Социогенез Опции

[Ratan]

'kurinn' date='12.3.2011, 11:56' post='42047']
Мне кажется, что нужно сразу понимать, что метафизической достроенности быть не может. Это динамический, итерационный процесс, подобный противостоянию «меча и щита». Метафизика не замыкает идеологию в целостность, а лишь противопоставляет щит, мечу метафизического нападения. На мобилизационном этапе это удалось, а потом – нет.

Мы можем метафизику по-разному разуметь. Термины ведь не сверялись. Но достроенность или недостроенность на мой взгляд выражается в адекватности или неадекватности принимаемых "метафизических" оснований, а не в вее заершенность. Историчеакая динамика всегда предполагает завершенность для определенного этапа, но не на все времена.
Но адекватности чему? Не идеологии, я с этим не соглашусь. Основание всему начала нравственные, я лично придерживаюсь этолй позиции. Но нравственным принципам в конечном счете все выверяется, в том числе и метафизика. Метафизика подпирает непосредственно именно нравственное наполнение культуры. И на этой базе прорастает в ее другие структурные единицы. Христиансткая метафизика подпирала главную идею - все люди братья, имея в виду определенным образом понятое братство. историософия (или социальная философия) К.Маркса подпирала (обосновывала) идею братства,но братства специфического, именно, пролетарского. Оказалось, нет в природе такого братства. Национально-культурная идентификация сильнее пролетарской. Вот и неадекватность метафизики соответствующей форме сознания,что и сделало возможным некую форму сознания развалить.

[Ratan]

Поэтому еще раз, вопрос принципиальный, где искать новую метафизику, чем она должна быть? Этот вопрос предлагается здесь к обсуждению.

Сегодня во все обостряющейся социальной ситуации в России и во всем мире желание действовать превалирует над невозмутимым философским рассуждениям. Наверное, прав был Конфуций, когда говорил, что философ должен устраниться от дел в период, когда потерян путь. Но он должен выходить вперед, когда этот путь найден и вести по этому пути. Возможно, он был прав для своего времени, но никак не для нынешнего, когда угрожающая ситуация растекается по всем уголкам планеты. И эта ситуация стала возможной после распада СССР и благодаря случившемуся распаду. Поиск пути не может быть отложен. Как деятельная активность не может ждать указания пути от мудрецов, так и сами мудрецы не могут отстраняться от деятельного участия, от участия мыслью и участия поступком. Впрочем, поступок был совсем не чужд восточному учителю, и этой стороне его жизни можно подражать. Но обращаться нужно сегодня не к Конфуцию, правильнее сказать, не только к Конфуцию. Но прежде всего к опыту поиска собственного пути Россией, русским обществом, русской цивилизацией. В ее опыте должно найти те конечные основания жизненных действий, которые в своем общем виде могут быть названы возвышающей метафизикой. Поэтому еще раз о том, что мы должны понимать под метафизикой в нашем случае.
В конечном счете, речь идет о представлениях высшего, т.е. не меркантильного характера, определяющих поведение человека. Речь идет о реальности, с которой соединяется человек и через соединение с которой он получает себе жизненную опору, получает то, что называют истиной высшего порядка. Эта истина что-то говорит человеку о нем самом, иначе она не могла бы определять его поведение. Для человека родового общества в ходе его эволюционного развития такую истину давал миф. Почему? Потому, что он открывал ему другой мир, мир трансцендентальный, мир, который и был назван поздними исследователями миром метафизическим. Есть другая реальность, утверждал миф. Эта реальность духов, предков человека, духов леса, поля, воды, наконец, стихий неба и земли, представляемых как некие высшие трансцендентные силы. Сварог в славянской мифологии, бог неба и вседержитель. Свентвовит как его ипостась или как самостоятельный повелитель мира тепла и света, волей которого начинается новый жизненный цикл после наступления тьмы. Перун – повелитель молний, покровитель воинов, благодетель земледельца, своими молниями разрывающий тучи и посылающий влагу на сухие поля. А где влага – там жизнь. Живший у моря Фалес утверждал, что начало всему – влага. Тем более так важна влага для тех, кто пашет землю.
Трансцендентный мир мог быть злым или добрым, в нем есть разные персонажи. Ящур (Кащей) властитель поземного царства похищает жизнь, и делает это даже не по злобе, это его роль в гармонии Космоса. Космосу причастен человек, в Космосе он продлевает жизнь. И этим определяется роль мифа о Космосе, через Космос человек причастен жизни как феномену, через все эти трансцендентальные реалии Космоса чувствует он свою причастность главному – продлению жизни. В конце концов, жизнь – вот главная категория нашего существа, ставшего разумным. И смысл жизни человека только в одном – в продлении жизни или в сознательном отказе от нее. Но отказ от жизни не заложен в эволюционном процессе, создавшем человека. В нем заложено стремление жить. Ощущать жизнь, ощущать ее как можно более полно и продлевать жизнь – вот и весь смысл нашего существования. Но тогда и всякая метафизика служит либо продлению жизни, либо ее ликвидации. И если стремление к смерти природой не запрограммировано (не верьте Фрейду, он сам продукт умирающей культуры), то стремление к смерти имеет сугубо культурное происхождение и всегда есть признак какого-то органического поражения жизни.
Но важно главное – метафизика должна служить жизни, приобщая человека к этому главному феномену. Через метафизику получает человек позитивные программы на поддержание жизни в отличие от естественных программ, поддерживающих жизнь других живых существ на Земле. Метафизика нужна человеку, ибо он существо разумное, реагирующее на смыслы, а не на биологические раздражители. В общем, без метафизики нет человека, ибо метафизика и есть культура, записывающая в своих кодах главные принципы поведения, поддерживающего жизнь.
И в этом пункте возникает центральный вопрос: что значит для человека поддержание жизни. Хорошо ответили на этот вопрос Федоров и Соловьев. Жизнь есть делание Добра, а добро есть сохранение жизни живущих и возвращение ее умершим. И как утверждает Соловьев, добро (именно в указанном смысле, а не как филантропия и дарение копеек нищим, хотя это тоже добро в его простых формах) органически присуще человеку. Действительно, если ему органически присуще жить, то органически присуще делать добро, ибо делание добра и есть продление жизни.
Попробуем принять этот тезис и дать ему рациональную интерпретацию. Собственно, В.С.Соловьев опирается на истину, сказанную апостолом Павлом (а до него, кажется, Тертуллианом), что и язычники могут творить добро, ибо душа человека по природе своей христианка и стремится к добру. В общем, коротко нужно сказать следующее. Жизнь поддерживается и продлевается коллективными усилиями людей. И не просто усилиями, но организованными усилиями людей. Биологически всякая особь запрограммирована на жизнь и ее продление, но особь живет в сообществе, и вне продления жизни сообщества нет продления жизни человеческой особи, человеческого индивида. «Русский крест» прямое выражение этого обстоятельства. Распад и умирание сообщества ведет к вымиранию человеческих индивидов, обусловленному множеством факторов, не все из которых даже могут быть осознаны. Простая истина заключается в том, что наша жизнь есть продление жизни сообщества, или, иначе, продление жизни сообщества есть условие продления жизни индивида. В социогенезе сообщество генетически первично, только в сообществе возникает культура, только в сообществе возникают смысловые программы поведения. Биологические сообщества живут по генетическим видовым программам, но человеческие – по культурным. Отсюда и неизбежный принцип жизни сообществ – солидарность его членов, исключающая внутривидовую конкуренцию на выживание. Только совместное выживание есть условия продления жизни. А оно требует солидарности членов сообщества и метафизики (культурного наполнения), выражающей ценность жизни и указывающих на средства ее поддержания. «Метафизика» всегда присоединяет индивида к целому и дает смысл его существованию («единица ноль, единица – вздор…»). Поэтому прав Соловьев и его предшественники, указывавшие на то, что душа по природе своей христианка и стремится делать добро. Сам инстинкт жизни сообщества находит свое этическое выражение в делании добра. Индивидуальный инстинкт жизни может вступать в противоречие с названным правилом, но правило для того и существует, чтобы преодолевать его нарушения. Раковая клетка действует по «инстинкту» собственного существования. Но она разрушает организм и себя вместе с ним.
Можно определенно утверждать, что «метафизика» может быть двух типов: жизнеутверждающая и жизнеотрицающая (интересно, что метафизика жизнеотрицающая утверждает исключительное право индивида на жизнь, а метафизика жизнеутверждающая ставит жизнь индивида под определенные условия, но это отдельная тема). Жизнеотрицающая метафизика не требует смерти индивида, скорее она требует смерти общества ради тех или иных гедонистических, честолюбивых или иных «тимократических» побуждений человеческой особи. А метафизика жизнеутверждающая требует от индивида служения, ответственности и подчинения авторитету высшего начала. Без этого нет сообщества и нет жизни.
Приняв эти соображения можно поискать, как возникают метафизика жизни и метафизика смерти, как они выражают себя, как проникают в сознание индивида.

