Родная речь. Уроки изящной словесности Опции

[Л.Задов]

Мне кажется, что то, что я напишу ниже целесообразнее было бы рассматривать в рамках некоего литературного кружка, но т.к. его пока нет, то я выкладываю на общем форуме.



Петр Вайль. Александр Генис.
«Родная речь. Уроки изящной словесности»
2011г. Издательство «КоЛибри»

«Мы задумали эту книгу не столько чтобы опровергать школьную традицию, сколько чтобы проверить - и даже не ее, а себя в ней. Все главы «Родной речи» строго соответствуют обычной программе средней школы»

В предисловии от авторов также говорится о том, что:
«Для России литература - точка отсчета, символ веры, идеологический и нравственный фундамент»

«классика - универсальный язык, основанный на абсолютных ценностях»

«задеть классика- все равно что оскорбить родину»

«главный инструмент сакрализации классиков - школа».

Авторы приглашают в увлекательное путешествие в мир классической русской литературы. Себя они назначили на роль проводников или капитанов машины времени . Цена за вход на этот аттракцион – 8$. Я последую за ними. Ведь надо же разобраться, почему они слово «Родина» пишут с маленькой буквы. Кстати, прошу меня извинить за «аттракцион», но это самая мягкая формулировка, которую я смог подобрать. Резкие выражения – лишь малая часть того впечатления, которое на меня произвела эта книга. Я ведь действительно хотел получить уроки изящной словесности и обогатить свою речь, а взамен получил оплеуху и ушат помоев.

Но надо отдать должное, авторы достаточно подробно разбирают феномен русской литературы и ее роль в развитии нашего общества. Вопрос заключается в том, что они русскость в этой сложившейся модификации ненавидят как таковую. Русскость, включающую в себя любовь к своему ближнему , т.е. к народу. А т.к. именно эта, народническая, тенденция превалировала, то они ненавидят все русское вообще. Но они ведь не могут сказать об этом прямо (два русскоязычных писателя). И начинается поиск проявлений в русской классической литературе черт протестантской этики либо каких угодно других моделей даже не развития, а существования. Если же нечто подобное обнаруживается, то авторы сменяют гнев на милость. Но от этих похлопываний по плечу в адрес Пушкина, например, остается какой-то очень неприятный осадок (вообще говоря, определить, кому авторы симпатизируют можно по степени уменьшения концентрации низости, грязи и подлых приемов, которыми они пользуются).

Прекрасно осознавая воспитательную роль книги в русской культуре, свою книгу они построили по принципу гранаты, после взрыва которой, эта воспитательная роль должна исчезнуть. А остаться должно литераторство, как ремесло по зарабатыванию денег. Изящная словесность ради себя самой.
Итак:

«В самом имени Карамзин слышна жеманность»
Такими словами начинают свою книгу авторы. Отбросив двусмысленность и недосказанность, используемые в предисловии, писатели начинают заголяться, и машина времени сразу превращается в рыдван, запряженный двумя засаленными боровами.
И понеслось…

«Знаменитое «под черной кожей бьется сердце тоже» вполне применимо к Карамзину с его знаменитым «и крестьянки умеют любить».
Есть тут этнографический нюанс, комплекс, мучающий, совестливых колонизаторов.»

Вообще в книге прослеживается одна закономерность: если какой-либо из рассматриваемых классиков абсолютно не укладывается в прокрустово ложе извращенной этики двух госдеповских критиков, то глава, посвященная ему, либо начинается с откровенной низости, либо написана с использованием отрицательной коннотации.
Например:
«В безусловной, широчайшей славе Ивана Андреевича Крылова ощущается привкус второсортности»

«Слава Белинского носит несколько мрачный тиранический оттенок»

«Мертвые души» слегка отдают бедекером»

«Тургенев своей книгой («Отцы и дети») вполне лапидарно описал новое явление»

«Как вышло, что едва ли не худшая из известных русских книг стала влиятельнейшей русской книгой?» - о романе Чернышевского «Что делать?»

О Некрасове: «Душераздирающая экспрессивность в соединении с холодной картинностью, упрощенность, даже примитивность выразительных средств - и сильная , всепоглощающая интонация, которая и есть главная в блатной песне,- вот что идет от народа в этих стихах.»

«Салтыков-Щедрин - один из тех редких писателей, которым идут дешевые издания»

и так далее...


«Любви к простому человеку, человеку из народа от русского писателя требуют так давно и с такой настойчивостью, что нам покажется моральным уродом любой, кто ее не декларирует (Есть ли русская книга, посвященная вине народа перед интеллигенцией?)»

