Лабиринт фавна Опции

[Витольд Георгиев...]

Как и всякий хороший фильм, «Лабиринт фавна» разнопланов, многоаспектен. Один из аспектов, на мой взгляд, резонирует с самим названием фильма.
При обсуждении уже не раз звучал мотив язычества и неоязычества. В дохристианской культурной традиции термин и само понятие лабиринта означало испытание. Тезей либо пройдёт испытание, спасёт Ариадну, либо угодит на обед к Минотавру.
Более того, испытание лабиринтом было проверкой истинности, он означал «проверку на вшивость» по самому большому счёту. Вышел из лабиринта - значит, богоугоден. Не угодил богам - заблудился и заодно тем самым понёс заслуженное наказание.
Отголоском такого стародавнего «детектора лжи» была купеческая традиция в Великом Новгороде. Если при заключении сделки возникало сомнение в искренности участника сделки, он должен был пройти испытание «хождением по мыкам»: пройти по ковру между расставленными в виде лабиринта кубками. Смог пройти, не уронив кубка, - доказал свою честность.
В сюжете фильма параллельно рассказываются две сказки: подземное царство и гражданская война. И то, и другое - сказки, в которых нет полутонов реальности. В сказках всегда всё чётко, недвусмысленно: есть носитель добра и носитель зла. В «реалистичной» составляющей сюжета фильма точно так же: хороший герой (партизаны-антифашисты) и плохой герой (капитан-франкист).
Спрашивается, а зачем существуют сказки? Для чего нужны эти занимательные поучительные истории о том, как добро побеждает зло? Для воспитания детей, дабы они знали, что такое хорошо и что такое плохо, и учились делать хорошо и не делать плохо? А это зачем?
Человеку, рождающемуся в физическом теле, даётся шанс вырасти духовно за время пребывания в этом теле, подняться на новый духовный уровень. Он может успешно использовать этот шанс или упустить его, деградировать.
Девочка - героиня фильма не упустила своего шанса, прошла испытание лабиринтом. Её жизнь, несмотря на кратковременность, успешно состоялась. В этом смысле её гибель - это логичное завершение успешно прожитой жизни. Если угодно, - happy end.

[%sig%]

[uniform]

Очень люблю фильмы с неоднозначным финалом.
Какой хэппи-энд?!! У девочки явная шизофрения с галлюцинациями, в фильме об этом говорится неоднократно. В финале девочка умирает, и картина "сказочной жизни" - всего лишь остаточное свечение гибнущего сознания.
Зло победило.
Это - вариант "реалистичного" прочтения фильма.

[Скрипач]

Очень люблю фильмы с неоднозначным финалом.
Какой хэппи-энд?!! У девочки явная шизофрения с галлюцинациями, в фильме об этом говорится неоднократно. В финале девочка умирает, и картина "сказочной жизни" - всего лишь остаточное свечение гибнущего сознания.
Зло победило.
Это - вариант "реалистичного" прочтения фильма.

Режиссер не снимал фильм о шизофрении.
Сей "лабиринт" - просто некий режиссерский прием, которым режиссер пользуется неоднократно.
На мой взгляд, этим "потусторонним", сказочным миром режиссер пытался выразить мир детских фантазий, детских страхов. Точно такой же прием он применил и в фильме "Хребет дьявола", также о гражданской войне в Испании, там речь шла о привидении, которого ужасно боялись мальчики в приюте, и которого, следует это отметить, не видел ни один из взрослых. Чего больше всего боится ребенок в возрасте 7-12 лет? Привидений! Сказочных злых духов, надуманных "страшилок".
Режиссер сталкивает мир надуманных детских страхов с миром жестокой реальности, чьи ужасы не идут ни в какое сравнение с детскими "страшилками" - кровь, боль, война. Режисер делает упор на контрасте между миром детских страхов и ужасов реальной гражданской войны.

По-моему, именно в этом и состоит суть его фильмов "Лабиринт фавна" и "Хребет дьявола".
На мой взгляд, режиссер немного переувлекся эффектами современного конематографа, пытаясь как можно более "реалистично" подать этот мир детских фантазий. А у зрителя это вызывает некоторую путаницу - он начинает воспринимать воображаемый мир как нечто сущестующее реально. Полагаю, что на бумаге, такой прием выглядел бы куда более тонко и уместно, чем на экране - на экране же режисер, на мой взгляд, перешел границу дозволенного. Хотя, кто знает? Может, он и пытался добиться именно одинаковой реальности обоих миров, хотел показать, что для ребенка мир его фантазий не менее реален, чем настоящий.

Режиссер попытался показать войну глазами ребенка, живущего в мире своих детских фантазий, ребенка, на которого обрушивается весь ужас и боль гражданской войны. Поэтому, я думаю, героиня и погибает: это только в сказках герой всегда побеждает зло, в реальной жизни всегда существует опасность победы зла. Полагаю, это фильм-предостережение.

