Антропология и обретение Смысла Опции

[Ratan]

Это попытка постановки проблемы, навеянная разговором о постмодерне.
В текстах С.Е.Кургиняна постоянно всплывает мысль о самоидентичности и обретении субъектности как условии политического (и не только политического) действия. Этот процесс предстает также как обретение Смысла. Здесь написание «смысла» с большой бу-квы имеет в виду подчеркнуть, что речь идет о смыслах стратегических, генеральных (ме-тафизических) и т.п., т.е. о смыслах, определяющих жизненный путь исторического субъ-екта, если речь идет об обществе, или жизненную стратегию личности, если речь идет о человеке. Эта мысль представлена в текстах в прямой и косвенной форме. Я воспользу-юсь цитатой, в которой она выражена прямо: «Между тем, подлинная власть не носит ве-щественного характера. Миром правит невещественное. Так это происходит везде. И нам не удастся отгородиться от этого. Не будет здесь царства своего Смысла – здесь будет царство чужого Смысла. Или царство Антисмысла. Последнее даже более вероятно… Ближайшие 25 лет распадутся на три периода. Первый – осознание роли Смыслов. Второй – выработка Смыслов. Третий – переход от смыслообновления и смыслоконсолидации к переменам…» http://www.kurginyan.ru/publ.shtml?cmd=art...=10&id=1940
Если актуальный политический анализ выводит на «метафизические» вопросы обретения смысла, то есть резон обсудить, как это совершается в человеческой истории.
Общий тезис заключается в том, что всякая культура имеет свое представление о человеке и смысле его существования, и в этом плане можно говорить об антропологическом на-полнении культурных смыслов и об антропологии как сфере знаний и представлений (пе-реживаний). В этом контексте под антропологией понимается не только набор теоретиче-ских представлений о человеке, но, как уже отмечено, некий интегральный образно-понятийный концепт, образующий по сути фундамент культуры. Это представление о че-ловеке (эта антропология) оживает в искусстве во всех его формах и вообще во всем, что касается человеческих переживаний и поступков человека и социальных групп в опреде-ленной культуре. Указанное соотношение прослеживается во всех культурах и на всех этапах ее развития. Например, эволюция культуры античного греческого полиса предстает как движение от мифа к Логосу, т.е. к концепции человека, соотнесенного с реальность через мышление и познание. Осмысленное и рациональное действие становится в ней культурным образцом уже на ранней стадии становления (рационализация мифа). Рацио-нальным ядром формирующейся культуры становится философия, в которой проблема человека внятно сформулирована в философии Сократа, сократических школ и в после-дующем ее развитии. Учение Конфуция обращено к человеку, к этике его поведения и со-держит в себе образ благородного мужа, задающий модель поведения человека элиты. Христианство создало образ солидарного человека (все люди братья), ставшего этическим основанием христианских общин, и принципы поведения человека христианской веры (нет больше той любви, как если кто отдаст жизнь свою за другие своея) благодаря кон-цепции единого бога, сотворившего мир и человека. И т.п. Создание образа человека все-гда включает в себя представление об его взаимоотношении с внешним миром (космосом, природой, Небом и пр.) и принципы таких взаимоотношений неотделимы от самой антро-пологической модели. Европейское Просвещение сконструировало антропологию, в кото-рой человек есть свободный индивид с его естественными правами, появление которой решающим образом предопределено европейской реформацией. Наконец, постмодерн как культурная программа в определенных отношениях опирается на антропологию эпохи модерна (самодостаточный индивид), но вносит в нее принципиальные качественные из-менения, проводимые под лозунгом борьбы с рационализмом Просвещения за новую ра-циональность.
В таком контексте постановка вопроса о противостоянии постмодерну и об альтернатив-ном историческом проекте как проекте развития, должна в глубоком культурном фунда-мента опираться на антропологию (образ человека), адекватный новому повороту исто-рии. Понятно, что необходимый антропологический образ могут выразить в философии и культуре определенные люди, но родить его может только так или иная культура или не-кий культурный синтез. В повестке дня вопрос: какой должна быть модель человека спо-собная заместить антропологические представления постмодерна?
