Социогенез Опции

[Ratan]

'kurinn' date='12.3.2011, 11:56' post='42047']
Мне кажется, что нужно сразу понимать, что метафизической достроенности быть не может. Это динамический, итерационный процесс, подобный противостоянию «меча и щита». Метафизика не замыкает идеологию в целостность, а лишь противопоставляет щит, мечу метафизического нападения. На мобилизационном этапе это удалось, а потом – нет.

Мы можем метафизику по-разному разуметь. Термины ведь не сверялись. Но достроенность или недостроенность на мой взгляд выражается в адекватности или неадекватности принимаемых "метафизических" оснований, а не в вее заершенность. Историчеакая динамика всегда предполагает завершенность для определенного этапа, но не на все времена.
Но адекватности чему? Не идеологии, я с этим не соглашусь. Основание всему начала нравственные, я лично придерживаюсь этолй позиции. Но нравственным принципам в конечном счете все выверяется, в том числе и метафизика. Метафизика подпирает непосредственно именно нравственное наполнение культуры. И на этой базе прорастает в ее другие структурные единицы. Христиансткая метафизика подпирала главную идею - все люди братья, имея в виду определенным образом понятое братство. историософия (или социальная философия) К.Маркса подпирала (обосновывала) идею братства,но братства специфического, именно, пролетарского. Оказалось, нет в природе такого братства. Национально-культурная идентификация сильнее пролетарской. Вот и неадекватность метафизики соответствующей форме сознания,что и сделало возможным некую форму сознания развалить.

[Ratan]

Поэтому еще раз, вопрос принципиальный, где искать новую метафизику, чем она должна быть? Этот вопрос предлагается здесь к обсуждению.

Сегодня во все обостряющейся социальной ситуации в России и во всем мире желание действовать превалирует над невозмутимым философским рассуждениям. Наверное, прав был Конфуций, когда говорил, что философ должен устраниться от дел в период, когда потерян путь. Но он должен выходить вперед, когда этот путь найден и вести по этому пути. Возможно, он был прав для своего времени, но никак не для нынешнего, когда угрожающая ситуация растекается по всем уголкам планеты. И эта ситуация стала возможной после распада СССР и благодаря случившемуся распаду. Поиск пути не может быть отложен. Как деятельная активность не может ждать указания пути от мудрецов, так и сами мудрецы не могут отстраняться от деятельного участия, от участия мыслью и участия поступком. Впрочем, поступок был совсем не чужд восточному учителю, и этой стороне его жизни можно подражать. Но обращаться нужно сегодня не к Конфуцию, правильнее сказать, не только к Конфуцию. Но прежде всего к опыту поиска собственного пути Россией, русским обществом, русской цивилизацией. В ее опыте должно найти те конечные основания жизненных действий, которые в своем общем виде могут быть названы возвышающей метафизикой. Поэтому еще раз о том, что мы должны понимать под метафизикой в нашем случае.
В конечном счете, речь идет о представлениях высшего, т.е. не меркантильного характера, определяющих поведение человека. Речь идет о реальности, с которой соединяется человек и через соединение с которой он получает себе жизненную опору, получает то, что называют истиной высшего порядка. Эта истина что-то говорит человеку о нем самом, иначе она не могла бы определять его поведение. Для человека родового общества в ходе его эволюционного развития такую истину давал миф. Почему? Потому, что он открывал ему другой мир, мир трансцендентальный, мир, который и был назван поздними исследователями миром метафизическим. Есть другая реальность, утверждал миф. Эта реальность духов, предков человека, духов леса, поля, воды, наконец, стихий неба и земли, представляемых как некие высшие трансцендентные силы. Сварог в славянской мифологии, бог неба и вседержитель. Свентвовит как его ипостась или как самостоятельный повелитель мира тепла и света, волей которого начинается новый жизненный цикл после наступления тьмы. Перун – повелитель молний, покровитель воинов, благодетель земледельца, своими молниями разрывающий тучи и посылающий влагу на сухие поля. А где влага – там жизнь. Живший у моря Фалес утверждал, что начало всему – влага. Тем более так важна влага для тех, кто пашет землю.
Трансцендентный мир мог быть злым или добрым, в нем есть разные персонажи. Ящур (Кащей) властитель поземного царства похищает жизнь, и делает это даже не по злобе, это его роль в гармонии Космоса. Космосу причастен человек, в Космосе он продлевает жизнь. И этим определяется роль мифа о Космосе, через Космос человек причастен жизни как феномену, через все эти трансцендентальные реалии Космоса чувствует он свою причастность главному – продлению жизни. В конце концов, жизнь – вот главная категория нашего существа, ставшего разумным. И смысл жизни человека только в одном – в продлении жизни или в сознательном отказе от нее. Но отказ от жизни не заложен в эволюционном процессе, создавшем человека. В нем заложено стремление жить. Ощущать жизнь, ощущать ее как можно более полно и продлевать жизнь – вот и весь смысл нашего существования. Но тогда и всякая метафизика служит либо продлению жизни, либо ее ликвидации. И если стремление к смерти природой не запрограммировано (не верьте Фрейду, он сам продукт умирающей культуры), то стремление к смерти имеет сугубо культурное происхождение и всегда есть признак какого-то органического поражения жизни.
Но важно главное – метафизика должна служить жизни, приобщая человека к этому главному феномену. Через метафизику получает человек позитивные программы на поддержание жизни в отличие от естественных программ, поддерживающих жизнь других живых существ на Земле. Метафизика нужна человеку, ибо он существо разумное, реагирующее на смыслы, а не на биологические раздражители. В общем, без метафизики нет человека, ибо метафизика и есть культура, записывающая в своих кодах главные принципы поведения, поддерживающего жизнь.
И в этом пункте возникает центральный вопрос: что значит для человека поддержание жизни. Хорошо ответили на этот вопрос Федоров и Соловьев. Жизнь есть делание Добра, а добро есть сохранение жизни живущих и возвращение ее умершим. И как утверждает Соловьев, добро (именно в указанном смысле, а не как филантропия и дарение копеек нищим, хотя это тоже добро в его простых формах) органически присуще человеку. Действительно, если ему органически присуще жить, то органически присуще делать добро, ибо делание добра и есть продление жизни.
Попробуем принять этот тезис и дать ему рациональную интерпретацию. Собственно, В.С.Соловьев опирается на истину, сказанную апостолом Павлом (а до него, кажется, Тертуллианом), что и язычники могут творить добро, ибо душа человека по природе своей христианка и стремится к добру. В общем, коротко нужно сказать следующее. Жизнь поддерживается и продлевается коллективными усилиями людей. И не просто усилиями, но организованными усилиями людей. Биологически всякая особь запрограммирована на жизнь и ее продление, но особь живет в сообществе, и вне продления жизни сообщества нет продления жизни человеческой особи, человеческого индивида. «Русский крест» прямое выражение этого обстоятельства. Распад и умирание сообщества ведет к вымиранию человеческих индивидов, обусловленному множеством факторов, не все из которых даже могут быть осознаны. Простая истина заключается в том, что наша жизнь есть продление жизни сообщества, или, иначе, продление жизни сообщества есть условие продления жизни индивида. В социогенезе сообщество генетически первично, только в сообществе возникает культура, только в сообществе возникают смысловые программы поведения. Биологические сообщества живут по генетическим видовым программам, но человеческие – по культурным. Отсюда и неизбежный принцип жизни сообществ – солидарность его членов, исключающая внутривидовую конкуренцию на выживание. Только совместное выживание есть условия продления жизни. А оно требует солидарности членов сообщества и метафизики (культурного наполнения), выражающей ценность жизни и указывающих на средства ее поддержания. «Метафизика» всегда присоединяет индивида к целому и дает смысл его существованию («единица ноль, единица – вздор…»). Поэтому прав Соловьев и его предшественники, указывавшие на то, что душа по природе своей христианка и стремится делать добро. Сам инстинкт жизни сообщества находит свое этическое выражение в делании добра. Индивидуальный инстинкт жизни может вступать в противоречие с названным правилом, но правило для того и существует, чтобы преодолевать его нарушения. Раковая клетка действует по «инстинкту» собственного существования. Но она разрушает организм и себя вместе с ним.
Можно определенно утверждать, что «метафизика» может быть двух типов: жизнеутверждающая и жизнеотрицающая (интересно, что метафизика жизнеотрицающая утверждает исключительное право индивида на жизнь, а метафизика жизнеутверждающая ставит жизнь индивида под определенные условия, но это отдельная тема). Жизнеотрицающая метафизика не требует смерти индивида, скорее она требует смерти общества ради тех или иных гедонистических, честолюбивых или иных «тимократических» побуждений человеческой особи. А метафизика жизнеутверждающая требует от индивида служения, ответственности и подчинения авторитету высшего начала. Без этого нет сообщества и нет жизни.
Приняв эти соображения можно поискать, как возникают метафизика жизни и метафизика смерти, как они выражают себя, как проникают в сознание индивида.