[Dok]

Для труда должна быть мотивация, которая связана с трудом по той причине, что труд есть условие жизни, есть средство ее поддержания и продолжения. Но если угасли мотивации к жизни, то угасают и мотивации к труду. Иначе говоря, сама по себе деятельность предполагает цель, как ответ на мотивацию и как путь ее реализацию. Предметная деятельность и связанная с ней рассудочная рациональность не дают нам объяснения мотивов Кассио, подбрасывающего платок, или мотивов Отелло, душащего Дездемону. Трудовые процессы не объясняют психическую жизнь человека. Объяснение последней следует искать в формах жизни, утвердившихся в ходе социогенеза. В общем, снова и снова: может ли теория социогенеза дать опору столь привлекательному тезису: основание всему начала нравственные.

Про труд очень правильно сказано. Первичность смысла деятельности над самой деятельностью. Смысл задает деятельность, вернее он существует до деятельности. Советская психология вокруг этого, по-моему, много крутилась. В том числе с презрением относясь к биологизаторским подходам к психологическому.
Не менее правильно (но более абстрактно для наблюдателя, не сведущего в некоторых философских тонкостях) сказано и про то, что предметная деятельность и связанный с ней рассудок, всего человека не раскрывают. То есть помимо рассудочного есть в человеке и надрассудочное (оно тоже рационально, но это уже иная рациональность, та, которая, возможно, в чем-то ближе к иррациональности, но все же является частью рациональности). Можно отнести это надрассудочное к разуму, к смыслу, в любом случае это все соотносится с тем, что основания всему начала нравственные.
Собственно говоря, славянофилы выступали не против Запада как такового, не против разума, а против узкорассудочного, примитивного понимания ratio, а, в конце-то концов, и человека. Здесь эта идея подтверждается. В этом смысле славянофилы и русская философия в общем и в целом были больше "грекофилы", чем "латинофилы", вели себя в большей мере от греческой традиции (в том числе и понимания ratio), нежели от латинской.
Смысл присутствует, должон присутствовать до деятельности (не может быть деятельность, лишенная смысла)... В этом плане антропологический взгляд, изучение социогенеза с антропологических позиций, не тождественных ни сегодняшнему либералоцентризму с его атомарным индивидом, то и дело максимизирующему полезность и эффективность гаджетов (миф про атомарный индивид), ни марксизму с его первичностию материального над духовным, важны. Ибо и индивидуало-атомаризму приходит конец (понятно, что он уже давно ничего нового не в состоянии сказать о человеке), и марксистское понимание первичности материального фактора (и того что труд создал человека) при всем уважении к марксизму и к его заслугам уже подустарело. Не марксизм даже, а ряд его важных положений (что-то в марксизме еще живее всех живых, и важнее, например борьба за Историю). Вернее, для экономики марксизм еще может быть актуален с представлением первичности материального, для физики (и то для обоих уже с большими оговорками), но не для философии и культурологии. Проблема человека встала в полный рост. Индивидуало-атомаризм и марксизм в своих наиболее примитивных формах (не все формы марксизма примитивны!) тут уже с проблемой осмысления не справятся, нужон именно что новый антропологический взгляд. Для русской же мысли он сколь новый, столь и старый, давно известный (но некоторыми нашими продвинутыми людьми незаслуженно забытый).

[Ratan]

