На пути в район Ковеля мы сменили несколько проводников. Одним из них был благообразный Старичок Фома Довжик. Старичок этот запомнился мне тем, что ходил он очень быстро и при этом совершенно бесшумно. Запомнились и его белая бородка, бесцветная домотканная рубашка, плетеный из лыка светлый поясок, светлые, чистые лапти и две пары запасных, висевшие на пояске. Лицо у него было румяное, глазки маленькие, веселые. Казалось, он все знает, все понимает. И когда слушает тебя, по-птичьи наклонив голову, ждешь — сейчас подмигнет и скажет: «Я, дорогой мой, все це давно пройшов!»
……………………….
— Где семья твоя, Фома? — спрашивали партизаны.
Он отвечал спокойно, с улыбкой:
— Маты вмерла, батьку в революцию гайдамаки вбыли. Потим польски паны прийшли. Я робыл, робыл, а грошей все нема, хатыны своей нема, подушки нема. Наволочку сшил, а пера за двадцать пять рокив на подушку не накопил. Яка девка на соломе спать со мной пойдет? Нема в мене семьи, бобылем живу. Так воно легше. Люблю легку жизнь!
— А хотелось тебе, Фома, жениться? Деточек своих иметь?
— Ну, а як же. Кому цьего дила не охота! Тилько заробыть на подушку да на хатыну не смог... Вот, когда тут в 1920 роци Буденный проходил, говорили его комиссары народу: «Ждите, скоро у вас радяньска влада буде — то счастье для бидняка та наймыта». Вот и думал я — приде радяньска влада — женюсь!
…………………..
Вот этот самый Фома Довжик как-то вечером на проверке подошел ко мне. Выражение лица у него было смущенным и встревоженным.
— Тут таке дило, таке дило... Мени нужно... — он осторожно огляделся: не подслушивает ли кто, потом махнул рукой, но и после этого не сразу начал. — Це в моей жизни первый раз. Николы я в жизни своей на людей не доносил ни панам, ни старосте, ни полицаям. А теперь думал, думал — «це ж, говорю соби, Фома, твое начальство, твоя влада». Так я соби уговариваю, а душа не позволяе...
Я понял, в чем дело и что смущает Фому, спросил его, о ком идет речь:
— Местный человек?
— Их двое, товарищ генерал.
Я подумал, что Фома заметил лазутчиков, которые сидят где-нибудь в кустах, ждут удобного случая, и рассердился на него за то, что он теряет время.
— То зовсим не местны люди, — зашептал Фома. — То ваши стары партизаны. И таки воны с виду гарни, та добры — николы б не казал, шо воны другого классу.
— Как, как?
— Кажу другого воны классу — куркули, чи паны.
— Фамилии их знаешь?
— Перший Гриша — молодой, высокий такий. Другий — Василь Петрович — товстый. Земляки воны. Оба черниговские...
— Где они, в каком батальоне?
— Оба из батальону Лысенко. В одной со мною палатке. Тот высокий, Гриша, — минометчик, а товстый в хозчасти робит.
Я начал догадываться, о ком говорит Фома. Но, если это действительно те ребята, о которых я думал, — тени сомнения-не вызывали они у меня. Старые наши партизаны, оба награждены. Гриша был тяжело ранен, лечился в Москве, потом вернулся к нам, бригадир колхоза, Василий Петрович — кузнец из соседнего колхоза...
— Воны, — многозначительным полушепотом продолжал Фома, снова с тревогой оглядываясь, — тилько кажутся крестьянской праци люди и так просты: «Фома друг, Фома хороший человек, сидай, Фома, с нами вечерить. А вчера в ночи...
Фома говорил длинно, подыскивал выражения, запинался. Некоторые слова ему было трудно произносить. Не стану приводить его рассказ целиком. Существо же заключалось вот в чем.
Прошлой ночью, после большого перехода, впервые расставили мы палатки и легли спать по-человечески. Василий Петрович, о котором говорил Фома, человек обстоятельный, натянул палатку из парашюта, раздобыл сена, позвал своего дружка Гришу и, так как в палатке оставалось еще место, пригласил и Фому.
Повечеряли, легли, поговорили о том о сем. Фома заснул. Но через час проснулся. Слышит — ребята все разговаривают. Хотел вступить в разговор, но, услыхав несколько слов, решил лучше помолчать, притвориться спящим.
— Лежу, слухаю и прямо зло бере: ах бисово отродье, куркули проклятые, пробрались до радяньских партизан...
Я вызвал двух названных Фомой товарищей. Они уже позабыли свой ночной разговор — так мало значения ему придавали. Но слово за словом вспомнили. И Фома подтвердил.
— Так воно и було.
Перебирали они довоенную свою жизнь. В тот момент, когда Фома проснулся, Василий Петрович говорил:
— Полетела наша жизнь и вернется ли когда такая? А хорошо жили, дуже гарно! Вспомни-ка, Гриша...
— Вы, Василий Петрович, крепче жили, но и нам, конечно, грех жаловаться...
Так начался этот разговор. Что могло в нем вызвать подозрение?
Василий Петрович вспомнил, как его сын Мишка извозил на мотоцикле два костюма, Гриша посетовал на то, что перед войной купил фотоаппарат, а проявлять снимки не успел научиться, и новую железную крышу не успел покрасить, пожаловался на свою жинку — ругала его, что он много денег тратит на книги, а сама сколько извела их на крепдешин, чулочки, туфельки...
Вот этот обыденный разговор двух колхозников и привел ко мне Фому. Его подозрение было вызвано такими словами, как «мотоцикл», «крепдешин», «костюмы», «фотоаппарат» и особенно «железная крыша» и «книги».
Вечером уже, собравшись все вместе, долго мы втолковывали Фоме, что книги есть у нас в каждом, даже самом бедном крестьянском доме. Он был убежден, что книги, так же как железная крыша, могут быть только у панов.