1.Антропология европейского просвещения базируется на концепции атомарного челове-ка (индивида). Она рождена европейской культурой в результате своеобразной «мутации», происходившей в период Возрождение-Просвещение. Свое рациональное оформление эта антропология получила в философии эпохи Просвещения. Альтернативное мироощуще-ние базируется на образе «солидарного человека», т.е. идее человеческого единения, вы-званного не столько материальной потребностью (глобальный рынок), но самим понима-нием жизни и отношением к жизни. В основе такого отношения к жизни лежит идея че-ловеческого братства, вытекающего из самого факта существования людей. Итак, проти-востояние постмодерну в сфере духа, в сфере метафизики должно опереться на антропо-логигию солидарного человека, выраженную в самосознании общества (философия), а также выраженную всеми иными средствами культуры.
2.Какая культура (какие культуры) были и могут быть местом рождения такой метафизи-ки человека? Вообще-то, все традиционные культуры в той или иной мере альтернативны постмодерну (и европейскому модерну с его идеей нации), но не все культуры смогли адаптировать идею солидарного человека и человечества для уровня индустриального развития. Это смогла сделать русская культура в силу исторических обстоятельств (так Бог замыслил о России, мог бы сказать В.С.Соловьев) и в силу глубокого внутреннего со-лидаристского потенциала, накопленного многовековым развитием. Без какого-либо рус-ского шовинизма следовало бы сознавать, что Россия то историческое культурно-историческое место, где должен был произойти и происходил культурный синтез, способ-ный выплавить адекватную антропологию и соответствующее ей мировоззрение. Оглядка на интеллектуальный опыт запада здесь совершенно необходима, но именно оглядка, обеспечивающая собственное историческое движение.
3.На сегодня опыт русской культуры в этом плане не востребован ни практически, ни ин-теллектуально, что является крупным провалом интеллектуальной работы сегодняшнего дня (точнее, «провалом» можно назвать отсутствие интенсивной интеллектуальной рабо-ты в обсуждаемом здесь направлении). Между тем, солидаристское «всечеловеческое» чувство пронизывает всю историю русской культуры, включая, несомненно, советский период. Материал здесь богатый, я приведу скромный и рядовой пример проявления тако-го чувства всего лишь как иллюстрацию. Всем известная хорошая советская песня «Вечер на рейде», и я спрашиваю иногда своих коллег: могла ли в американском обществе (или в европейском) родиться такая простая и проникновенная словами и музыкой песня о «дружбе большой, о службе морской…»? Может и могла, может и есть что-то подобное, но все равно названный мною советский прецедент корнями уходит в солидаристское чувство русского человека.
4.Где и как должна выстраиваться антропология человеческой солидарности в современ-ных условиях? С одной стороны, она явлена православным религиозным сознанием. Од-нако оно может быть историческим основанием, а не актуальным проектом. Модерн заме-нил веру знанием, наукой. Обратное движение уже невозможно без отступления и архаи-зации (чему, на мой взгляд, способствует сегодня руководство РПЦ). Необходима рацио-нальная (научная по форме) антропологическая концепция, раскрывающая солидаристкую природу человека. Опять-таки, определенные шаги в построении такой модели были сде-ланы в русской дореволюционной (до 1917 года) философии. Практически мы там не встретим идею «свободного индивида» (я не говорю о европейских подражателях вроде Б.Н.Чичерина). От анархиста Бакунина, писавшего о солидарности в животном и челове-ческом мире, до В.С.Соловьева с его «Оправданием Добра», являющимся по сути апофео-зом солидаристской антропологии в русской философии (и потому вызвавшей принципи-альное неприятие со стороны Б.Н.Чичерина). Более того, В.С.Соловьев утверждает идею, что общество (государство) есть собирательный орган делания добра. Такой постановки вопроса мы не найдем в западной философии, она прямо противоположна гоббсовскому естественному состоянию общества как борьбы всех против всех.