[Paix]

Режиссер не снимал фильм о шизофрении.
Сей "лабиринт" - просто некий режиссерский прием, которым режиссер пользуется неоднократно.
На мой взгляд, этим "потусторонним", сказочным миром режиссер пытался выразить мир детских фантазий, детских страхов. Точно такой же прием он применил и в фильме "Хребет дьявола", также о гражданской войне в Испании, там речь шла о привидении, которого ужасно боялись мальчики в приюте, и которого, следует это отметить, не видел ни один из взрослых. Чего больше всего боится ребенок в возрасте 7-12 лет? Привидений! Сказочных злых духов, надуманных "страшилок".

В "Хребте дьявола", действительно, перебор реалистичности, так что символизм перестает восприниматься таковым. Но этого никак нельзя сказать о "Лабиринте фавна".

На мой взгляд, режиссер немного переувлекся эффектами современного конематографа, пытаясь как можно более "реалистично" подать этот мир детских фантазий. А у зрителя это вызывает некоторую путаницу - он начинает воспринимать воображаемый мир как нечто сущестующее реально. Полагаю, что на бумаге, такой прием выглядел бы куда более тонко и уместно, чем на экране - на экране же режисер, на мой взгляд, перешел границу дозволенного.

Хорошая литература границы, перейденные в "Лабиринте фавна", частенько переходила - от мифов до классиков XX века. Как Вам нижеследующее?

"...«Ну что за прелесть! — от души восхитился Ганс Касторп. — До чего же отрадное, привлекательное зрелище! Как они красивы, здоровы, умны, счастливы! И это не внешняя оболочка — они изнутри умны и достойны. Дух, положенный в основу их существования, дух и смысл, в котором они живут и друг с другом общаются, вот что умиляет мое сердце!» Под этим он подразумевал истинное дружелюбие и равномерно поделенную учтивую внимательность, пронизывавшую взаимоотношения солнечных людей, эту скрытую под легкой усмешкой почтительность, которую они неприметно, лишь в силу властвовавшей над ними общности чувств или некоей вошедшей в плоть и кровь идеи, на каждом шагу друг другу выказывали, и даже более, чем почтительность, — достоинство и строгость, но растворенные в веселости и определявшие все их поведение только как невысказанное, духовное влияние этой просветленной серьезности, какого-то разумного благочестия, хоть и не вовсе чуждого обрядности. Ибо чуть поодаль, на круглом замшелом камне, в коричневом платье, спущенном с одного плеча, сидела молодая мать и кормила грудью ребенка. И каждый проходящий мимо приветствовал ее на особый лад, в котором сочеталось все, о чем выразительно умалчивало поведение этих людей: юноши, при виде воплощенного материнства, быстро и ритуально складывали руки крестом на груди и с улыбкой наклоняли голову, девушки почти неуловимым движением сгибали колена, как сгибает их набожный прихожанин, проходя мимо царских врат. Но при этом они по нескольку раз — живо, весело и сердечно — кивали ей головой. И это смешение обрядового благочиния и непринужденного дружелюбия, да еще неторопливая ласковость, с которой мать отводила глаза от своего малютки (облегчая ему труд, она слегка надавливала указательным пальцем грудь возле соска) и улыбкой благодарила тех, что воздавали ей почести, все это вместе взятое привело Ганса Касторпа в восторг. Он никак не мог вдосталь наглядеться и только, волнуясь, спрашивал себя, не заслуживает ли суровой кары за это созерцание, за это подслушивание солнечно-благостного счастья, непосвященный, кажущийся себе таким грубым, нескладным и безобразным.

Пожалуй, что так. Пониже того места, где сидел Ганс Касторп, красивый мальчик, пышные волосы которого были зачесаны набок и, слегка приподнятые надо лбом, спадали на виски, сидел в стороне от остальных, прижав к груди сплетенные руки, — не грустный или рассерженный, нет, просто так, сидел в стороне. Мальчик его заметил, поднял на него глаза, потом его взор стал перебегать с Ганса Касторпа на пестрые картины взморья: он явно подглядывал за соглядатаем. Внезапно он посмотрел поверх его головы, посмотрел вдаль, и с его красивого, полудетского лица со строгими чертами мгновенно сбежала игравшая здесь на всех лицах улыбка учтивой братской внимательности, и хоть брови его не нахмурились, но в чертах появилась суровость, каменная, лишенная выражения, непроницаемая, смертная замкнутость, от которой холодный пот прошиб уже успокоившегося было Ганса Касторпа, ибо он начал догадываться, что она означает.