Вместо заключения.
Что возмущает нас более всего в процессах современного мира, в том числе в геополитике? Не ошибусь, если скажу, что более всего возмущает аморализм Запада. Оказывается не так существенным, хорош или плох Каддафи, возмущение охватывает неприкрытая ложь и двуличие организованного зла, терзающего жертву, или лицемерно осуждающего тех или иных политиков в гаагском суде. Так ведь и вправду основание всему начала нравственные. Всегда попрание морали было тягчайшим деянием. Аморализм Рима создал предпосылку для становления христианства, утверждающего мораль всечеловеческого братства, всечеловеческого единства. Аморализм Запад побуждает нас к выстраиванию мировоззрения, отвергающего двуличный эгоизм золотого тельца и его политического режима. И с этими проблемами связана сегодня философская (она же культурная) антропология. Апостол Павел сказал, душа человеческая по природе своей христианка и стремится творить добро. Соглашаясь с этим, наука сегодняшнего дня должна дать антропологическую версию, согласующуюся с приматом нравственности, приматом морали, приматом делания добра для человека как культурно-биологического вида, населяющего планету. Добрый смысл жизни есть основание самой человеческой жизни. И в этой истине можно убедиться на пути эволюционном пути, на пути анализа социогенеза.
Когда утверждается приоритет морали для жизни человеческих сообществ, это утверждение кажется морализаторством, далеким от реальных дел. Кажется, морализаторство должно отступить перед конкретными задачам технического прогресса, перед проблемами экономики и банковского капитала. Хорошо, оставим морализирующие утверждения. Обратимся к понятиям нейтральным для самой морали, посмотрим на социогенез как некий естественный процесс. Этот естественный процесс совершается с живыми существами, его совершают живые существа. И тогда мы обращаемся к очевидному факту, что жизнедеятельность любых живых существ предстает как их поведение. В случае существ, живущих сообществами, это поведение особей внутри сообщества, а также организация и поведение самого сообщества. Так или иначе, жизнь осуществляется через поведенческие программы. И социогенетическая теория должна ответить на вопрос, как формируются программы поведения на культурной стадии развития и какие опорные пункты этих программы имеют универсальное всечеловеческое значение. И ответы на эти вопросы также достаточно очевидны. 1.Программы формируются посредством смысловых знаково-символических средств, которыми кодирована культура. Смыслы, проникающие в психику, организуют поведение человека. 2.Поведение должно обеспечивать сохранение и продление жизни культурных сообществ. Оно требует внутривидового сотрудничества, внутривидовой солидарности, в пределе - всечеловеческой солидарности или всеединства. И, стало быть, общество должно быть организованным деланием добра, как это представлял себе русский философ. Конечно, отдельные люди осуществляют индивидуальное поведение, направленное на сохранение жизни и развитие индивидов. Но оно осуществляется в этическом поле, задаваемом продлением жизни сообщества, ибо человеческий индивид не существует вне сообщества. Индивидуальная этика и этика, утверждаемая сообществом, должны соответствовать друг другу. Это соответствие броско и правильно выражено фразой: Стыдно благоденствовать, когда бедствует Отечество. Эгоизм, возведенный в принцип, враг совокупного делания добра, т.е. враг сохранения и продления человеческой жизни. Об этом и вопиет русская философия, об этом пытается теоретически рассуждать В.С. Соловьев, называя общество совокупным органом делания добра и различая субъективную нравственность и нравственные основания самого общества. Но тогда история и исторические культуры могут быть рассмотрены с этой этической точки зрения, т.е. с точки зрения способности сохранять и продлевать Жизнь в ее культурно-исторических формах. Разумеется, не ради выбраковки плохих и хороших культур и обществ, но ради понимания того, каким путем идет к своему утверждению основная максима человеческой жизни – внутривидовая человеческая солидарность и всечеловеческое единство. История может быть представлена как "естественный отбор" поведенческих программ, предлагаемых народами, и утверждение культур (поведенческих программ), спасающих, продлевающих и развивающих человеческую форму жизни. Взгляд на современную историю должен получить свои этические основания, опять же не для морализаторских и пассивных осуждений «плохих парней», а для понимания того, что сегодня борьба за мораль есть борьба за жизнь. И эта борьба как никогда в прошлом должна быть борьбой организованного добра против организованного зла, борьба Жизни и Смерти, которая никак не может ограничиваться морализаторским просветительством. Она требует такого же объединения людей, как объединялись первые христиане. Более того, эта позиция требует активных форм борьбы против организованного зла, определяя его именно как силу зла, угрожающую человечеству. Потому следует не только не смущаться этической оценкой истории и общественных процессов, но опираться на такую оценку как вскрывающую суть этой борьбы и ее перспективы.
Разумеется, человеческое поведение, иначе говоря, жизненные программы, осуществляется в естественно-искусственной среде, которую создает сам человек. Более того, общество предстает как сложная система, структурные элементы которой (социальные группы) представлены объединением индивидов. В историю входят все факторы жизни общества и его развития, и общество предстает как взаимодействие различных социальных групп по-разному участвующих в выполнении жизненной программы социума. Производство и технический прогресс предстает как фундаментальный фактор истории, поскольку организация ведения хозяйства в том или ином сообществе представляет собой воспроизводство материальных условия жизни развивающегося сообщества. И все это, все факторы жизни человеческого вида расположены в этическом поле и организуются этим этическим полем или, сказать мягче, организуются при участии этого этического поля. Гений М. Вебера в том, что он не только указал на это обстоятельство, но подверг его научному анализу. Хотя сам тезис об этической опосредованности экономики совершенно недвусмысленно высказан В.С. Соловьевым еще до теоретического рассмотрения роли протестантской трудовой этики для становления капитализма. И среди всей этой системной суммы исторических обстоятельств поведенческий вектор определяет конкретные социальные действия, так что поражение поведенческих программ в виде отказа от морали («только бизнес и ничего личного») имеет характер суицида, хотя бы и неосознанного. При таком поражении сознания никакие производительные силы не спасут, они просто разрушаются в ходе самоуничтожения. Невольно вспомнишь метафору бегущего домой муравьишки. Муравьишка с неиспорченной программой определяет свое положение и прокладывает траекторию движения при наличии многих препятствий. Испортим программу, и он не добежит до муравейника даже по гладкой дорожке.
Когда мы видим людей, неспособных осознавать социальную действительность, то есть резон поставить вопрос, что у них поражено, или иначе, почему поражено сознание, поражена рациональность? Ответ в том, что поражение основных моральных констант ломает адекватную оценку условий жизни, поскольку ломает само ощущение и понимание жизни. Рациональная структура, необходимая для прокладывания траектории, сломана, поскольку сломана этика. И восстановление рациональности должно начинаться с этики, а не с лекций по логике или удивления, почему они не понимают простых вещей. Не понимают, потому что у человеческих индивидов произошло повреждение поведенческих программ на фундаментальном уровне, на уровне основных человеческих ценностей, т.е. ценностей моральных. Человеческие особи со сломанными программами не способные найти путь «домой». И еще раз подчеркну, их восстановление возможно при условии реанимации нравственных оснований, моральных устоев жизни, а дается это только погружением в культуру, а не лекциями о морали. Неудивительно, что именно от культуры отчуждают людей в России и за рубежом, и это отчуждение ломает культурные инстинкты жизни, оставляя только инстинкты биологические, которые бессильны поддержать и продлить жизнь даже особи, а не только сообщества. Российские реформы образования ведут к отчуждению человека от культуры. Кстати, преследуемые математика и естественные науки существенная часть человеческой культуры, точнее, культуры мышления, которая не может сохраниться вне необходимых жизненных мотиваций. Тот или иной тип рациональности, о которой любят рассуждать в философии, есть всегда проекция культуры. Формирование жрущих свиней ведет к формированию соответствующей жрущей свинской рациональности. И нет никаких оснований ждать на таком этическом поле возрожденческих чудес.
Учит ли пониманию роли моральных оснований жизни концепция социогенеза? По моему учит….
Нравственное сознание позволяет человеку ощущать свою жизнь, поскольку соизмеряет ее с жизнью других людей и с Жизнью как глобальным и космическим феноменом. Сознание человеческого достоинства есть опора жизни индивида и сообщества, и оно есть опора истории, поскольку такое сознание неотделимо от принятия основных моральных констант. С этого должно начинаться «отречение от отречения», с проснувшегося чувства человеческого достоинства, заявленного словом и делом. Да, человек есть высшая форма жизни на земле, и этим на него возлагается ответственность за жизнь. Если же та или иная идеология или общественное устройство делают главной ценностью полное корыто, то они провозглашают отказ от Человека и его космической миссии хранителя и продолжателя жизни. В этой функции продления жизни в ее культурных формах сосредоточена вся «трансценденция» человека. Она в представлена в образах и понятиях, в мифах и в космологии прошлого и в научном сознании настоящего. Но чарующая прелесть всего этого мира образов культуры как раз в том, что они продолжают социогенез, продолжают человеческую жизнь. Отступление интеллектуального слоя СССР от основных советских ценностей, а как социальная группа этот слой проявил себя именно так, хотя в нем оставались «инакомыслящие», не сорвавшиеся в примитивную страсть к похлебке, не просто историческая ошибка. Это историческая вина, которую ему уже не искупить, поскольку отказ от советских ценностей неизбежно превращался в отказ от базовых человеческих ценностей как таковых. А последствия этой нравственной тупости должно исправить новое поколение вместе с теми, кто не поддался искушению вкусной похлебки, прикрываемому идеей «вхождения в мировую цивилизацию». А те, кто поддался… Есть у Н.В. Гоголя «страшный рассказ» под названием «Страшная месть», в котором мертвецы не знают покоя и грызут мертвеца. Возможно, это и есть трансцендентальная судьба тех, кто русскую идею променял на заморскую похлебку. Впрочем, и в европейской литературе в последнем круге ада, изображенного в «Божественной комедии», самой страшной по мысли Данте муке подвергается тот, кто предал доверившихся. Читают ли классику наши политики и властители дум? Едва ли… Впрочем, что нам до их душ. Пробуждение человеческого достоинства и называние мерзости мерзостью – первый шаг к продлению Жизни. И эволюционная теория также позволяет осознать это достоинство, вопреки по-своему удачному, но несправедливому анекдоту, рассказанному якобы С.М. Соловьевым и опубликованному его сыном. Я имею в виду разговор об эволюционной теории, в которой человеческое братство связывалось с происхождением человека от обезьяны. Не обезьяна и не обезьянья сущность делает человека солидарным и ведет к всеединству, но его культурно-историческая сущность. Эволюционная концепция этой сущности требует бережно отнестись ко всем культурным шагам и достижениям человечества, к истории его восхождения, соединяя все эти шаги в соответствующих формах сознании и переживания.