[Ratan]

как возникают метафизика жизни и метафизика смерти, как они выражают себя, как проникают в сознание индивида.

Социогенез проявляет себя среди прочего тем, что человеческое сообщество скрепляется смысловыми структурами, программирующими поведение людей. Чувство общности, столь необходимое для организованной жизни, обеспечивается именно таким образом, т.е. смысловым наполнением поведения, при котором смыслы в идеале являются общим для всех. Во всяком случае, таковой должна быть некая его базовая составляющая социального поведения. Сообщество осознание эти инвариантные опоры, и осознающее себя организованное сообщество противопоставляется другим сообществам, противопоставляет себя просто тем, что сознает себя как другое. Должен ли из этого с неизбежность следовать конфликт?
С неизбежностью не должен, но он (конфликт) сопровождает всю историю человечества. Значит ли это, что тезис о солидарности и всеединстве человечества есть утопическая фантазия прекраснодушных мечтателей?
Для ответа на такой вопрос спросим сначала у себя, а что побеждает в мире? Эгоизм или солидарные отношения? Или еще лучше поставим вопрос так: что способно продлить существование человека и человечества: эгоизм касты, эгоизм потребителя и т.п., или солидарные отношения товарищества, братства и им подобное? В конце концов, кажется очевидным, что эгоизм индивида, нации, сообщества есть зло, а зло несет смерть прямо или опосредовано. Сегодня зла в мире избыток и расточает его в первую очередь эгоизм западной цивилизации. Что противостоит злу и защищает Жизнь? Защищает жизнь Добро, которое по свей сути всегда есть человеческая солидарность, человеческое единение, сопереживание и ближнему и дальнему. Добро вступает в борьбу со злом. Что будет, если победит эгоизм кланов или наций? Будет то, что неоднократно описано в алармических утопиях – что-то вроде глобального фашизма. Даже не обсуждая этику такого общества, мы можем спросить себя, а сможет ли такое общество жить и развиваться? Каков ответ…? Восставшие рудокопы в «Гиперболоиде Гарина», руководимые Шульгиным, это еще не самая радостная картина, но она уже есть обещание жизни. Все другие обещают только смерть. Так что совсем неудивительно, что сакральным наполнением идеологии фашизма было служение смерти. То, к чему ведет социальное действие, с неизбежностью отражает в принимаемых этим действием смысловых структурах. (Те, кто так не любят коммунизм, подумайте об этом!).
И если эгоизм ведет человечество к гибели, как, например, ведет к нему рост раковых клеток, то только солидарное чувство и солидарная идеология могут вести к жизни и спасать человечество от раковой болезни. Сегодня – от раковой болезни капитализма, зародившейся в Европе.
Поэтому в конфликтах, потрясающих человеческую историю, можно провести разграничительную линию, которая связана с характером ценностей, привносимых конфликтующими сторонами. Мы не говорим здесь о защищающейся стороне конфликта, которая всегда защищает свою жизнь, свое право на жизнь. Речь идет о стороне, навязывающей конфликт. Ради чего она его навязывает и до какого предела может идти в своем агрессивном действии. Не вдаваясь в многообразные причины конфликтов, а развитие без них не бывает, укажем лишь на то, что протекание конфликта и те границы, до которых он может развиваться, всякий раз предопределены характером жизненных установок сообществ. Например, жестокое завоевание Руси Батыем ставило себе задачу обескровливания Руси, хотя и не ставило своей задачей геноцид, т.е. ее полное уничтожение. Но по отношению к чжурдженям практически была выполнена именно такая задача. Так, т.е путем безжалостного обескровливания противника, ведут войны завоеватели-кочевники. А вот, цивилизованная часть Европы в 20 веке в лице германского фашизма ставила задачу геноцида по отношению к восточному славянству, прежде всего, по отношению к русским. Здесь вопрос шел об уничтожении самой возможности альтернативной формы жизни. Хотя сам фашизм уже трудно называть формой жизни, скорее это форма отрицания жизни. Столкновение фашизма с русской цивилизацией (русским обществом), представленной на ее промышленной стадии развития обществом советским, было столкновением смерти и жизни. Собственно, суть второй мировой так и была понята в СССР, и это было адекватное восприятие надвинувшейся войны.
В общем, есть конфликты разных форм жизни, и есть конфликты смерти и жизни, конфликты на уничтожение по сути всех форм жизни и, в конечном счете, жизни как таковой. Ответ на вопрос, какой характер носит конфликт России и западной цивилизации (хотя иным людям кажется, что конфликта здесь нет, но, как говорится, блажен, кто верует…), должен лежать именно в плоскости различения двух названных видов конфликтов.