Ганс Касторп тоже оглянулся… Могучие колонны без цоколя, сложенные из цилиндрических глыб и в пазах поросшие мохом, вздымались за ним, — колонны, образующие врата храма; на широкой лестнице, ведущей к ним, он и сидел. Он поднялся с тяжелым сердцем и пошел вниз по ступеням, все время держась с краю, и потом завернул в проход под вратами, откуда вышел на улицу, мощенную каменными плитами и приведшую его к новым пропилеям. Он их тоже миновал, и перед ним открылся храм, тяжелый, серо-зеленый от времени, с крутым ступенчатым цоколем и широким фасадом, покоившимся на капителях мощных, почти приземистых, но кверху утончавшихся колонн, над которыми то тут, то там торчал сдвинувшийся с места круглый обломок камня. С усилием, помогая себе руками и тяжело дыша, так как у него все больше и больше теснило сердце, Ганс Касторп добрался до леса колонн. Это была очень глубокая колоннада, и он бродил в ней, словно в лесу меж буковых стволов у белесого моря, старательно обходя ее середину. Но его поневоле тянуло к ней, и там, где колонны расступались, он очутился перед изваянием, перед двумя высеченными из камня фигурами на пьедестале, видимо, изображавшими мать и дочь. Одна, сидящая, была старше, почтеннее. Весь ее облик, облик матроны, светился величавой кротостью, только брови были скорбно сдвинуты над пустыми глазницами; туника складками ниспадала из-под ее плаща, а на кудрявые волосы было наброшено покрывало; одной рукой она обнимала вторую фигуру, с округлым девичьим лицом и руками, спрятанными в складках одежды.

Ганс Касторп созерцал эту группу, и сердце его почему-то сжималось тяжелым, смутным предчувствием. Он боялся верить себе, но все же вынужден был обойти вокруг изваяния и двинуться дальше, вдоль двойного ряда колонн. Перед ним возникла металлическая дверь, открытая во внутренность храма, и у бедняги подогнулись колени от ужаса перед тем, что он увидел. Две седые старухи, полуголые, косматые, с отвислыми грудями и сосками длиною в палец, мерзостно возились среди пылающих жаровен. Над большой чашей они разрывали младенца, в неистовой тишине разрывали его руками, — Ганс Касторп видел белокурые тонкие волосы, измазанные кровью, — и пожирали куски, так что ломкие косточки хрустели у них на зубах и кровь стекала с иссохших губ. Ганс Касторп оледенел. Хотел закрыть глаза руками — и не мог. Хотел бежать — и… не мог. За гнусной, страшной своей работой они заметили его и стали потрясать окровавленными кулаками, ругаться безгласно, но грязно и бесстыдно, да еще на простонародном наречии родины Ганса Касторпа. ..."

[Скрипач]

Хорошая литература границы, перейденные в "Лабиринте фавна", частенько переходила - от мифов до классиков XX века. Как Вам нижеследующее?

А я не настаиваю на том, что автор "перешел границы", это просто чисто мое ощущение от компьютерных эффктов.
Возможно, я несколько старомодна в своих вкусах.

Что же касается "зашивания рта", что якобы может восприниматься в качестве признака специфической специализации автора.. простите, как же тогда относиться к документальным кадрам, когда горы трупов из крематория бульдозером сгребают в ямы? Неужели рядом с ЭТИМ мы будем морщиться по поводу зашиваемого рта?

Тарковский полагал, что в художественных фильмах непременно должны присутствовать документальные съемки - они, по его мнению, должны были отражать связь между героями фильма и реальными событиями, происходящими в мире.
Дель Торо, конечно, не Тарковский, он - дитя современного кинематографа, он в своей манере пытается донести до зрителя свой ужас и отвращение в восприятии фашизма.

[Maja]

А я не настаиваю на том, что автор "перешел границы", это просто чисто мое ощущение от компьютерных эффктов.
Возможно, я несколько старомодна в своих вкусах.

Что же касается "зашивания рта", что якобы может восприниматься в качестве признака специфической специализации автора.. простите, как же тогда относиться к документальным кадрам, когда горы трупов из крематория бульдозером сгребают в ямы? Неужели рядом с ЭТИМ мы будем морщиться по поводу зашиваемого рта?

Тарковский полагал, что в художественных фильмах непременно должны присутствовать документальные съемки - они, по его мнению, должны были отражать связь между героями фильма и реальными событиями, происходящими в мире.
Дель Торо, конечно, не Тарковский, он - дитя современного кинематографа, он в своей манере пытается донести до зрителя свой ужас и отвращение в восприятии фашизма.

Собственно спорить не о чем. Я вижу в зашивании рта не документальность, а желание автора добавить спецэффект. Сравнение с документалистикой, особенно военной как-то меня шокировало немного. Уверяю вас, дело совсем не в том, что мне было неприятно смотреть на рваный рот . Просто на мой взгляд это было ни к чему в данном фильме. Но режиссеру виднее. Насчет же гор трупов. На меня концлагерь в фильме Хуциева "Был месяц май" производит не меньшее впечатление, чем военные документальные съемки. Но это так, не для того, конечно, чтобы обсудить что ужаснее.