[Ratan]

'Ratan' date='30.8.2011, 5:55' post='88157']

Метафизика
Есть сюжет, постоянно всплывающий в «Сути времени», это сюжет о метафизике. Сам по себе сюжет многосторонний по той причине, что строго определения значения термина нет, есть коннотация смыслов (смысловых значений), соединяемая с этим термином. Причина в том, что предельные основания, о которых говорит метафизика (а такая постановка вопроса оправдана), могут быть помещены в Бытие, в сферу сознания или в ту или иную реальность, соединяющую обе названные. В истории философии отмечается, что термин появился в связи с изданием сочинений Аристотеля Андроником Родосским в 1 в. до н.э., издатель назвал так рассуждения Аристотеля о первоначалах (первопричинах) сущего. Эти первоначала суть первые причины, действующие в Космосе, с которым в античном мировоззрении человек органически связан, он есть его часть, его продолжение. Недаром же Демокрит различал макрокосм и микрокосм как некие подобные друг другу реальности. Поэтому в аристотелевской философии метафизические начала имеют бытийственный характер, их обсуждение есть обсуждение природы Бытия, и в таком своем значении метафизика предстает как онтология, т.е. учение о Бытии в философском понимании этого термина.
Со времен Андроника Родосского за термином «метафизика» - при всем многообразии конкретных метафизических конструкций - закрепился именно этот «бытийственный признак», т.е. претензия метафизики раскрывать предельные основания (первопричины) бытия, его структуру и формы его проявления. Считалось, что метафизика тем самым вскрывает то трансцендентное, что есть в подобных формах, получающих соответственно наименование трансцендентальных, т.е. несущих в себе трансцендентное начало. И всякий разговор о метафизическом есть разговор о трансцендентном, т.е. о чем-то сущностном, не очевидном, но имеющим фундаментальное значение первоначал или предельных оснований. Это оказывается инвариантным смыслом термина. Однако сами эти начала и сфера, в которой они усматриваются, могут быть различными. Когда позитивизм выдвинул лозунг «долой метафизику», то он имел в виду именно это традиционное значение термина, т.е. претензию философии умозрительно раскрывать сущностные начала действительности. Экспериментальная наука, понимавшая под действительностью природно-телесную реальность, не могла согласиться с метафизической претензией философии на постижение природы. До определенной грани позитивизм был прав в своей претензии к философии как умозрительному суждению о первопричинах в природной реальности, и даже имел некоторые основания для своего юродствования в адрес философии природы Г. Гегеля. Неправ он был в другом, в том, что решил отрицать метафизику как таковую, отрицать всякое представление о вне опытном, не телесно-чувственном, что может иметь место в сознании. Между тем, еще до возникновения позитивизма И. Кант заявил об априорных (трансцендентальных) и, стало быть метафизических основаниях познания. Отвергнув метафизику как учение о Бытии, И.Кант фактически признал ее в новом качестве, именно, как метафизику сознания. В рационализме Р. Декарта метафизика сознания (врожденные идеи) и метафизика бытия соединены существованием бога и его креационистским актом, т.е. актом создания Космоса. Кант отрицает метафизику Бытия как объекта познания (вещь в себе), но вводит трансцендентность через сферу сознания, как бы замещая онтологические доказательства бытия бога Фомы Аквинского на доказательство гносеологическое (нет познания без трансцендентных, т.е. метафизических, начал), на что обращает внимание собеседников искушенный Воланд в романе М.Булгакова. Но как решить вопрос о метафизических началах познания (сознания) без обращения к объективной (трансперсональной, например) реальности сознания? Сделать это практически невозможно, и рационализм Э. Гуссерля, желавшего сделать философию строгой наукой, обращается к онтологии сознания и (самое удивительное для рациональной «научной» философии) к иррациональной процедуре феноменологического созерцания, к феноменологическому эпохе. Позитивизм и его продолжение в виде аналитической философии также вынуждены искать трансцендентальные основания логики, поскольку происхождение логики нельзя объяснить эмпирически.
В общем, принятие тех или иных внеэмпирических представлений (постулатов, принципов картины мира и т.п.) неизбежно для человеческого мышления, и в этом смысле метафизика всегда сопровождает человеческое сознание и, тем самым, человеческую жизнь. Вопрос лишь о том, какая метафизика и в каких формах присутствует в нашем сознании и в нашей жизни. Или мифологическая и гностическая метафизика (поскольку гностицизм всегда близок языческому сознанию и его мистическим образам), или рациональная метафизика монотеизма (прежде всего жизнеутверждающая метафизика христианства), или новые мифы новой науки, трансцендентализм сознания и априоризм этики (как у И.Канта), или метафизика человека? Скорее всего «метафизика человека» (постижение его культурно-исторической сущности) и есть необходимое для нас сегодня, поскольку антропологический поворот сознания, начавшийся еще в эпоху Возрождения, представляется необратимым. Да и короткий век развития русской философии тяготел именно к этой проблематике, поставленной как в рациональной форме, так и в гностических исканиях серебряного века.
Может возникнуть вопрос, почему тема метафизики всплывает в ветке «социогенез»? Автор этих строк может дать следующий ответ. Метафизика как поиск предельных оснований есть сугубо человеческое явление, точнее, явление человеческого сознания. Поэтому сам феномен метафизики может получить объяснение через процесс становления мышления и сознания, а становление сознания есть продукт социогенеза. Тема метафизики должна и может быть раскрыта через тему человека, которому почему-то нужны предельные основания. И здесь необходимо поставить два вопроса: 1.Почему такие основания нужны человеку и, 2.Какие именно основания (какая метафизика) нужны ему в исторической перспективе. И начать нужно с первого вопроса.