И все-таки, где и как рождаются метафизика смерти (метафизика, обосновывающая служение смерти), и метафизика жизни. С последней все кажется достаточно просто, она рождается самой жизнью, чтобы сохранять и продлевать жизнь. Такая метафизика всегда пронизана светлой поэзией. У кого есть время и желание – откройте трехтомник А.Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» или наши русские сказки и былины. Сколько в них добра и света, сколько жизнеутверждающего начала! Наш сказочный Иван, над которым так любят смеяться либералы, пожалеет какого-нибудь муравьишку. И чем ответит природа? А она ответит добром на добро, спасением жизни на спасение жизни и в безвыходной ситуации братья-муравьишки соберутся, чтобы перебрать пшено, жемчуг или что-то в этом роде. Сделать работу, непосильную для рук Ивана. Жизнь за жизнь, дарение жизни на дарение жизни, вот взаимоотношения продления жизни, взаимоотношения добра, взаимоотношения солидарности в деле сохранения жизни. И этому противопоставлять индивидуальную конкуренцию вокруг корыта как путь жизни??? Даже говорит не о чем.
Жизнь, желающая жить, прощу прощения за тавтологию, создает картину мира, пронизанную солидарными отношениями. В той или иной степени, но обязательно пронизанную биофилией. Жизнеутверждающие мировоззрения способны понимать друг друга, способны находить друг друга, способны вступать в компромисс друг с другом. Здесь скрывается ответ на всемирную отзывчивость русской культуры, она отзывается на все формы жизни, не абсолютизируя какую-то одну и не стремясь к уничтожению других. Политика только продолжает этот тип взаимоотношений, адаптируя их к конкретным условиями и конфликтным отношениям.
А по какому признаку можно угадать становление мировоззрения жизнеотрицающего и соответствующей ему метафизики? Вообще-то логика появления такого феномена вытекает из уже сказанного. Оно должно возникать на основе изначального отрицания солидаристских отношений, т.е. на основе собственной исключительности, не вступающей в диалог ни с кем и не желающей ни с кем делиться этой исключительностью. Пример – фашизм. Он не впускает в себя ничего человеческого, он включает в себя только идею групповой солидарности ради служения смерти. Кажется, последнее утверждение противоречит предшествующему. Но противоречие снимается следующим. Да, есть клановый солидаризм, который, именно как клановый, эгоистичен также как раковая клетка или группа таких клеток. И есть солидаризм всечеловеческой, т.е. солидаризм ради служения жизни и продления жизни. Это как съедобные грибы и грибы ядовитые, мимикрирующие под съедобные. В общем, под солидаризмом будем впредь иметь в виду именно солидаризм общечеловеческий, солидаризм жизни, а не смерти. А другие формы корпоративного объединения должны получить и соответствующие их духу эпитеты. Солидаризм делания добра, солидаризм человеческого всеединства – вот что есть солидаризм общечеловеческий.
Фашизм не единственный случай конструирования жизнеотрицающей метафизики. Ее можно найти гораздо ранее в гностическом учении манихеев. И здесь основой оказывается неприятие тех форм жизни, которое предлагало христианство. Не может быть бог человеколюбивым в воззрениях манихеев. Он есть чистый свет, заключенный в телесную темницу человеческого тела. Чтобы свет восторжествовал, нужно разрушить темницу. Невольно напрашивается аналогия с сегодняшним днем. Для торжества света демократии нужно разрушить темницу жизни каких-нибудь ливийцев или «русских папуасов».
В общем, есть разные конфликты и войны, и за ними стоит разная метафизика сознания, т.е. картина реальности, на которую опираются мотивации. И как в жизни есть два пути, Добра и Зла (Жизни и Смерти, Правды и Лжи), так есть и разные мировоззрения, способные оправдывать эти пути. Принявший путь, принимает и мировоззрение, как, впрочем, и наоборот.
Это все звучит как лирика, так сказать, пропедевтика к рациональному разговору о культурно-природной сущности человека и об основания той метафизики, на которую опираются те или иные формы социальной жизни. Всякая жизнь подвержена своим болезням, и болезни культуры весьма специфичны. Заболевший организм, а болезнь может быть и привнесена, идет к смерти. Считать ли это проявлением влечения к смерти или достаточно сказать, что болезнь, подтачивающая организм, влечет его к смерти – это вопрос научной дискуссии. На жизни всегда налипает много разных паразитов, культурная жизнь в этом плане не исключение. Но прежде всего нужно знать как реализуется в культуре инстинкт жизни, прежде чем обращаться к той или иной танатологии. Танатология не спасет, к ней обращаются лишь потерявшие жажду жизни, а наша задача в ее обретении. Какой должна быть метафизика культуры, желающей жить, а не умирать. Вот главный метафизический вопрос сегодня.