5.Рационализация солидаристской антропологии не может опираться только на философ-ские сочинения, она должна включить в себя также опыт «культурной антропологии», эт-нографии, археологии и естественно-научной антропологии. Проще сказать, она должна быть интегральным синтезом научного знания и философского метода. Такая работа прак-тически не начата, и такая работа, по моему убеждению, может быть сделана только в России на ее культурном основании (во всяком случае, она необходима историческому будущему России). Причина здесь в том, что «солидарстская антропология» не может быть чисто теоретической интеллектуальной конструкцией. Она должна опираться на культурный опыт, вырастать из соответствующего культурно-исторического слоя. Всякие рациональные конструкции антропологического плана определенным образом соотнесены с жизнью народа (народов). Например, утверждение Н.Ф.Федорова, что «добро есть про-дление жизни живущим и возвращение ее умершим» в рационально-рассудочной культу-ре запада будет понято совсем иначе, чем в православном мироощущении русского фило-софа. Нужен культурный контекест.
6.Еще раз. Если актуальный политический анализ приводит нас к тому, что мы оказывает-ся перед границей, разделяющей метафизическую реальность (реальность культурно-исторических смыслов) и актуальную действительность, то необходимо перейти эту гра-ницу и открыть дверь в «метафизику». Это необходимо для поиска фундаментальных средств анализа и, что еще более важно, для решения задачи синтеза тех смысловых кон-струкций, на которые должна опереться концепция истории, альтернативная политиче-скому постмодерну.

[Ratan]

Как я отметил ранее, постановка вопрос об антропологической составляющей культуры важна для понимания тенденций (трендов) современных общественных процессов. Повод для развития темы дает последний текст С.Н.Кургиняна «Кризис и другие – 19». В этом тексте политолог дает спорное, но интересное представление о процессах управления в России, для которых он ввел термин «культуроценоз». Несколько слов о понятии и об отношении к нему «антропологического образа культуры».
Прежде всего, я хотел бы отметить, что вне «управления культурой» не живет ни одно общество. Человек не может жить без смысла, на этом, хотя аксиома может показаться очевидной, настаивал в свое время Достоевский. Его произведения можно понимать как поиск этого смысла, причем смысла всечеловеческого и в рамках христианского православного мирочувствования. Общие культурные смыслы создают поле совместного действия. Эти смыслы могут быть разными, в том числе, исторически бесперспективными, но вполне работающими на том или ином историческом этапе. Вспомним Маяковского: «Капитализм на первых порах был ничего, деловой парнишка. Сам работал, не боялся, что у него от работ засалится манишка…». Цитирую по памяти, не сверяю, и не вступаю в дискуссию о верности слов, они навеяны марксисткой оценкой капитализма, но не лишены основания. Мне важна суть, а она в том, что протестантская (и вообще свойственная человеку на индивидуальном уровне) установка на благополучие, становилась в свое время смысловой культурной доминантой. Не обсуждаю того факта, что стремление к материальному благополучию и к «процветанию» как сакральной смысловой ценности – далеко не одно и то же. Но здесь важно фиксировать наличие некоего культурного смысла, некой культурной ценности, обращенной к человеку и закрепляющей определенный «антропологический образ». Антропологический образ протестантского мира вторгался далеко не мирными средствами (хотя и мирными, в том числе), но важно, что он входил в социальное целое и становился фактором управления. Это вне всякого сомнения. На его разработку потрачены огромные и бескорыстные интеллектуальные усилия эпохи Возрождения и Просвещения (идея вдохновляла). Итак, еще раз, во всяком обществе (в данном случае, в обществе европейского модерна) культура является фактом социального управления и всякое общество (лучше сказать –цивилизация) образуют некоторый культуроценоз. Это можно сказать о восточной цивилизации, о Китае – в частности, и о России и русской цивилизации, которая, как иногда полагают, не родилась, а оставалась или остается в зародыше (если зародыше, то подавляемом, замечу).