В ходе обсуждения социогенеза, начавшегося утверждением предметной деятельности как эволюционно нового способа утверждения гоминидного сообщества в природном мире, было указано и на те принципиальные изменение в жизни сообщества, к которым привела сообщество ассимиляция деятельности. Рождаются символы как обозначения смыслов, программирующих поведения индивидов и сообществ. Рождается культура, представленная не только образцами, средствами и продуктами предметной (хозяйственной) деятельности, но представленная смыслами и символами, выполняющими указанную функцию. Рождение мира смыслов и значений и есть по сути процесс рождения сознания и мышления. Эволюционно основой для его рождения явилась высокая степень развития психики, эмоциональной активности, эмоциональной памяти и т.п. Психика включается в процесс запечатления смыслов, который на первых стадиях развития мог быть только эмоциональным и аффективным, обеспечиваемым восприятием символов. Рождение слов, естественного языка и других знаковых средств явилось одновременно рождением когнитивной (рациональной) сферы, в которой становится возможным работать со значениями и смыслами по правилам логики, навязанными самими объектами действия, т.е. свойствами смысловой сферы. Неудивительно, что логика (как наука) родилась в вербальной культуре древних греков. Когнитивная и аффективная сфера психики, сфера мышления и сфера эмоционального запечатления и переживания смыслов развиваются, поддерживая друг друга. В общем, все это сфера высшей психики, которую сегодня разграничивают на сознание и подсознание (бессознательное). Психика человека непосредственно направляет поведение человека, но она направляет теми средствами, которые создала культура, именно, совокупностью смысловых средств, пережитых и осознанных на уровне сообщества и на уровне индивида. Взаимодействие когнитивной и бессознательной (несознаваемой, лучше сказать) сфер человеческой психики сопровождает социогенез, культурную эволюцию человека, его культурный онтогенез, т.е. развитие в человеческом сообществе. Поддержание программ и поддержание способности индивида усваивать и развивать эти программы, поскольку они изменяются только самими индивидами через мысль рациональную или через образ, воздействующий эмоционально, является постоянной и неотменяемой задачей культуры и общества. По этой причине в развивающемся обществе всегда должны сохраняться возможности и условия для развития личности, для ее развития на разных социальных этажах, сопрягающегося в самовоспроизводящуюся общественную жизнь. В коммунистическом идеале это общество представлялось как такое, усилия которого направлены на всестороннее развитие личности. И различные модели развития, предложенные исторически разными культурами, должны были оставлять определенное социальное поле возможностей для развития индивида на всех этажах социальной лестницы. Кстати, современный капитализм, называемый также постмодерном, просто истребляет эту возможность, в то время как капитализм прошлого оставлял небольшие щели для ряда социальных групп.
Но нам важно следующее. Культура, взятая со стороны комплекса образующих ее смыслов, всегда системно организована. Можно указать на некоторые особенности ее организации и развития, идущие от ее генезиса, от тех эволюционных оснований, на которые она опирается, к каковым, в частности, относятся принципы организации психики человека, включающей когнитивный и эмоционально-аффективный уровни. О двух сторонах дела. 1.Есть определенные механизмы становления и коррекции смыслов, принятых культурой. Конечно, речь должна идти прежде всего об экзистенциальных смыслах, но пока оставим в стороне такие тонкие разграничения. Если смыслы управляют поведением (программируют поведение), то в рамках эволюционного подхода уместен вопрос, что сначала? Или появившийся смысл формирует новое поведение или новое поведение «свертывается», кодируется новыми смыслами? Для диалектически тренированного ума здесь нет проблемы. Имеют место оба направления движения, но, естественно, в динамике противоположностей. Здесь в принципе такая же диалектика как в развитии предметной активности человека. Преследуя определенные конкретные цели, человек создает новые ситуации и новые технические средства, которые не могли быть приняты во внимание в начале движения. Подобным образом социальная жизнь непрерывно рождает новые формы поведения, новые формы адаптации к социальной среде, возникающие так сказать «естественным образом». Но сам этот процесс совершается в наличном смысловом поле, определяющем мотивации социального поведения, и лишь процесс осознания поведения или включение его в традицию требует модификации смыслового поля или его отдельных компонентов. Так или иначе, общественная жизнь рождает новое поведение и новые смыслы. В критических фазах развития этот процесс предстает как качественное обновление совокупности доминантных смыслов. Сам процесс предстает как появление новых идей, новых верований, новых установок сознания, принимаемых обществом через конфликт, могущий принимать очень острые формы. Примером может служить Реформация в Европе. Но и в этих случаях новые революционирующие сознание смыслы не падают с неба. Они появляются (выдвигаются людьми) и принимаются в силу того, что социальная почва подготовлена, что есть база для новых экзистенциальных установок, что новые принципы поведения проросли в социальной среде в тех или иных социальных группах которые борются за их утверждение. Понятно, что новое поведение связано с определенными социальными интересами, оно может не выражать их напрямую, но оказывается одним из условий их реализации.
Вся совокупность смыслов, программирующих поведение людей и, тем самым, программирующих их социальные мотивации и формы выражения тех или иных мотиваций, принимает системную организацию уже на первых этапах развития общества и сознания. Ядро такой системы, представленное архетипическими смыслами, представляет собой своеобразный генетический код, защищаемый культурными и иными социальными средствами. Приняв это, мы можем обратиться к вопросу системной организации культурных смыслов. Смыслы, образующие ядро системы и направляющие поведение ее индивидов, должны быть на что-то оперты. Эти смыслы имеют этические значение, они направляют поведение, они дают ему главные принципиальные ориентиры. И такой опорой не может быть воля отдельных лиц или отдельных групп. Культура опирает свои смыслы на представление о реальности (а реальность может быть различной, как уже указано в начале сообщения), задающей образ самого индивида и необходимость принятия им соответствующих ценностных ориентиров. На ранних стадиях развития такую трансцендентную реальность задавал миф. Человек родового общества жил в мифе так, как мы живем в природе, конструкты мифа и реальность для него неразличимы. Чем сакральнее миф, тем глубже он посвящает в реальность… Далее можно прослеживать эволюцию в организации сознания, исследовать разные философские системы, сознавая, что исследуешь тонкую сферу человеческого сознания, его метафизические конструкты, на которые опирается культура. Вопрос лишь в том, как трансформируется это метафизическое ядро в ходе развития человека, в каких формах оно представляется ему на разных этапах развития. В общем-то, наверное, можно ограничиться тремя основными типами этого метафизического ядра: мифология, трансформирующаяся в язычество (или сама являющаяся язычеством, это уже терминологические тонкости); религиозная вера и религиозный миф творения; рациональное сознание с рациональной метафизикой, представленное по преимуществу философией, сопрягающейся в ряде случаев либо с наукой, либо с религией, либо даже с конструктами мифологического сознания. Можно сказать, что в этом трехмерном мире выстраиваются структуры сознания и может оказаться, что та или иная «координата» может принимать нулевые значения. И в этом контексте можно анализировать возможные типы метафизики (предельных оснований) нынешнего дня.