[мксм_кммрр]

Социогенез проявляет себя среди прочего тем, что человеческое сообщество скрепляется смысловыми структурами, программирующими поведение людей. Чувство общности, столь необходимое для организованной жизни, обеспечивается именно таким образом, т.е. смысловым наполнением поведения, при котором смыслы в идеале являются общим для всех. Во всяком случае, таковой должна быть некая его базовая составляющая социального поведения. Сообщество осознание эти инвариантные опоры, и осознающее себя организованное сообщество противопоставляется другим сообществам, противопоставляет себя просто тем, что сознает себя как другое. Должен ли из этого с неизбежность следовать конфликт?
С неизбежностью не должен, но он (конфликт) сопровождает всю историю человечества. Значит ли это, что тезис о солидарности и всеединстве человечества есть утопическая фантазия прекраснодушных мечтателей?
Для ответа на такой вопрос спросим сначала у себя, а что побеждает в мире? Эгоизм или солидарные отношения? Или еще лучше поставим вопрос так: что способно продлить существование человека и человечества: эгоизм касты, эгоизм потребителя и т.п., или солидарные отношения товарищества, братства и им подобное? В конце концов, кажется очевидным, что эгоизм индивида, нации, сообщества есть зло, а зло несет смерть прямо или опосредовано. Сегодня зла в мире избыток и расточает его в первую очередь эгоизм западной цивилизации. Что противостоит злу и защищает Жизнь? Защищает жизнь Добро, которое по свей сути всегда есть человеческая солидарность, человеческое единение, сопереживание и ближнему и дальнему. Добро вступает в борьбу со злом. Что будет, если победит эгоизм кланов или наций? Будет то, что неоднократно описано в алармических утопиях – что-то вроде глобального фашизма. Даже не обсуждая этику такого общества, мы можем спросить себя, а сможет ли такое общество жить и развиваться? Каков ответ…? Восставшие рудокопы в «Гиперболоиде Гарина», руководимые Шульгиным, это еще не самая радостная картина, но она уже есть обещание жизни. Все другие обещают только смерть. Так что совсем неудивительно, что сакральным наполнением идеологии фашизма было служение смерти. То, к чему ведет социальное действие, с неизбежностью отражает в принимаемых этим действием смысловых структурах. (Те, кто так не любят коммунизм, подумайте об этом!).
И если эгоизм ведет человечество к гибели, как, например, ведет к нему рост раковых клеток, то только солидарное чувство и солидарная идеология могут вести к жизни и спасать человечество от раковой болезни. Сегодня – от раковой болезни капитализма, зародившейся в Европе.
Поэтому в конфликтах, потрясающих человеческую историю, можно провести разграничительную линию, которая связана с характером ценностей, привносимых конфликтующими сторонами. Мы не говорим здесь о защищающейся стороне конфликта, которая всегда защищает свою жизнь, свое право на жизнь. Речь идет о стороне, навязывающей конфликт. Ради чего она его навязывает и до какого предела может идти в своем агрессивном действии. Не вдаваясь в многообразные причины конфликтов, а развитие без них не бывает, укажем лишь на то, что протекание конфликта и те границы, до которых он может развиваться, всякий раз предопределены характером жизненных установок сообществ. Например, жестокое завоевание Руси Батыем ставило себе задачу обескровливания Руси, хотя и не ставило своей задачей геноцид, т.е. ее полное уничтожение. Но по отношению к чжурдженям практически была выполнена именно такая задача. Так, т.е путем безжалостного обескровливания противника, ведут войны завоеватели-кочевники. А вот, цивилизованная часть Европы в 20 веке в лице германского фашизма ставила задачу геноцида по отношению к восточному славянству, прежде всего, по отношению к русским. Здесь вопрос шел об уничтожении самой возможности альтернативной формы жизни. Хотя сам фашизм уже трудно называть формой жизни, скорее это форма отрицания жизни. Столкновение фашизма с русской цивилизацией (русским обществом), представленной на ее промышленной стадии развития обществом советским, было столкновением смерти и жизни. Собственно, суть второй мировой так и была понята в СССР, и это было адекватное восприятие надвинувшейся войны.
В общем, есть конфликты разных форм жизни, и есть конфликты смерти и жизни, конфликты на уничтожение по сути всех форм жизни и, в конечном счете, жизни как таковой. Ответ на вопрос, какой характер носит конфликт России и западной цивилизации (хотя иным людям кажется, что конфликта здесь нет, но, как говорится, блажен, кто верует…), должен лежать именно в плоскости различения двух названных видов конфликтов.
И все-таки, где и как рождаются метафизика смерти (метафизика, обосновывающая служение смерти), и метафизика жизни. С последней все кажется достаточно просто, она рождается самой жизнью, чтобы сохранять и продлевать жизнь. Такая метафизика всегда пронизана светлой поэзией. У кого есть время и желание – откройте трехтомник А.Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» или наши русские сказки и былины. Сколько в них добра и света, сколько жизнеутверждающего начала! Наш сказочный Иван, над которым так любят смеяться либералы, пожалеет какого-нибудь муравьишку. И чем ответит природа? А она ответит добром на добро, спасением жизни на спасение жизни и в безвыходной ситуации братья-муравьишки соберутся, чтобы перебрать пшено, жемчуг или что-то в этом роде. Сделать работу, непосильную для рук Ивана. Жизнь за жизнь, дарение жизни на дарение жизни, вот взаимоотношения продления жизни, взаимоотношения добра, взаимоотношения солидарности в деле сохранения жизни. И этому противопоставлять индивидуальную конкуренцию вокруг корыта как путь жизни??? Даже говорит не о чем.
Жизнь, желающая жить, прощу прощения за тавтологию, создает картину мира, пронизанную солидарными отношениями. В той или иной степени, но обязательно пронизанную биофилией. Жизнеутверждающие мировоззрения способы понимать друг друга, способны находить друг друга, способны вступать в компромисс друг с другом. Здесь скрывается ответ на всемирную отзывчивость русской культуры, она отзывается на все формы жизни, не абсолютизируя какую-то одну и не стремясь к уничтожению других. Политика только продолжает этот тип взаимоотношений, адаптируя их к конкретным условиями и конфликтным отношениям.
А по какому признаку можно угадать становление мировоззрения жизнеотрицающего и соответствующей ему метафизики? Вообще-то логика появления такого феномена вытекает из уже сказанного. Оно должно возникать на основе изначального отрицания солидаристских отношений, т.е. на основе собственной исключительности, не вступающей в диалог ни с кем и не желающей ни с кем делиться этой исключительностью. Пример – фашизм. Он не впускает в себя ничего человеческого, он включает в себя только идею групповой солидарности ради служения смерти. Кажется, последнее утверждение противоречит предшествующему. Но противоречие снимается следующим. Да, есть клановый солидаризм, который, именно как клановый, эгоистичен также как раковая клетка или группа таких клеток. И есть солидаризм всечеловеческой, т.е. солидаризм ради служения жизни и продления жизни. Это как съедобные грибы и грибы ядовитые, мимикрирующие под съедобные. В общем, под солидаризмом будем впредь иметь в виду именно солидаризм общечеловеческий, солидаризм жизни, а не смерти. А другие формы корпоративного объединения должны получить и соответствующие их духу эпитеты. Солидаризм делания добра, солидаризм человеческого всеединства – вот что есть солидаризм общечеловеческий.
Фашизм не единственный случай конструирования жизнеотрицающей метафизики. Ее можно найти гораздо ранее в гностическом учении манихеев. И здесь основой оказывается неприятие тех форм жизни, которое предлагало христианство. Не может быть бог человеколюбивым в воззрениях манихеев. Он есть чистый свет, заключенный в телесную темницу человеческого тела. Чтобы свет восторжествовал, нужно разрушить темницу. Невольно напрашивается аналогия с сегодняшним днем. Для торжества света демократии нужно разрушить темницу жизни каких-нибудь ливийцев или «русских папуасов».
В общем, есть разные конфликты и войны, и за ними стоит разная метафизика сознания, т.е. картина реальности, на которую опираются мотивации. И как в жизни есть два пути, Добра и Зла (Жизни и Смерти, Правды и Лжи), так есть и разные мировоззрения, способные оправдывать эти пути. Принявший путь, принимает и мировоззрение, как, впрочем, и наоборот.
Это все звучит как лирика, так сказать, пропедевтика к рациональному разговору о культурно-природной сущности человека и об основания той метафизики, на которую опираются те или иные формы социальной жизни. Всякая жизнь подвержена своим болезням, и болезни культуры весьма специфичны. Заболевший организм, а болезнь может быть и привнесена, идет к смерти. Считать ли это проявлением влечения к смерти или достаточно сказать, что болезнь, подтачивающая организм, влечет его к смерти – это вопрос научной дискуссии. На жизни всегда налипает много разных паразитов, культурная жизнь в этом плане не исключение. Но прежде всего нужно знать как реализуется в культуре инстинкт жизни, прежде чем обращаться к той или иной танатологии. Танатология не спасет, к ней обращаются лишь потерявшие жажду жизни, а наша задача в ее обретении. Какой должна быть метафизика культуры, желающей жить, а не умирать. Вот главный метафизический вопрос сегодня.