Авторами задан очень интересный вопрос, порождающий в свою очередь встречные вопросы. Есть ли примеры таких книг-покаяний в мировой литературе? О какой вине, собственно, идет речь? И самое главное, кого можно считать настоящим русским интеллигентом?

Мне представляется важным начать рассмотрение последнего вопроса.
В каждой главе авторами раскрывается и высмеивается какая-то сторона русской души. Соответственно интеллигент, по мнению авторов, должен быть лишен тех качеств, которые они высмеивают. В главе первой высмеиваются: сентиментальность, целомудрие , и ответственность интеллигенции перед простыми людьми.

#2«Торжество недоросля». Фонвизин.

В это главе авторы ставят знак равенства между свободным сознанием и обыдленным мещанством. Их герои - пострадавшая ни за что от репрессий того времени милая семья Простаковых, исповедующая простые и, с точки зрения авторов, правильные ценности.

«И какой же современной музыкой звучат реплики семейства Простаковых!»
«Не то что бы у них была своя какая-то идеология - упаси бог. В их крепостническую жестокость не верится: сюжетный ход представляется надуманным для вящей убедительности финала, и кажется даже, что Фонвизин убеждает в первую очередь себя.
Простаковы- не злодеи, для этого они слишком стихийные анархисты, беспардонные охламоны, шуты гороховые. Они просто живут и по возможности желают жить, как им хочется. В конечном счете, конфликт Простаковых, с одной стороны и Стародума с Правдиным- с другой, это противоречие между идейностью и индивидуальностью. Между авторитарным и свободным сознанием».

Кроме того высмеивается образованность как таковая. В противовес ей предлагают пользоваться «здравым смыслом» а ля – Митрофанушка.
Брак по любви тоже не к лицу интеллигенту – только по расчету.

#3. «Кризис жанра». Радищев.

В этой главе писатели уже привычно оттаптываются на возможности увидеть в простом человеке положительные качества.
Больше всего они недоумевают в отношении тех мотивов, которые могли побудить бывшего военного прокурора и действующего директора таможни к написанию и распространению своего сочинения. Исходя из своего мировоззрения, они предположили, что мотивом послужило литературное честолюбие и похоть.

«Присовокупив к званию писателя должность трибуна, защитника всех обездоленных, Радищев основал мощную традицию. Ее квинтэссенцию выражает печально известный стих: «Поэт в России больше, чем поэт». Развитие политической мысли в России стало неотделимо от художественной формы, в которую оно облекалось. У нас были Некрасов и Евтушенко, но не было Джефферсона и Франклина.
Вряд ли такая подмена пошла на пользу и политике и литературе, но теперь уже поздно об этом.»

Об этом думать никогда не поздно. Особенно тем, кто живет на своей земле. Так что же так печалит этих двух людей?
То, что русская литература, как часть русской культуры оказывала существенное влияние на развитие общества? А что, американские президенты - это такие сферические управленцы в вакууме? Метафизика Града-На-Холме что, упала с неба или она все-таки вырабатывалась внутри их общества, в том числе и под влиянием американских литераторов?

#4.Евангелие от Ивана. Крылов

Иван Андреевич Крылов виновен в том, что «создал не литературный жанр, а этическую систему».
«Произошло удивительное. Это не Крылов зафиксировал нравственную мудрость народа в форме басен. Это народ утвердил в своем сознании крыловские басни в качестве нравственной мудрости.
Слишком многое в российской истории сопротивлялось тому, чтобы моральным кодексом управляла принципиальная диалектичность этических норм, идущая от мифов, Сократа, евангельской притчи, рационализма, индивидуализма»

Интеллигенту же предписывается овладевать искусством двойных стандартов.

#5. «Чужое горе». Грибоедов.

В этой главе облик авторов прорисовывается еще четче.
«Так современен и своевременен главный вопрос: глуп или умен Чацкий? Если, будучи носителем прогрессивных оппозиционных идей,- глуп, то тогда понятно, почему он суетится, болтает, мечет бисер и профанирует. Если же признать Чацкого умным, то надо признавать и то, что он умен по-иному. Осмелимся сказать: умен не по-русски. По-чужому. По-чуждому. Для него не разделены так бесповоротно слово и дело. Идея обязательной серьезности не давит на его живой, темпераментный интеллект»

«И во всех концепциях сквозит недоумение: зачем с такой парламентской страстью выступать перед недоумками? В этом и вправду присутствует недостаток здравого смысла- но не ума! Это разные категории, и если здравым смыслом обладает как раз масса, то ум- удел одиночек. »

Казалось бы, парадокс: во второй главе высмеивался ум и восхвалялся здравый смысл, а здесь все наоборот. Это кажущееся противоречие. В данном случае «умом» авторы называют освобожденное от любой ответственности сознание, нацеленное на достижение своих шкурых интересов. Совокупность таких «умов» - это «здравый смысл» Простаковых, то есть, говорящая свинья, послушник Низа.

