиссар полка старший политрук Старлепский — из кадровых военных, еще из 3-й танковой дивизии, так и не появился на нашем «слишком рискованном» участке. Комиссар Крупник, прибывший вместо Старлепского, не сработался с «человеком каменного века», как я его называл про себя, комполка Лапшиным. В ноябре, когда я принял батальон, Крупник приходил к нам и сетовал на тупость Лапшина. Видно, Павла Абрамовича комполка так допек, что он пришел ко мне как к «единомышленнику»... поплакаться в жилетку.

Позднее со мной служил майор Федор Калачев. Политработник он был прекрасный, что «не потрафило» тому же Лапшину, который не терпел тех, кто его умнее.

Отличным организатором и помощником командиру 2-го батальона Григорию Гайчене был Федор Кордубайло.

Комиссар дивизии Гильман — полковник! Он был именно НАСТОЯЩИМ полковником, которого сняли с полка за что-то и прислали в нашу дивизию «для исправления». Высокомерный, барственный, бездушный к подчиненным, он не пользовался никаким авторитетом ни в дивизии, ни в полках... Тем более в батальонах, где он почти не бывал.

Младший врач полка Мариам Соломоновна Гольдштейн (ставшая после войны Ярош) отписывала мне потом, что творилось в полку и в дивизии, характеризуя каждого «деятеля» и своих полковых героев-разведчиков, которых она «вела». О ней будет еще сказано, это была смелая и прекрасная молодая женщина.

Как видим, разные они были люди, те комиссары, которых я знал на войне. Действительно, главное — не место, которое занимает человек, а то — каков он.

Сообщение отредактировал chistyakov - 20.3.2011, 5:41

Если у оппонентов есть сведения или факты доказывающие обратное прошу привести.


По биографии Андропова во время ВОВ:

Сведения о биографии Андропова во время войны достаточно скудны. Известно, что он был одним из руководителей партизанского движения в Карелии, при этом известно также, что в тылу финнов, оккупировавших советскую Карелию, он не бывал, и занимался в основном координационной работой и материальным обеспечением действий партизанских отрядов.

Ну и что? Разных примеров можно накопать в любом деле. Форумчане - тоже разные бывают... И в Святом писании много разного можно найти. Если очень захочется. Вывод-то какой?
Я всё вспоминаю одну цитату из рассказа одной деревенской "девочки из 20-х - 30-х годов". Она задала матери вопрос, который в литературной транскрипции должен звучать как "ходят ли учителя по большому?" Мать при ответе ей не удержалась от смеха. Но ответила так, чтобы не акцентировать внимание на времени и месте этих процедур.
Это к тому, что в любом деле неминуемо есть и позитивные, и негативные стороны. Есть высокое и низкое. И это - практически одновременно и в одном месте. И каждый выбирает в соответствии со своими убеждениями и взглядами. И - в соответствии со своими целями. Каковы цели автора данного сообщения всем уже видно, и очень хорошо. Зачем же множить грязь?

Любезный! Пересмотрите фильм «Ликвидация», кажется 4-серия. Участие партработников высшего ранга (начиная с уровня обкома) в партизанском движении являлось информацией закрытого типа. Даже после окончания войны, все партизаны такого уровня пользовались легендой.

Извините за повтор.

Вы задали вопрос о проекте, но не не сказали о каком проекте вы завели речь. Можете уточнить, или сами не знаете, о чем говорите?

Речь шла конечно о красном проекте, прежде всего о СССР.

Вы предлагаете генералам ходить в атаку? У кого-то большие запасы опытных генералов на замену? И верховному главнокомандующему в атаку ходить? И даже Ленину с Рузвельтом и Черчиллем? Эйнштейн, Фромм и Франкл, кстати, тоже не воевали. У каждого своя работа. И если человек дельно выполняет свою работу, где бы то ни было, то это не повод обвинять его в том, что его не было в другом месте. Его же обязательно где-нибудь да не было: либо в окопе, либо не имел опыта управления войсками в чрезвычайных ситуациях или снабжением целого фронта. Что они выполняли работу дельно мы знаем - их не расстреляли за саботаж, более того, они продвинулись.

В нашей истории было достаточно славных генералов, полководцев, которые не ходили в атаку. Они были хорошими стратегами, организаторами и т.д.
Всё, что я хочу сказать, что война позволила подняться и закрепиться людям далеких от чаяний и интересов народа, для которых собственная шкура была важнее, чем дело, которое они были призваны защищать. Я удивлен, что мой выпад в сторону Хрущева, Брежнева и Андропова воспринят как попытка очернить нашу историю и честное имя многих командиров, генералов, партийных работников.
Мне важно было понять когда начался процесс гниения партийной элиты, когда они стали отказываться от первородства в пользу чечевичной похлебки.
Именно Кургинян еще около 2-х лет назад заставил меня по-другому посмотреть на Андропова и его роль. Когда я начал изучать его биографию, то выяснил много для себя интересного. Во-первых, это искажение, сокрытие своей биографии Андроповым, во-вторых, как он продвигался по служебной лестнице. Из описания ее биографии было видно, что это был во многом не выдающийся человек, сильно боявшийся, что узнают правду о его происхождении, что он сын богатых евреев. Потом его разводы, ради укрепить свое положение, его весьма не заметное участие в войне и т.д. И тем не менее его продвигают, у него оказываются протеже и в конце концов он становится генеральным секретарем. Я спросил себя как такой человек смог стать генеральным секретарем, первым в партии. Почему это произошло? Кто-то же его продвигал, на кого-то он опирался? Мне важно было понять когда, появились партийные лидеры, которые готовы были отказаться от развития социалистической и коммунистической идеи в России.
Прочитал много воспоминаний о войне, как солдат. так и генералов.
Узнал массу интересных фактов, которые натолкнули на мысль, что начало отступлению номенклатуры от социалистической идеи было положено во время войны.
На мой взгляд, это вылилось в убийство Сталина, в то что Хрущев принял постановление о запрете проверять партийную номенклатуру и т.д.

Сообщение отредактировал chistyakov - 20.3.2011, 12:05

Он не прекращался с момента создания РСДРП. Про отказ руководства страны от первородства в пользу чечевичной похлёбки ещё Бердяев писал в 1923 году в "Философии неравенства". Только Бердяев считал, что народу служить нельзя. Вообще, понятие гниения - странное понятие. Когда партия, группа радикалов, захватывает страну с целью использовать её в качестве тарана для захвата промышленности в других странах вооружённым путём - это гниение насквозь, расцвет или служение народу? Когда элита партии превращает страну из аграрной в индустриальную, обучает население, даёт ему светлые идеалы и всё это ради новой войны за Европу, за её промышленность и нормальный пролетариат - это что?

Хорошо. Война закончилась неудачно. СССР вместо всей Европы достались наименее развитые страны Европы. Основные промышленные районы оказались вне территории захвата. Стало очевидно, что США сильны и их не победить. Начиналось ядерное противостояние и понимание, что новый вооружённый конфликт станет ядерным. При этом Маркс прямо писал - коммунистический строй не может выдержать конкуренцию с капиталистическим. Слишком велики соблазны у тех, кто живёт в стране равенства и гармонии, ещё и вещным миром облагодетельствоваться. Должен остаться только один из строев. То есть стратегически борьба была проиграна. Маркса-то читал мало кто, но об этом пункте знали все - это была известнейшая дискуссия в 20-х. Это катализатор "гниения". Так сказать его идеологическая база, которая произрастала из самой основы теории.


Как когда? Когда партия появилась. Уже тогда отказались. Потом же это был вынужденный ход - другой страны в руках социалистов не оказалось.