Да, такая вот "метафизика сознания" как "картина реальности, на которую опираются мотивации". Да, И "как в жизни есть два пути, Добра и Зла (Жизни и Смерти, Правды и Лжи), так есть и разные мировоззрения, способные оправдывать эти пути. Принявший путь, принимает и мировоззрение, как, впрочем, и наоборот". И звучит как лирика - "к рациональному разговору о культурно-природной сущности человека".
Что ж - "БИОФИЛИЯ" так биофилия!

[Ratan]

1.Семинар, так семинар….
Предмет для разговора всегда найдется. Вот в частности, русские философы (их лучшие представители) стояли на той позиции, что основания всему – начала нравственные. По-моему в это легко можно поверить, глядя на действия западной цивилизации в особенности после распада СССР. Ее (ее политику, сказать точнее) отличает безнравственность, возведенная в принцип.
Но речь пойдет не о западных политиках. У нас на первом плане метафизика сознания, и потому речь должна идти об ее основаниях, не об основаниях той или иной метафизики, но об основаниях ее появления. В общем, что есть человек, как рождаются мотивации его поведения, и поскольку многие видели в человеке прежде всего существо моральное (и не без основания), то об этом (об основаниях морали) и следует поговорить. Например, И.Кант вывел мораль в сферу трансцендентного, практический разум опирается у него на некие трансцендентальные основания, но априори, а не в силу тех или иных эмпирических условий. Мораль для Канта не задана социальными условиями существования, она изначально (априорно) присуща человеческому практическому разуму. Нас (меня, по крайней мере) это никак устроить не может. Позиция, соединимая с успехами науки о человеке (естественнонаучной антропологии, в частности) и опирающаяся на эту науку, требует эволюционного подхода к человеку, его культуре, его символическому поведению и к морали, как основному фактору, контролирующему и регулирующему его поведение. Но, чтобы не изобретать велосипед и иметь конкретный материал для обсуждения, обратимся к В.С. Соловьеву, он того стоит. В частности, к его сочинению, которое должна была тщательно проработать русская философская мысль, но которое она столь же тщательно обходит, предпочитая пересказывать третьеразрядных немцев или французов (в силу нравственной беспомощности, разумеется, а не от недостатка способностей ума). Речь идет о сочинении В.С.Соловьева «Оправдание Добра», изданном еще в 1896 году, которое, на мой взгляд, венчает его творчество. Точнее, оно оказалось его вершиной в силу физической смерти философа. Что еще он нам мог предложить, это вопрос теперь праздный, но «оправдание добра» стало вехой, новым этапом развития русской философии, поддержать который философии «серебряного века» оказалось не по силам.
В преамбуле сочинения (во введении), обращенном к задачам нравственной философии, Соловьев, подобно Канту, также выводит природу морали (я буду употреблять термины мораль и нравственность как синонимы, так удобнее стилистически; там, где необходимо разграничение, он будет ясно из контекста) за пределы эмпирии. Более того, и это наверное ужасало православный мыслительный официоз, он не связывает мораль исключительно с религией. Для него религия только проявление моральных норм, но не их исходное основание. Проще говоря, моральным может быть и человек не верующий, во всяком случае, стоящий за пределами христианской или иной религии. Думаю, одного этого достаточно, чтобы от философа отвернулись интеллектуалы от РПЦ и ее клир в целом, свято верящий, что только их проповедь делает человека моральным.
Для Соловьева моральность изначальный признак человека, признак так сказать внеэмпирический по происхождению. Его конечным основанием является акт творения, формой которого может быть эволюционный процесс. Для Соловьева в этом вопросе не было затруднений, он был далек от того, чтобы ополчаться на теорию Дарвина. И в своем представлении о природе морального поведения человека В.С. Соловьев опирается среди прочего на известное высказывание апостола Павла, что душа человека по природе своей христианка и стремится творить добро. Поэтому нет оснований отказывать язычникам в способности делать добро (христианство жизнеутверждающая всемирная религия, она в принципе отказывается принимать чью-либо неполноценность, все люди для нее полноценны и способны к добру). Итак, по Соловьеву моральность изначально присуща человеку (в силу акта творения, пусть даже эволюционного), и тогда предметом исследования его сочинения являются формы проявления морали, так сказать, феноменология морали на неком всеобщем (сущностном), индивидуальном и общественном уровнях. Но в первой части сочинения речь идет об атрибутивных признакам морального поведения, которые и следует нам обсудить. Но обсудить критически, а не апологетически. Критически не для отрицания интеллектуальных усилий философа, а для усвоения того, что может продвигать нас при решении задачи о природе нравственных оснований человеческого поведения. В конце концов, всякая метафизика есть обоснование принципов поведения человека, о чем бы она при этом ни говорила, о Космосе, о познании или о самом человеке.
Первый атрибутивный признак человеческой морали по Соловьеву – СТЫД. Человек стыдится своей животной природы по той причине, что осознает в себе (пусть смутно в еще диком состоянии на первых шагах эволюции) еще и существо духовное, а не просто природное. И это чувство стыда, полагает философ, никакими эмпирическими факторами обосновать невозможно. При этом отметим отрицательное отношение русского философа к идее эволюционного происхождения морали: «Дарвин впадает в одну основную ошибку. Всей первоначальной нравственности человека он приписывает характер исключительно общественный, сближая ее таким образом с социальными инстинктами животных. Личная же, или индивидуальная нравственность имеет, по Дарвину, лишь производное значение, как позднейший результат исторического развития. Для дикарей, утверждает он, существуют только те добродетели, которые требуются интересами их социальной группы» (Соловьев В.С. Оправдание Добра//Соч. в 2-т. Т.1. М.: Мысль, 1988, с.120. Впредь цитаты по этому изданию).
Здесь можно поддержать Соловьева против Дарвина в том, что мораль имеет всечеловеческий, а не сугубо групповой характер, хотя, на наш взгляд, зарождаться она должна была в первых культурных сообществах. Действительно, мораль является универсальным видовым признаком человека. Но прав ли Соловьев в отрицании ее эволюционного происхождения? Этот последний вопрос имеет смысл обсудить.
Первое и базовое проявление морального чувства по Соловьеву является чувство стыда. Человек стыдится своей материальной природы, он избегает ее публичной демонстрации и все, что связано с животной природой, становится его интимным делом, скрываемым от посторонних глаз. Прежде всего это касается полового акта, и потому эта сторона жизни становится сугубо интимной, скрытой от посторонних: «Есть одно чувство, которое не служит никакой общественной пользе, совершенно отсутствует у самых высших животных и, однако же, ясно обнаруживается у самых низших человеческих рас. В силу этого чувства самый дикий и неразвитый человек стыдится, т.е. признает недолжным и скрывает такой физиологический акт, который не только удовлетворяет его собственному влечению и потребности, но сверх того полезен и необходим для поддержания рода… Этот нравственный акт резче всего отличает человека от всех других животных» (с.121). Еще раз о том же: «Чувство стыда (в его коренном смысле) есть уже фактически безусловное отличие человека от низшей природы, так как ни у каких других животных этого чувства нет ни в какой степени, а у человека оно появляется с незапамятных времен и затем подлежит дальнейшему развитию» (с.123).
Фиксируем еще раз важную мысль В.С.Соловьева (важную для его понимания оснований нравственного чувства). Она в том, что первичным и фундаментальным проявлением моральных свойств человека является чувство стыда, которое обнаруживается в том, что человек стыдится свое низшей (материальной) природы, тем самым косвенно обнаруживая для себя, что он существо большее, нежели природное, что в нем есть высшее (духовное) начало.