Или обнявшись с испанцем и американцем отмечаться у еврейского коменданта.

Может быть, кто ни будь, объяснит эту коллективную смысловую галлюцинацию?

...
Подчёркиваю, голодомор (несколько миллионов умерших от голода) в 30-х был в США, а не в СССР. Сказки про голод в СССР в 30-х – это враньё от первого до последнего слова. Ни в одной книге-воспоминаниях, людей живших в то время, я не нашёл даже упомнания об этом. Согласитесь, что это как минимум странно и наводит на некоторые размышления.
...

Пардон. Голода 30-ых годов в СССР никто вроде не оспаривает. Даже кондовые, отмороженные, боль-мень информированные коммуняки.

Масштабы и причины можно обсуждать сколько влезет. Но сам факт вроде никто не ставит под сомнение.

Может быть, кто ни будь, объяснит эту коллективную смысловую галлюцинацию?

Я сделал намёк на то, что прогноз Гаяса относительно еврейского коменданта уже сбылся. Не в буквальном смысле конечно.

Может хватит жевать тему еврейских комендантов? Какая-то ненормальная чувствительность к слову "евреи". Нация как нация, со своими особенностями и своей историей. Почему-то никто не прицепился к слову "испанский" или "эскимосский" (иль чо там у меня было?).

» Норвегия завершила свое участия в военной операции НАТО в Ливии
http://oko-planet.su/politik/newsday/76446...to-v-livii.html
Может ли это иметь какую-нибудь связь с недавним терактом?

Я бы поставил на первое место фотографию главного постсоветского достижения - ракету "Булава".

» Норвегия завершила свое участия в военной операции НАТО в Ливии
http://oko-planet.su/politik/newsday/76446...to-v-livii.html
Может ли это иметь какую-нибудь связь с недавним терактом?

Выступая 29-го июля по «Эху Москвы» Юлия Латынина высказалась в том смысле, что Европа должна быть благодарна Брейвику, который "если не спас, то отдалил гибель Европы…” Справедливо заметил ЖЖист ("Латынина – муза Брейвика”) "многостраничный манифест Брейвика и тексты выступлений г-жи Латыниной на «Эхо Москвы» весьма схожи по смыслу и даже по стилистике.”

Сванидзе с его любовью к Израилю и ненавистью к большевикам – пример потенциального русского Брейвика. Он уже назвал убийцу – "героем России”...