То есть мой тезис в том, что утверждение Кургиняна о «культурном управлении» в России не специфичны. Специфичен скорее способ осуществления этого управления, нежели сам его факт. Здесь возникает вопрос, прав ли С.Е. в том, что Россия, начиная с середины 19 века (и даже ранее) являет собой общество уже не традиционное, но и не модернистское? Здесь нужно специальное обсуждения, замечу лишь, что в этом тексте у С.Е. представление о традиционном обществе связано с аграрной стадией развития. А это точка зрения, бытующая в литературе, но точка зрения западная, противопоставляющая модерн и традиционализм, который она помещает в аграрную стадию развития. Об этом можно спорить. Но с чем можно согласиться, так это с тем, что в России культура оставалась на протяжении последних полутора столетий важнейшим синтезирующим фактором, не позволяющем распадаться обществу. Это так везде, но у нас особенно важно ввиду переживавшихся страной драматических событий – две кардинальные революции, противоположные по знаку и разделенные 70-летним периодом, в середину которого встроилась ожесточенная война не на жизнь, но на смерть. Можно согласиться с тем, что культурные основания в таких критических событиях играют исключительную роль, объединяя общество и объединяя народ. И согласиться с тем, что стратегия и тактика на уничтожение необходимо предполагает уничтожение культурного ядра (этого ведь и фашизм хотел в середине века). Этим объясняется живучесть «Дома-2» на российском телевидении, которую никто не может поколебать. Изменение отношения власти к явлениями такого рода явилось бы характерным показателем ее ориентации.
Но вернусь к конфуцианскому наследию, о котором с теплотою говорит Кургинян. Дело не в Конфуции как таковом, дело в китайской традиции, она сохраняет объединительные культурные смыслы, прежде всего конфуцианские. И смею предположить, что конфуцианские смыслы именно потому живучи, что они представляют собой не абстрактную онтологию, но обращены к человеку, они «антропологичны», они учат «правильному поведению», правильному не в правовом, но в этическом смысле. Такой подход на воспроизводство этическо-антропологической составляющей был характерен и в советское время, «поскольку в марксизме нет ни грана этики» (еще раз напомню «Вечер на рейде»). В рамках этого короткого сообщения ограничусь пока лишь согласием с С.Е. Кургиняном в том, что культура играла для нас в последние сто лет исключительную роль в социальном управлении и удержании целостности социума. Но сам по себе этот факт (культуроценоз) не специфичен для России, он «специфичен» для всякого общества, находящегося в критическом (да и не в критическом тоже) состоянии. Отмечу также тот факт, что в такие критические периоды культура показывает себя и действует от себя именно своим антропологическим образом (т.е.образом человека) и вытекающей из него этикой.

[Ratan]

В рамках этого короткого сообщения ограничусь пока лишь согласием с С.Е. Кургиняном в том, что культура играла для нас в последние сто лет исключительную роль в социальном управлении и удержании целостности социума. Но сам по себе этот факт (культуроценоз) не специфичен для России, он «специфичен» для всякого общества, находящегося в критическом (да и не в критическом тоже) состоянии.

Да, культура играет роль стержня, поддерживающего целостность общества в критические фазы. Например, если нет достаточно эффективных правовых механизмов управления, то решения принимаются по «культурным прецедентам», т.е. по сути по правилам традиционного общества, в котором традиция (а она по сути вся есть прецедент) определяет решения и действия. В этих ситуациях антропологический образ, к которому я апеллирую, предстает как смысловое ядро культуры. Но есть эволюция, которая не может не затрагивать эволюции Смысла (в том числе, «смысла антропологического»). И в этой связи еще раз к некоторым чертам модерна и постмодерна.
Общественная мысль Просвещения, как я неоднократно подчеркивал, выработала свою антропологическую версию, т.е. свой антропологический образ в культуре и рациональную реконструкцию этого образа, представленную главным образом в философии (интегральный образ), но также и в других сферах знания (эволюционная теория, психология, социология и т.п.). Несколько слов об эволюции этого образа в культуре модерна. Общие черты этого образа заданы представлением о неизменной родовой сущности человека, которая реализуется через общественную жизнь, определяет характер этой общественной жизни. Здесь не место многословно развертывать эту мысль, важно акцентировать следующее. Просвещенческий человек не лишен стремления к удовольствию (это еще от возрожденческого трактата Лоренцо Валлы), он в общем-то эгоист, стремящийся к максимизации пользы (личной пользы), но из личного эгоизма (суммы эгоистических воль) возникает общественное благо вроде как с этой самой «невидимой рукой» рынка в рыночной стихии А.Смита, преобразующей эгоистические стремления к общественной пользе. Но на начальной стадии европейского модерна доминантную роль играл протестантский образ человека, в котором стремление к приобретательству имело сакральное значение. Это (приобретательство) мирской долг христианина (вопрос о спасении за него решен), это постоянное вопрошание и поиск ответа о своем Спасении, это тот самый Смысл, которые мобилизует, которые делает Историю.