Следует, наверное, согласиться с тем, что чувство стыда есть базовое проявление нравственных начал в человеке. Кстати, этот поворот не является ведущим в западной философии, ни в материализме Просвещения, ни в кантианском априоризме. Действительно, человек стыдится, когда совершает недолжное и осознает этот факт в своем поведении. Но вот откуда это представление о недолжном? Биологическая эволюция не дает основания для появления такого чувства, ибо это было ее собственным самоотрицанием. Тогда есть два пути объяснения его проявления. Один путь – оно изначально присуще человеку как изначально высшему, высшему в силу акту творения по образу и подобию божьему. Конечно, Соловьев как человек религиозный придерживается именно такой позиции. Но нас она не устроит, мы ведь не ищем религиозной метафизики и религиозной антропологии. Для нас надежнее научный путь выстраивания названных оснований. И тогда остается искать социогенетические основания для появления человеческой нравственности и для появления чувства стыда как ее необходимой формы. Можно ли решить поставленный вопрос социогенетически? Я лично полагаю, что можно. И не только можно, но и необходимо. Попробуем.
Соловьев полагает, что стыд обусловлен тем, что человек осознает в себе высшее начало и скрывает низшее. Можно принять и такую постановку вопроса, важно лишь понять, что имеется в данном случае под «высшим» и откуда оно свалилось на человека. Основной путь решения вопросов такого рода будет связан с фундаментальными признаками социогенеза. В социогенезе фундаментальную роль играет формирование смыслового (символического) поведения человека. Нечто высшее, трансцендентное, недоступное прямому физическому воздействию привносится в психику индивида (психика трансформируется в сознание) с появлением смыслов и значений. Смысловые значения идеальны, т.е. не существуют как телесные реалии (совсем как эйдосы Платона), и в этом плане они трансцендентны для индивида и сообщества. Можно определенно утверждать, что «высшая сфера» задана человеку миром смыслов, который неведом животному, поведение которого не требует обращения к смыслам и значениям.
Однако здесь нет возможности развертывать социогенетические представления о становлении мира смыслов. Мы в данном случае можем согласиться с Соловьевым (и с психологом Л.С. Выготским), что смыслы переживаются. Они переживаются всегда, и переживание смыслов особенно важно на стадии их становления. Психика гоминид (их головной мозг) еще не были готовы к оперированию абстракциями. Но психически развитые гоминидные особи могли реагировать на смыслы эмоционально, точнее, переживательно. Именно через эмоциональные реакции шло первое принятие и усвоение смыслов, на которые начинает опираться программирование и управление индивидуальным поведением в сообществе.
Так что же в первую очередь должен был прочувствовать индивид (особь) в сообществе, вступившем на путь социогенеза? На наш взгляд, он должен был прочувствовать становящиеся общественные (социальные) нормы проведения. Эти нормы могли быть различными, но при их всех различиях в разных сообществах есть одно общее, именно, это становящиеся нормы общественного поведения, с которыми индивид должен сообразовывать свое индивидуальное поведение. Для индивида (особи) высшим и трансцендентным оказываются нормы социального поведения. Но отношение к ним как высшим есть отношение к смыслам, с которыми связаны эти нормы и которые задают названные нормы и соответствующие им мотивации.
В какие формы, точнее, в формы каких переживаний отливается это отношение к общественной норме? Еще правильное поставить вопрос так: какие переживания будут сопровождать отклонение индивида от нормы? Ведь о рациональной оценке поведения речь еще не идет, и идти не может. Ведущая роль на начальном этапе социогенеза принадлежит именно эмоциям. Здесь можно выдвинуть гипотезу, что чувство стыда формируется как «осознание» отклонения поведения от общественной нормы. Слово «осознание» взято в кавычки по понятной причине. О сознательной (рациональной) оценке поведения речи еще идти не может, речь идет именно об эмоциональном реагировании на отклонение от нормы, допущенное самим индивидом.
Есть интересные суждения этологов на этот счет, точнее сказать, одного из зачинателей этологии. Н.Тинберген указывает в одной из работ, что животным присущи поведенческие реакции, воспроизводящие человеческое чувство стыда, так что иные животные могут даже краснеть. Это чувство стыда возникает при неадекватном поведении, при сбое в поведении. Птичка может спрятать голову под крыло, словно стыдясь своей ошибки. Думаю. Соловьев был бы возмущен такой постановкой вопроса, если бы мог прочесть такое в работе биолога, хотя биологов он несомненно уважал и сам в свое время резал пиявок для исследования под микроскопом. Конечно, нельзя ставить знак равенства между «стыдом» животного и стыдом человека. Но характерно, что и тот и другой могут испытывать чувство стыда именно как индивидуальную реакцию на собственное неадекватное поведение. Нам стыдно бывает не публично. Публичный стыд бывает особенно острым, но за свое поведение нам бывает стыдно перед самим собой и это важнее всего. Так мы переживаем свою ошибку в поведении, ошибку, заключающуюся в отклонении от уже принятых нами норм, хотя быть может и не вполне осознанных на когнитивном уровне.
В этом контексте можно объяснить ту форму стыда, о которой пишет В.С. Соловьев, именно, о стыде за свою низшую (биологическую) природу. Действительно, крайняя форма христианской аскезы могла привести к стыду за само наличие половых признаков, что приводило некоторых субъектов к самооскоплению. Но и это Соловье совсем не одобряет. Значит дело не в наличии самой телесной (низшей) природы, но в формах ее проявления. И здесь ситуация легко проясняется через социогенез. Общественное регулирование поведения коснулось в первую очередь важнейшей сущностной стороны жизни сообщества, именно, биологического воспроиз-водства, отношения в котором начинаются подчиняться общественной норме. Это самая близкая (или одна из самых близких) и непосредственно переживаемых форм поведения. Публичный половой акт теперь осуждается сообществом как «антиобщественный», выражаясь современным языком, как акт, подрывающий общественную мораль (здесь есть почва для разных сопоставлений, например, обезьяний вожак совершает повой акт публично, но это как раз проявление его доминантной роли в сообществе. Изменение структуры и средств управления сообществом должно отметить эту «вызывающую форму. И т.п.). Подрыв общественной морали предстает как неуважение к общественной норме поведения, к той сумме ценностей (смыслов), которые организуют сообществе. И эта норма поведения (уважение к сообществу и его культурным нормам) оказывается всеобщей, безотносительно к тому, в каком конкретном сообществе эти нормы формируются. Мораль оказывается действительно всеобщим признаком эволюционного социогенетического процесса, на чем (на всеобщности морали) настаивал Соловьев и с чем мы бесспорно согласимся. Одновременно отметим, что подрыв морали и подрыв общественного чувства у человека начинается именно с растабуирования сферы половых отношений, с превращения этой тонкой сферы человеческих отношений в отношения, более подходящие скотного двора. Так было всегда, так всегда начиналось «революционное освобождение» от общественной нормы, получение, как говорил Ф.М.Достоевский, права на бесчестие. «Проклятые вопросы как дым от папиросы растаяли во мгле. Пришла проблема пола веселая Фефела и ржет навеселе» (С.Черный). Нет нужды подтверждать этот факт нынешними процессами в так называемом «искусстве», представленном шоу-бизнесом. Раскрепоститься снизу, вот его главный тезис, его основная цель. За это его деятели получают денежное вознаграждение, а иногда даже признание высших руководителей.
Какой же вывод можно сделать для последующих обсуждений? Мне кажется, что на этот вывод мы будем наталкиваться постоянно при обсуждении социогенеза. Он заключается в том, что субъектом социогенеза является сообщество, а не индивид. Конечно, сообщества нет без индивидов, но смыслы и культуру может создавать и хранить только сообщество, ибо этот культурные багаж не наследуется не биогенетически, но только социогенетически. И становление культурного сообщества заключает внутри себя возможность конфликта между индивидуальным поведением и общественной нормой, между индивидуальным поведением и общественно необходимым, между общественной и индивидуальной сущностью.