[Ratan]

'Ratan' date='12.12.2011, 15:13' post='99336']

Еще раз о некоторых основаниях «метафизики». Ее главное основание – системная организация смыслов, программирующих поведение индивидов и жизнь социума как целого. Видовые генетические программы, формирующие поведение животных, замещены в культурном сообществе на смысловые культурные программы, и последние имею свою структуру, свой способ организации и функционирования. Нам важно еще раз повторить здесь следующее. В системной организации культурных программ есть свои «предельные основания», т.е. такие смыслы, которые определяют культурное (культурно-историческое) лицо сообщества, некие смысловые архетипы, аффективное усвоение которых позволяет говорить о коллективном бессознательном, психическом складе людей в этом сообществе, личностном начале и т.п. И еще раз отмечу – доминантная функция смысловых структур заключена в том, чтобы определять этос сообщества. Чтобы не распространяться на эту тему (об этом уже шла речь в других постингах), отмечу, что структура сообщества выстраивает не по этическим принципам, но и не независимо от них. Оседлое земледелие на алаунском плоскогорье или строительство судов и плавание по средиземному морю утвердились не в силу этических принципов. Есть своя логика развития предметной (хозяйственной) деятельности, и правота К.Маркса в том, что он указал на ее роль в истории. Но отношения людей в сообществе (в том числе производственные) реализуются в «этическом поле» и это этическое поле выстраивается в соответствии с генеральными культурными смыслами, утвердившимися в «метафизике» сообщества. И нетрудно сообразить, что этическая и социальная действительность, складывающаяся в ходе разделения общества на социальные группы и их взаимодействия, не нейтральны друг по отношению к другу. Люди хотят реализация определенной этики в той или иной социальной среде, хотят взаимного их соответствия.
Итак, вернемся к вопросу о формах организации сознания, принимающих определенные этические основания. Как уже было отмечено, эволюционно первой такой формой можно считать мифологическое сознание, опуская предшествующие формы фетишизма и анимизма, не имевшие скорее всего системной организации. Меду тем, мифическое сознание уже системно организовано. Эта организация может стоять довольно далеко от когнитивных форм, подчиненных двоичной логике. Л. Леви-Брюль блестяще описал расхождение между рационально-рассудочной логикой предметного действия, характерной для аборигенов, которых он наблюдал в полевых условиях, и «логикой» их поведения, неспособной подчиняться никаким силлогизмам. Логика поведения определялась системой мифических образов, далеких от двоичного порядка аристотелевской дедукции. Но это не создавало проблем для самих аборигенов, проблемы скорее возникали у европейцев, не понимавших «логики» поведения человека родового общества. Мифические образы для аборигена – не образы, но сама реальность. Не стану здесь погружаться в природу и тайны мифического сознания. Отмечу лишь, что именно образы реальности, точнее, мистические существа, живущие в этих образах и в самой реальности, определяют социальное поведение людей, т.е. их отношении друг к другу, к родовому сообществу и к природе, в которую погружена их жизнь. Определяют не во всем, но в главном: в понимании жизни и отношении друг к другу.
Но такой тип сознания не вечен, точнее, он не вечен как доминирующий тип. Социогенез сопровождается рационализацией поведения, которая не совпадает, разумеется, с рассудочностью рационального целесообразного практического действия. Важно, что социальное поведение становится осмысленным и рациональным, т.е. способным осознавать свои мотивы и цели. Более того, социальное действие, т.е. действие, связывающее человека и общественную организацию, не может не быть рациональным по форме, даже если его мотивы иррациональны. Поэтому неизбежна перестройка сознания, обеспечивающая необходимый уровень рационализации, и такая перестройка отражает совершающееся общественное развитие, усложнение социальной системы и ее функционирования.
В мифическом сознании основные фундаментальные смыслы привязаны к картине мира. Поэтому нет ничего удивительного в том, что предварительная систематизация мифа, рационализирующая мифологические повествования, замещается новой картиной мира. У древних греков систематизатором мифологии выступил Гесиод, а первым представителем рациональной «метафизики» - Фалес из Милета.
Становление философии, которая и внесла в конечном счете термин «метафизика», само по себе есть процесс увлекательный и исторически ответственный. Но развивать эту тему здесь невозможно, можно только указать на системные изменения в структуре сознания, которые связаны с названным процессом. Внешне это изменение заключается в замещении мифологически образной картины мира с ее мистическим колоритом на картину мира рациональную. В античной культуре этот тренд назван «от мифа к Логосу». Действительно, движение к рациональным формам сознания в античной культуре выражено наиболее полно и наиболее ярко. Но этот вектор доминирует и в процессе рождения восточной философии, сохранившей внутри себя рационализированную начинку мифического сознания прошлого. Нам важно следующее: рациональная (философская) картина мира есть признак нового состояния культуры, для которого характерно рациональное оправдание фундаментальных смыслов и фундаментальных мотиваций поведения, поскольку речь идет у нас именно о смыслах, детерминирующих поведение. На примере античной философии это выглядит следующим образом. Философия, дающая новую картину мира (все из воды) есть картина мира рациональная. И стало быть и человек, вписанный в этот космос (превращенное первоначало), также есть рациональное существо, осознающее свои мотивации. Он далеко не всегда управляет своими мотивами, последние сами могут держать его в своем плену. Но даже драматическое следование сильным мотивациям не избавляет античного человека (и человека в любой другой культуре) от осознания своего поведения и от его оценки. По сути это есть рождение личностного сознания, и В.С. Соловьев решительно прав, связывая становление философии со становлением личности. Разумеется, философская картина мира сама по себе не определяет характер мотиваций, они заданы культурными смыслами. Философская картина мира дает определенную опору таким смыслам, причем не картиной мира как таковой, но образом человека в этой картине мире. В античной философии человек есть рациональное существо, действующее в космосе. Логос (слово, мысль, закон) пронизывает космос, и человек может быть в согласии с космосом и самими собой через Логос, через мысль. Это не сказано прямо как назидание, но это мирочувствование задается картиной мира, вписанной в культуру. Кстати, картина мира всегда вписана в культуру и только так выполняет указанную функцию. Вписанность в культуру задается не физической картинкой, не описанием явлений, а именно ее метафизическим, т.е. умопостигаемым содержанием. Нельзя пощупать платоновский эйдос. К нему можно только взойти сознанием, наученным (через математику, например) к улавливанию всеобщего, составляющего сущность рода. Таков же по сути путь соединения с Космосом в буддизме, подобным образом и этика Конфуция (воля Неба, дао, посылаемое Небом) входит в сознание людей. Есть в картине мира философии нечто трансцендентное, умопостигаемое и характер этого умопостигаемого органически связан с мироощущением и обоснованием фундаментальных этических смыслов. Вновь и вновь – мир и человек и ответ на вопрос, что есть человек – в этом назначение того, что мы здесь назвали бы метафизикой.
И здесь очень важный вопрос. Если то или иное мировоззрение что-то хочет сказать человеку о нем самом, то оно скажет о жизни и смерти. О том, что есть жизнь человека и что есть его смерть, и какие внешние факторы связаны с жизнь и смертью. Что вовне (в космосе) способствует жизни и что ее отнимает или как-то умаляет. Одно и то же жизнь и смерть, сказал Фалес. Он этим не хотел умалить жизнь, он сказал, что жизнь и смерть есть преходящие состояния Космоса, и. стало быть, Космос безразличен к человеку. А тогда человек устраивается сам, и вся этика сократических школ ищет приемлемый смысл жизни. Может ли быть им наслаждение, приемлема ли точка рения гедонизма? Основная парадигма рождающейся греческой натурфилософии не утверждает гедонизма, но и ничего ему возразить не может. Ген гедонизма глубоко спрятан в этой культуре и может оживать при благоприятных условиях. Хотя возникает и другая сократо-платоновская линия, видящая назначение человека в постижении Истины, с которой соразмеряется жизнь. Но однозначного ответа в греческой культуре нет. Поле гедонизма и индивидуализма открыто, и римляне, заразившиеся греческим образованием и греческими удовольствиями, прошли этот путь до гибельного конца.
Однако рождение рационального сознания не могло отменить психического феномена запечатления глубинных мотиваций человеческого поведения, которые не рождаются рациональной логикой, а всего лишь оправдываются ею. Язычество, уходящее по мере укрепления рациональных форм сознания, замещалось религиозной верой монотеизма, вполне совместимой с пирамидой рациональности. Но это уже другой тип «метафизики», другой тип обозначения последних оснований. И не будем забывать, что жизнь и смерть есть последние основания, о которых размышляет человек. Что есть жизнь, понимаемая не в чисто биотическом, но именно в этическом смысле? Что есть смысл жизни? На этот вопрос начинают отвечать человеческим сообществам мировые религии, поскольку философия все-таки дело городских интеллектуалов, а они составляют малую толику населения.