#6. «Хартия вольностей». Пушкин.

Интеллигенту на заметку: «Пушкина выделяет его божественный эгоизм.»
«… и когда он написал «и на обломках самовластья напишут наши имена» он, конечно, не имел в виду, что потомки поймут его так буквально…»
Вообще все, что не укладывается в нормы их этики, отвергается авторами вот в такой вот безапелляционной и развязной манере.

В общих чертах облик «интеллигента» по Вайлю и Генису прорисован уже к седьмой главе. Сам способ этого оформления строится на отрицании, методе от противного. На том, что необходимо все трактовки классики вывернуть наизнанку. Так что же это за интеллигент, перед которым народ должен извиняться?

Итак, он должен быть лишен совести, сентиментальности, целомудрия, ответственности за свою историческую судьбу и судьбу своего народа. Он не должен вообще себя отождествлять с народом, а должен максимально от него дистанцироваться.
Руководствоваться он должен только «здравым смыслом», т.е. стяжательством.
Но есть еще одна характеристика. Авторы в помощь формирующемуся «интеллигенту» предлагают взять с собой специфический смех. Умение ничто не воспринимать всерьез. Кроме самого себя, конечно. А то ведь ему нелегко будет избавляться от всех этих многовековых наслоений гуманизма.

«Что делать, если мир изначально поделен на волков и зайцев, или генералов и мужиков? Первые обречены на жестокость. Вторые - на нищету и смирение »
После всего этого, я думаю, нам если и надо извиняться, то только друг перед другом за то, что в Гражданскую эту мразь не додавили.

Меня удивляла и продолжает удивлять вот это их ощущение собственной избранности. На чем оно основывается?
Здесь ответ, как мне кажется, кроется в их трактовках Пушкина:

«Всю жизнь Пушкин завоевывал мир, теперь он в нем растворяется. Он уходит в размер стиха, сливается с его вечным ритмом. Превзойдя вольность, страсть, поэзию, царя, родину, историю, поэт нашел наконец достойное вместилище своему гению - природу, мир, космос».
«В стихотворении «Осень» Пушкин устраивает прощальный парад своих идеалов. Смена времен года здесь – знак того, ниспосланного свыше ритма, которому - единственно - подчиняется поэт»

«На последних страницах поэт прощается, он чувствует, что, сливаясь с космосом, теряет свою индивидуальную жизнь. Но смерть ли это?
«Нет,- говорит поэт,- весь я не умру». Мир принял в себя Пушкина. Его гений полностью воплотился - он стал всемирным»

«Найдя свою дорогу, Пушкин указал путь для избранных».
Тут возникает целый ряд вопросов.

Если исчезают История, Родина и народ, как хранитель памяти и языка, то в чем тогда воплотился, по мнению авторов, Пушкин? В размере стиха, его вечном ритме? Но ведь и размер стиха менялся по ходу Истории, и ритм. История и есть, в том числе и их развитие. Кроме того, стих – единственная литературная форма, которая не может быть, так сказать, экспортирована, пересажена на чужое языковое поле. Что бы жить, ему необходима родная почва. Та самая пресловутая родная речь, которую так нещадно терзают Вайль с Генисом.
По их логике служить надо каким-то абстрактным вибрациям космоса. Порядок такой: господа служат вибрациям космоса, а рабы служат господам. Но самое интересное, как соединяется их картина мироустройства (некий источник неких вибраций) с тем сверхчеловеком, которого они пытаются выпестовать? Ведь по сути, они рисуют портрет типичного бюргера в должности шафтфюрера СС. И если им так дороги именно поэтические вибрации, то, меня интересует вопрос: сколько литературных гениев вышло из этой среды?

Книга написана оголтелыми постмодернистами, и многих классиков, которых они разбирают, они тем или иным способом назначают себе в подельники. Кому интересны их приемы и методы, обращайтесь к первоисточнику. Кроме того, я уверен, что многие важные аспекты их разрушительной деятельности от меня ускользнули в силу моей необразованности.

Пойду Свифта почитаю. Надо как-то перебить это послевкусие.