[Ratan]

Как общественно-необходимая норма приобретает трансцендентальный смысл?

С одной стороны, В.С. Соловьев имел основание оспаривать суждение, что основания морали нужно связывать с общественной нормой поведения. Действительно, общественные нормы всякий раз конкретны по содержанию и исходят от конкретного сообщества, а мораль имеет характер всеобщий и необходимый, и в этом отношении не может определяться конкретным содержанием тех или иных нравственных норм. Эта всеобщность и необходимость «поставила Канта на уши». Будем ему (Канту) за это признательны, но это не обязывает нас принимать априоризм или концепцию креационизма. Вот если в рамках эволюции и социогенеза наши вопросы нельзя будет разрешить, тогда и обратимся к инопланетянам. А пока…
Действительно, та или иная норма социального поведения имеет конкретно-исторический характер и на ранних стадиях социогенеза органично связана с конкретной социальной средой. Но то, что связано с конкретной средой, также конкретно может быть изменено. Боле того, авторитет поведенческих предписаний, исходящих от конкретного лица или группы лиц, неизбежно приобретает относительный характер и остается открытым к изменению теми же самыми или иными лицами. Но именно это обстоятельство требует выведения социальной нормы из круга «субъективной доступности» и придания ей значения, выходящего за пределы субъективных поползновений к ее изменению. Иначе говоря, норма должна стать всеобщей и необходимой, и не по отношению к конкретному лицу, но по отношению ко всем лицам, более того, ко всему человечеству, как это представлялось уже на родовой стадии развития. Образ человека в родовом обществе складывался по образу человека конкретного сообщества, но экстраполировался на «человека вообще». Иначе говоря, моральную норму делают всеобщей и необходимой сами люди, точнее, сам социогенез. Есть внутренняя необходимость социогенетического процесса, выражающаяся в том, что для культурного сообщества необходимы некие всеобщие и в этом смысле трансцендентные основания для организации социального поведения, для социальной жизни и для узнавания человека, выделяющегося из животного мира. В этом механизме «трансцендирования» моральных оснований жизни и нужно разобраться.
Первое, что необходимо отметить, заключается в следующем. Каждодневное (бытовое) социальное поведение наполняется неким трансцендентальным смыслом не само по себе, не в силу самого эмпирического факта его осуществления, но благодаря тому, что несет в себе (причастно) некие смыслы, не определяемые конкретной ситуации и не извлекаемой из нее. Есть нечто должное во всяком социальном поведении, без которого оно теряет свое качество. Это «должное» имеет культурное (искусственное) происхождение и приобретает характер трансцендентальный (всеобщий и необходимый). Оно порождается не биологической природой как и не является следствием некой мутации, как часто представляют себе иные эволюционисты и генетики. Трансцендентальное значение обретают родовые смыслы, регламентирующие взаимоотношения индивида и сообщества. Но еще более важен сам факт существования таких смыслов. Можно сказать, что для родового человека метафизический характер обретает именно область существования таких смыслов. Они разные в разных родовых сообществах, но они есть у всех! Именно это позволяет рассматривать другое тотемное сообщество как сообщество человеческое.
Глубинное значение этого факта заключается в следующем. В ходе социогенеза формируется культура, выражением которой является смысловое (символическое) управление поведением. Этот факт приобретает исключительное значение для новой формы жизни, создаваемой в социогенезе. Поэтому закрепление смыслов и всей сферы смысловых значений обретает исключительное значение. Сохранение смысловой сферы и сохранение жизни (социальной формы жизни) суть одно и то же. Оградить смысловую сферу от произвола индивида – первая задача социогенеза. И она решается рядом средств, простым и эффективным среди которых оказывается табу, объявляющее неприкосновенными те или иные смысловые конструкции примитивного общества.
В закреплении смыслов посредством табуирования можно указать по меньшей мере на два важных обстоятельства.
1.Смыслы закрепляются посредством символов, и отношение к символам проявляется как отношение к смыслам. Если человек хочет выразить отрицание некоего смысла, то он разрушает или оскорбляет соответствующий символ. Так происходит и до сего времени, и Е.Гайдар и «его команда», вытиравшая ноги о советский флаг, выразила тем самым свое отношение к советскому обществу, к его истории, к ценностям этого общества. Продемонстрировала свое презрение к народу, жившему под этим символом и соответствующими ему ценностями.
2.Табуирование смыслов имеет характер внешнего принуждения, заставляющего индивида принимать соответствующие смыслы и обозначающие их символы. Но если бы дело заключалось только во внешнем принуждении, то оно не было бы достаточно эффективным. Всегда может собраться группа, способная коллективно противостоять внешнему принуждению и преодолеть его. Поэтому табу проникает вглубь сознания человека, оно проникает в его психику как некий непреодолимый фактор. Нарушивший табу словно вычеркивает себя из жизни, его поступок настолько значим, что не оставляет ему места в жизни, он своим произвольным или непроизвольным действием поднял руку на нечто такое, без чего жизнь невозможна. Это не столько промысливается, сколько переживается индивидом ввиду имевшего ранее глубоко прочувствованного (пережитого) отношения к основным смыслам родового общества.
Так или иначе, уже на стадии родового общества определенные смыслы, задающие принципы социального поведения, выносятся за пределы прямого индивидуального произвола, им придается значение трансцендентальное, сакральное. Поползновение на смысле становится поползновением на сообщество. Более того, не только на сообщество, но покушение на саму жизнь. Жизнь сообщества направляется культурой и покушение на культуру есть покушение на жизнь. В этом суть происходящей в социогенезе сакрализации смыслов, рождающихся в сообществах. А само наличие смыслов, регламентирующих жизнь, становится всеобщим человеческим признаком.
Табуируя смыслы, общество придает им трансцендентное значение, тогда они становятся всеобщими и необходимыми. Мифологическое сознание вносит метафизическую реальность в психический мир и в жизнь человека. Ее восприятие изначально строится как отношение к потустороннему миру, оказывающему свое воздействие на человека. Обратное действие хотя и возможно, но через мистическое обращение к этой реальности. И, как отмечено, табуирование смыслов и придание им соответствующего значения требует новая форма жизни, именно, культурное сообщество, в котором биогенетические программы замещаются смысловыми социогенетическими программами. Во всяком случае, такое замещение необходимо для жизни сообщества как целого, а жизнь целого воспроизводится через поведение индивидов. Новая жизнь становится культурно программируемой (программируемой смыслами) и защита этой жизни, ее внутренней устойчивости и способности к развитию и продлению жизни требует защиты «программы» от несанкционированных воздействий. Вообще, защиты ее от порчи и поражения. Это общий закон существования культурного сообщества. Вся программа, все культурные смыслы закодированы в смыслах и правилах обращения с ними. Разрушение этих смыслов и разрушение программы означает гибель соответствующего сообщества, что, нужно полагать, не однажды происходило в истории. Какими бы ни были причины гибели Римской империи, но разрушение скрепляющих ее смыслов, шедшее внутри нее самой, было фактором ее гибели.
Здесь мы снова сталкиваемся с проблемой индивидуальное-общественное. Индивид часть целого и его свобода не отменяет названного факта. Соловьев пишет в уже названном сочинении, что подчинение обществу есть возвышение лица. И далее о возможном конфликте индивида и общества на родовой стадии: «Итак, в чем же на самом деле могло бы выразиться в родовом быту принципиальное восстание лица против общества и возвышение над ним? Разве в том, что этот мнимый боец за права личности осквернил бы гробницы своих предков, надругался бы над своим отцом, опозорил мать, убил братьев и вступил в брак со своими сестрами?» (с.289).
Все опорные смыслы рождающегося культурного сообщества должны быть вынесены в сферу трансцендентного. Вынесение (трансцендирование) такого рода и является рождением метафизики, первым опытом которой стала мифология родовых обществ. Проблема решается без творца, точнее, таким творцом становится социогенез, порождающий Историю.