[Ratan]

'Ratan' date='25.12.2011, 17:22' post='100374']

Религиозное сознание и гностицизм.
Разумеется, здесь не ставится цель полного и системного анализа религиозного сознания. Речь идет только о его «метафизической функции» в рассматриваемом нами смысле. Опять-таки, религиозное сознание многообразно по форме и конкретному его содержанию, так что правильнее будет говорить о структурных особенностях монотеистических религий. Что изменилось в сознании с их утверждением и какие «последние основания» они предлагают человеку?
Начнем с их функциональной роли. Если языческие верования есть верования родовые или племенные, то новое религиозное сознание перешагивает эти границы (строго говоря, речь идет о христианстве). В нем начинает фигурировать человек вселенский. Может быть это сильно сказано (человек вселенский), но этим подчеркивается принципиальное отличие мирочувствования человека мировой религии от мирочувствования, ограниченного тесными родовыми рамками. Правда, здесь есть некоторое исключение, в частности иудаизм, давший начало монотеизму, остался скорее верой избранного народа. Этого требует основная библейская догма, а толкования этой избранности были разными, в том числе и злонамеренными, и разбор этой дискуссии не предмет нашей темы.
Русское общество приняло христианство (добровольно или насильственно, теперь значения не имеет). В утверждавшемся христианстве важнее всего его этика: все люди братья, вот краткое выражение этой этики. Христиане объединяются именно как люди, как сострадающие друг другу, как солидарные в этом сострадании. У всех один вселенский отец, у всех одна вселенская судьба. Вся догматика христианства есть образная и рациональная опора этому чувству человеческой солидарности, и можно не сомневаться, что не идея единого бога породила названное солидаристское чувство, но наоборот: потребность в таком чувстве, глубинная потребность человеческого общежития нашла себе религиозную форму выражения. Канонические Евангелия дают картину подвижнического подвига Христа. И чего он хотел более всего? Он хотел передать людям это чувство человеческого единения в противовес разъедающим общество эгоизму, индивидуализму и гедонизму. Как могла быть достигнута такая цель? Рациональной доктриной мироздания? Так на этом пути греческая философия уже сделал все, что можно было сделать в тех условиях, но объединительной этики она не принесла. Метафизическая картина мира, выстраиваемая философским интеллектуалами, сама по себе такого объединения не несет. Другое дело, когда хотят такого объединения, когда эта мотивация проникает в мирочувствование людей, становится ведущим или даже доминантным мотивом. Тогда ищут соответствующих рациональных или иных аргументов. В то далекое время (исторически не очень далекое) возможен был лишь один путь, дать людям нового бога, дать им новую веру. И этот бог, это могущественное существо должно было быть одновременно существом добрым и любящим своих чад. Вот основная этическая идея, вокруг которой развертывается проповедь Христа, выступающего как сын бога и использующий для такого выступления иудейскую эсхатологию и ожидание мессии.
Как всякая этическая доктрина христианство должно сказать нечто фундаментально важное о человеке и о его отношении к жизни и смерти, иначе говоря, об основных мотивациях и о смысле жизни. Трансцендентальная (метафизическая) реальность в христианстве – жизнь вечная, жизнь после смерти. Она обретается праведной жизнью на земле, именно, верой в единого бога, любящего людей, и любовью к людям. Нет больше той любви, как если кто отдаст жизнь свою за друзей своих, говорит Иисус в момент истины накануне ареста и последующей неизбежной мучительной казни. И вновь отметим, что новая этика и новая вера входят в сознание людей не через теории (физические или метафизические), но через деяния людей. На суде у Каиафы Иисус помогает обвинителям тем, что в ответ на вопрос первосвященника называет себя сыном бога. Иначе он поступить не мог, а других обвинений, кроме такого «богохульства», синедрион найти не мог. Его путь предрешен, добровольная жертва должна состояться, все приготовлено и даже преодолена столь понятное по-человечески минута слабости в гефсиманском саду.
Культурно-историческая суть процесса становления христианства представляется здесь в том, что для части человечества того времени, объединенной в рамках греко-римской цивилизации, становится остро необходимой новая этика, новое понимание человека и человеческих отношений. И христианство дает ее путем, который был, наверное, единствен возможен, т.е. Через жертвенный подвиг проповедника, утверждающего эту этику через утверждение новой веры в единого бога всех людей, бога доброго и любящего этих людей. А далее, раряду с расширяющейся проповедью веры, начинается работа рационального сознания, соединяющего веру с рациональным сознанием, с соответствующим образованием и т.п. Апологеты обсуждают отношение Веры и Разума, и эта тема пройдет через все средневековое европейское сознание. Нужно будет примирить рациональное сознание и жизнеутверждающую веру христианства, ибо христианство ведет путем жизни, а не смерти. Его мистицизм, понимаемый как мистицизм откровения, носит просветленный характер, соединяющийся с разумом, но оставляющий место для чуда веры, ибо вера немыслима без чуда. Чудо – оплот и защита веры, преграда от разъедающего рационализма рассудочного ума. Христианство модифицировалось в соответствии с характером культуры, с характером культурных архетипов народов, принимавших веру. В этом контексте требуется всегда специальное рассмотрение судьбы религиозной веры в истории народов, в частности, судьбы христианства в России и христианской церкви как организации в судьбе России. Но русский человек, принявший христианство и приходящий на новое месте прежде всего ставил церковь. Этим он утверждал свою человеческую идентификацию, этический всечеловеческий кодекс, которым он руководствуется. И этот кодекс провозглашал его вера в христианского бога и человеческий подвиг Иисуса из Назарета. Прославление этого подвига, литургия, посвященная ему, представали одновременно как некий обряд посвящения и причащения этому этосу. Кстати, жизнь священна в христианстве, христианский бог дает жизнь всему. Это высший дар, который не может быть оспорен индивидом. Жизнь в страдании, но жизнь! Только жизнь, уступка же смерти есть слабость духа и отступление от основных этических заповедей веры.
Но всякая форма сознания имеет свои исторические границы. Новые формы жизни требуют и новых форм закрепления этических начал в обществе. В Европе такая временная граница прочерчена так называемым Возрождением и Просвещением, несшим новое мирочувствование, новое понимание человека, новое понимание ценности и смысла жизни. Это было наступлением исторически адекватной ступени развития рационального сознания, по-своему потеснившее религиозную веру. Но прежде чем обратиться к этой новой волне рационализма, нельзя не сказать о гностицизме и гностических ересях, сопровождавших и сопровождающих эпоху христианской веры. Никто не говорит и не пишет о гностицизме мифологического (языческого) сознания, поскольку оно вообще не дает оснований для такой постановки вопроса. Гностицизм, и это отмечено историками, есть культурное явление, сопровождающее христианство, его веру и его этику. Прямо или косвенно, но он всегда оказывался направленным против христианства, имея тем самым соответствующую «точку отсчета» для своего возникновения, и время от времени находил себе соответствующую социальную базу. Идеи гностицизма питало не только уходящее язычество, но также иудаизм, не принявший христианского проповедника и его учение. Если руководствоваться этими представлениями, то придется принять, что свои образы и понятия гностицизм должен был черпать из языческой культуры прошлого, привлекая мифологию язычества или вообще весь его «метафизический арсенал». Отчасти это было сопротивление самого язычества, отчасти осознанная мобилизация его возможностей против христианства. Но чтобы быть понятным, обратимся хотя бы к одной из форм гностицизма, расцветшего в средиземноморском мире, именно, к манихейству, продлившему свою жизнь в ереси катаров и альбигойцев.