Но велик ли исторический срок этого смысла? Он оказался не слишком великим. На уровне массового гражданина он породил мотивацию к благополучию и комфорту, затмившую подвижнические усилия первых протестантов. Родился человек массы, представленный в описании поведения толпы Лебоном, а также Ортегой-и-Гассетом на уровне философского эссе. А какой смысл стал поддерживаться в элите, в том слое, который должен быть ответственным по определению? На этот вопрос отвечать сложнее, властвующая элита себя не афиширует. Но можно предположить, что «избранные к спасению» (а их руками Бог творит Историю) заняли позицию сохранения своего властвующего и лидирующего положения, используя необходимые для этого средства, разрабатывая такие средства с помощью интеллектуалов, как бы принятых в круг «своих». Власть это получена в рамках протестантского капитализма и поддерживается им пока последний жив. Спасение системы – главная цель, но цель не догматическая. Система может эволюционировать, важно сохранение системообразующего принципа (а Маркс научил его понимать).
Но «антропологический образ элиты» - особая статья, сочинять догадки о нем – проблемное дело. Лучше обратиться к тому, что происходило с антропологической компонентой в сознании общества как некоего целого, построенного по «правилам модерна». Я не знаю, как квалифицируется «черный квадрат» Малевича в искусстве (как выражение модерна или как постмодерн), но он интересен как «художественный проект» (если не рассматривать его как насмешку над здравым смыслом), символизирующий Отказ от Смысла. В этом значении он есть выражение установок постмодерна. Эта утрата Смысла есть естественный результат эволюции культуры европейского модерна. Ведь если там и был Смысл, то он для элиты, все общество не может жить протестантским смыслом (не о вере говорю в ее буднично-бытовом понимании). Хотя некоторые прецеденты есть, например история баптизма в СССР, его борьбы. Для массы протестантский смысл должен был выродиться в доминирующий образ человека, озабоченного личным комфортом и личным процветанием. Проще сказать, в образ человека, убегающего от Смысла, о чем писал Ортега, Фромм и многие иные.
Мораль, ради которой это написано. Есть органическая эволюционно-культурная связь между антропологией (ценностным наполнением) модерна и постмодерна. Одно начинает плавно переходить в другое. Это нужно, на мой взгляд, правильно видеть и правильно оценивать.
В этом контексте о правовых механизма управления в эпоху модерна. Я еще раз акцентировал бы здесь внимание на то, что это механизмы управления именно европейского модерна. Они в силу эволюционной необходимости должны были воспроизвести черты Левиафана Т.Гоббса. Именно, правовая регламентация принятия и исполнения решений, регламентация, возможно доходящая в некоторых частностях до идиотизма, но регламентация совершенно необходима при принятии антропологического образа людей, занятых индивидуальной конкуренцией для максимизации личной пользы. Такая регламентация снижает личную этическую ответственность, в ряде случаев доводит ее до нуля. Эта доминанта отодвигает на второй и третий планы все «человеческие мотивы». Здесь есть свой «культуроценоз», но совсем иной, чем в России, где культура требует этической ответственности от человека, принимающего решение. Поэтому я хотел бы сказать, что «гимны модерну» как концепции развития, хотя они и оправданы по-своему нынешним политическим контекстом, должны дополняться пониманием внутренних проблем европейского модерна, обнаруживающих себя сегодня в постмодерне. Не каждый модерн несет в себе импульс продолжения Истории. Может справедливо сказать, что европейский модерн нес в себе предпосылку ее остановки?