[Ratan]

Проблема решается без творца, точнее, таким творцом становится социогенез, порождающий Историю.

Отступление. Немного об обсуждаемой проблеме
Спрашивается, зачем раз за разом предметом обсуждения становятся здесь вроде бы известные факты социогенеза?
Есть ряд причин.
Одна, она наиболее важна, заключается в том, что нужно постоянно проговаривать самим себе основные аксиомы о природе человека. Это как верующий перманентно обращается к основаниям веры, к тем догматам, которые ее выражают, так и тот, кто хочет опираться на концепцию человека, должен раз за разом повторять себе некие азы антропологии. И через это повторение культурных и социогенетических оснований антропологии открывается важный вопрос. Именно, реальность, которую обнажает обсуждение антропологии, есть жизнь. Стало быть через антропологию речь идет не столько о свойствах человеческой особи, сколько о жизни и средствах ее продления. Человек в нашей антропологии интересен тем, что именно он носитель высшей формы жизни, эта форма жизни является культурной формой и постигая ее социогенетические (культурные) основания мы проясняем самим себе пути ее продления. В силу естественного хода эволюционного процесса человек оказалась ответственным за феномен жизни на Земле (а может и более того). Человек сформировался на пути овладения деятельностными процессами, посредством которых он овладел потенциями природы. И в таких условиях внутривидовой человеческий конфликт, взятый за правило жизни, приведет к самоуничтожение человечества, поскольку его разделенные части будут обладают потенциалом взаимного уничтожения. И тогда формально остаются два пути: путь солидарного человечества и путь победы одной из сторон, устанавливающей глобальный бесчеловечный неофашистский порядок. Поскольку второй путь есть всего лишь один из вариантов уничтожения жизни, то обращение к социогенетической природе человека должно обосновать простую мысль: только солидарное человечество способно решить свои проблемы, способно продлевать и развивать культурные (социальные) формы жизни, сложившиеся на планете. И культурно-историческая антропология, вскрывающая сущность социальной жизни человека, должна стать той «библией», в которой он может искать ответы на принципиальные метафизические вопросы своего существования.
Вторая причина развертывания темы «антропология» в том, что социогенетические представления, известны одним и неизвестны другим. Они должны быт освоены поколением, желающим опереться на жизнеутверждающее мировоззрение. Но для этого нужна жизнеутверждающая концепция человека, согласно которой в природе человека творить добро. Точнее, природа человеческой жизни требует творить добро как средство ее продления. Сегодня нужна метафизика человека, опирающаяся на Разум, поскольку мифологическая стадия пройдена, сегодня она не будет эффективной. То же самое можно сказать и о религиозной форме метафизики, хотя эти формы сознания будут оставаться в общественной среде. Эволюция не выбрасывает своих завоеваний, она их трансформирует в новые формы
Третья причина в том, что и для культурной антропологии (академического направления в мировой науке) культурно-деятельное видение человека антропология не является очевидним и принятым. Об этом еще можно будет поговорить на материале одной из статей К.Гирца, известного культурного антрополога из США.
Наконец, в четвертых, этот разговор о культурно-генетической природе человека и вытекающей из нее солидарности как условия глобального выживания, может дать основание для осмысления наследия русской философской мысли, поскольку только она и могла делать попытки вскрыть необходимость солидарных отношений и их природу. И соловьевское «Оправдание добра» едва ли не самый значительный шаг в этом направлении. Обращение к русской истории позволит понять и оценить опыт солидарной жизни и солидарных отношений, накапливавшийся в русской социальной истории как до 20 века (крестьянская община), так и в индустриальной период развития, т.е. в советской истории русской империи. Антропология солидарного человека даст точку опоры для обращения к русскому историческому опыту, забытому нашими современниками и кажущемуся таким далеким и архаичным в контексте острых политических реалий сегодняшнего дня. Однако именно он способен дать ответ на актуальные вопросы общественного развития сегодня. Тем более, что солидарный опыт практически стерт в западной культуре, в то время как история призвала именно русский этнос к развитию этого опыта. И в этом факте нет ни мистицизма, ни шовинизма. Это тяжелый, но благодарный крест русского народа – спасать жизнь. И только несением этого креста он спасается сам. Поэтому русский человек никогда и не был и не может стать националистом. Так Бог замыслил о России, сказал бы В.С. Соловьев. Мы скажем проще: так исторически сложилось….