В материалах сути времени уже были отмечены некоторые принципиальные черты гностических учений. Одна из них – радикальное противопоставление светы и тьмы, ведущее к ряду догматических и этических следствий, и такое радикальное противопоставление есть доминантная черта манихейства. Мир гностиков не знает оттенков и цветовых переходов. Но самое интересное в том. что телесный материальный мир, в котором живет человек, в большинстве гностических учений, включая манихейское, предстает как сотворенный злым демиургом, коварством одержавшим победу над миром света. Телесный мир, в том числе, тело человека, представлен у манихеев как темница света. Продолжение жизни людей (размножение) предстает ак продолжение строительства таких темниц. Стремление к свету, к миру света, т.е. к спасению в манихейском представлении, требует разрушения дьявольского творения, этого самого телесного мира тьмы. Смерть человеческого тела есть освобождение заключенного в нем «кванта света». И поскольку действительность есть непримиримая борьба тьмы и света, то человек не по своей воле вовлечен в эту борьбу. Спасти его может только гнозис, т .е. знание, причем сакральное оккультное знание об этих самых воплощения света и тьмы, ведущих между собой непримиримую борьбу. В частности, Иисус Христом оказывается одним из посланников этого дуального мира и предстает в гностических учениях совсем не тем, кого видит в нем христианство, т.е. не сына бога, воплотившегося в человеке и принявшего в полной мере человеческие крестные страдания. И здесь мы подходим к главному вопросу, который постоянно возникает в силу основного обсуждаемого мною постулата, что основание всему начала нравственные. Вопрос о том, какую этику несет гностицизм во всех его жестких или относительно мягких воплощениях?
Наверное, даже из этого сверх скромного тезисного изложения можно понять, что этику любви и человеческой солидарности он нести не может. Не может уже в силу того, что гностицизм есть прямое и полное или завуалированное и частичное отрицание христианства, что по логике вещей должно было превращать гностицизм в жизнеотрицающее мировоззрение. В этой борьбе света и тьмы человеческое спасение, даваемое гнозисом, требует оккультного знания, оккультного постижения мира. И это знание доступно только неким высшим по своей породе человеческим существам (пневматикам) и недоступно другим категориям (психикам и хиликам). В общем, в этой борьбе должны победить и спастись некие сильные, победить в данном случае не других людей (те сами потерпят поражение), но победить вместе с силой, которой присягнул. Победа света в манихейском учении означает разрушение мира, предстающего как его телесная темница. Спасающийся и побеждающий человек обретает силу мага, и сам Иисус предстает в таких учениях как маг, а не как Спаситель в его христианском смысле. С этической стороны гностицизм темен, если отжать его внешние красочно-агитационные формы. Он наиболее темен в тех случаях, когда выступает сознательным противником христианства, и менее напряжен в этом смысле, когда просто передает те или иные сакральные и табуированные заветы того или этнического язычества. Кстати, эта тьма (тьма в этическом смысле, я не в онтологическом плане употребляю здесь этот термин) отталкивала меня лично от погружения в гностические учения. Здесь действует простой принцип христианства: для обретения добра нет необходимости быть посвященным в дела тьмы. Нет необходимости изучать все человеческие пороки, чтобы не быть порочным. Просто не нужно участвовать в порочных делах. Хотя, разумеется, гностицизм должен быть осмыслен в рамках истории развития человеческого сознания как одно из его проявлений.
Со стороны когнитивной, т.е. при характеристики гностицизма как формы сознания, можно сказать, что это синтез некоего рассудочного рационализма с оккультной мистикой язычества. Более того, когнитивные силы сознания ставятся здесь на службу оккультной мистики, но не наоборот. Если в средневековом рациональном сознании когнитивное начало подчинено теологическому христианскому принципу, несущему этику добра и этику человеческой солидарности, то в гностицизме это соотношение с обратным знаком. В общем, еще раз хочу отметить, что гностицизм есть явление христианской истории, и пока живо христианское сознание, будет жить и его альтернатива. Замечу, что никто не называет гностицизмом кришнаизм, опирающий на индуистский языческий культ бога Вишну. А вот учение масонов и его основная теологема несомненно имеют гностическое происхождение.
Гностические учения выступали идейной базой наиболее значительных еретических движений в средневековой Европе. Для посвященных эти учения выступали в одной форме, для профанов – в другой, маскируясь подчас под «истинное христианство». Сами течения преследовали те или иные социальные цели, в реализацию которых вовлекались люди, имевшие к ним прямое или косвенное отношение. Насколько могу судить, Россия никогда не была родиной гностических учений. Причины этоиу разные, прежде всего архетипического культурного характера (речь идет именно о культурной генетике). В нашем православии не было оснований для гностических мудрствований, не было для них и социальных оснований. Даже славянское язычество осталось этически светлым по той причине, что и оно было отражением, так сказать, «трудового отношения к природе», видевшем в природе источник жизни, союзника человека, его друга, его опору. Разного рода языческие суеверия и те или иные племенные ритуалы, далеко не христианского характера, не отменяли этого обстоятельства. Вообще, есть основание полагать, что восточнославянское язычество по своему формировало дух солидаризма, размыкающего родоплеменные этнические границы не в силу какой-то генетической исключительности, а в силу исторических условий существования этноса и мирного характера колонизации лесного и лесостепного пространства как южной, так и северо-восточной Руси. Гностические учения начали проникать вместе с европейским просвещением, точнее, привнесены по большей части масонством, вступившем в Россию в 18 веке. Определенное оживление таких учений имело место в конце 19 века и в так называемый серебряный век русской культуры. Эта сторона требует своего серьезного исследования. Конечно, эти гностические искания по своему отразили какие-то черты русской культуры и понимания ею природы человека. Может покааться странным, но, на мой взгляд, даже в рассказах и повестях А.Платонова можно иногда ощутить дух пантеистического (теллурического) гностицизма, занесенного неизвестно каким ветром (может ветром серебряного века) в сознание писателя. И уж несомненно на гностической почве создавался сюжет «Мастера и Маргариты» (хотя у книг своя судьба и свое языковое очарование). Мастер у гностиков, в отличие от профанов, есть человек посвященный. Таким и явлен Мастер названного романа, повествующего о судьбе Иешуа Га-ноцри. Часто и неумеренно много говорят о мистицизме В.С. Соловьева, но, и это мое убеждение, его мистицизм христианский, но не гностический, т .е. не оккультный, хотя сам философ увлекался гностицизмом и изучал его (в Лондоне, в том числе, откуда и вдруг поехал в Египет в силу мистического внушения). Но гностический мистицизм Соловьевым не овладел, и если остался в его поэзии один из персонажей подобного родя (София – душа мира), то видение этого персонажа вполне в духе светлой мистики христианства, а в рациональной философии русского философа он практически и не играет роли (в этом плане его друг Лопатин был гораздо боле мистичен). Достаточно прочесть зрелое сочинение В.С. Соловьева «Оправдание Добра» и поискать там хоть какой-то оккультной мистики. Кроме вполне рациональной догматики христианства и в объеме, неизбежном для любого христианского писателя, никакой эзотерики и никакого оккультизма.
Отмечу в заключение этого сообщения, что гностический мистицизм конца 19 века был окрашен идеей синтеза науки, религии и философии (теософия Блаватской, которую Соловьев оценивал как весьма пошлую). Но идея действительного синтеза науки и веры на почве рационального сознания (теургия) имела место в его творчестве. Но это особый сюжет, который должен быть осознан системно в рамках основных идей Соловьева, в частности, в контексте понимании им основной идеи всеединства как всечеловеческой солидарности.
А в общем, не пора ли к свету разума, разгонявшего в свое время «призраки средневековья».….