Антропология и обретение Смысла Опции

[Ratan]

'Ratan' date='4.1.2010, 18:43' post='10432']

Политическая организация, власть – особое средство самоорганизации общества. На ней особая ответственность, разделяемая в общем случае со своими ведомыми.

Будем по-прежнему принимать, что личность воспроизводится во всех социальных слоях подобно тому, как воспроизводится геном во всех специализированных клетках организ-ма. Это аналогия на тему передачи генетической информации. Но не более того. Общест-во специфическая живая система, люди в ней - не клетки.
В позднем СССР были нарушены механизмы воспроизводства личности, причем, еще раз подчеркну, это нарушение не сводится к пропагандистским воздействиям на сознание. Та-ким воздействиям нужны подкрепления в полном соответствии с бихевиористкой психо-логической теорией, играющей роль теоретического основания (или одного из таких ос-нований) при построении психологических практик воздействия на поведение. Подкреп-ления должны создаваться и воспроизводиться в практике общественных отношений, и ряд действий (например, «социальное выравнивание») порождало такие замечательные подкрепления. В этом свете было бы весьма полезным исследование социальной политики хрущевского и брежневского СССР без какой-либо конспирологии, просто ради объек-тивной оценки внутриполитических решений и действий правительства. Объективной в смысле понимания тех дальних следствий социального плана, которые они с необходи-мость влекли. Был проведен целый ряд решений, весьма спорных по своим последствиям. Одно из очевидных – решение в области развития цифровых вычислительных машин, и вообще странное нежелание руководства обсуждать вопросы научно-технического про-гресса. И т.п.
В нашем контексте этим поднимается вопрос о личности и власти, т.е. о том, транслирует-ся ли личность с ее идеальными установками во власть (должна ли транслироваться) и, если транслируется, то как. Другими словами – это вопрос о властной элите и ее воспро-изводстве, о трансляции соответствующего личностного начала во властные группы. Этим должна заниматься элитология, но не только она. Здесь по ходу необходимо отме-тить, что элитарные слои (группы) должны формироваться во всех стратах социального целого, например, слой квалифицированных и передовых рабочих в рабочей среде. Точно также среди интеллигенции, военных, в научно-инженерной среде и т.п. Осознанно или бессознательно в сталинский период проводилась разносторонняя поддержка таких соци-альных «элитарных» групп.
Властная элита также должна воспроизводится как некая социальная группа, объединяе-мая мирочувствованием и ценностными установками, трансформируемыми в цели. При-частность к этой элите (как, впрочем, и ко всякой элитарной группе) хранится и передает-ся не только через текущий социальный статус, но также через традиции групповые и се-мейные. Эта многоплановая тема не может быть здесь предметом обсуждения. Нам важно обратиться к формированию советской элиты, происходившему почти на пустом месте. У того народного большинства «макаровых и нагульновых», которые входили во власть, не было навыков и ощущения принадлежности к властной элите и ее этосу. От прежних элит оставались осколки, примкнувшие к новому строительству или, наоборот, затаившиеся в своей ненависти к нему. Не было «аристократии новой идеи», не было «народной аристо-кратии», способной поддерживать чувство долга и чувство ответственности по отноше-нию к «красной идее». Мобилизационное развитие в этих условиях просто не могло про-исходить без издержек. Но не о них речь. Речь о том, что для рождения «аристократии красной идеи» нужны определенные условия, нужно время, нужна проверка временем. И прежде всего нужна сама идея.
Конечно, идея была явлена в разных ракурсах и для разных социальных групп. Но она бы-ла явлена прежде всего в образных формах, тем более, что сама действительность давала обильный материал для ее лепки. Этим материалом была вся революционная борьба 19 века, октябрьская революция, гражданская война и энтузиазм мобилизационного строи-тельства государства рабочих и крестьян. Но для воспроизводства личности нового обще-ства, для воспроизводства этой личности в групповой и индивидуальной персоне властной элиты необходимо нечто большее. Нужен дух идеального (любимая тема Кургиняна), нужна метафизика, обращенная вглубь истории, истории своей и истории человечества. Приобщение к этому духу, даваемое в прошлом воспитанием и образованием, на первых этапах социалистического строительства было подавлено марксистским энтузиазмом большинства новых руководителей-интеллектуалов так называемой «ленинской гвардии», думаю, не разделавшей фундаментальные и часто не высказанные установки своего вож-дя. Лишь в тридцатые годы начинается поворот к своей истории, поворот несколько запо-здалый, но совершенно необходимый. Однако сам факт отказа от «энтузиазма отрицания», имевшего свою психологическую основу и проходившего под лозунгом «весь мир наси-лья мы разрушим», еще не выстраивает необходимые компоненты в сфере сознания. Нужна была большая работа по рационализации и интеллектуальному фундированию «метафизики духа», метафизики красного проекта. Она должна была соединить прошлое с настоящими, восстановить непрерывность внутренней жизни общества, непрерывность истории, непрерывность традиции, разрушенной революцией, перевернувшей все общест-во. Здесь-то и нужен был «транстемпоральный диалог» русской культуры, русской обще-ственной мысли, восстанавливающий связь времен. Довольно очевидно, что по идеологи-ческим условиям предвоенной индустриализации общество не располагало ни физиче-ским, ни психологическим временем на такой диалог. Он стал возможным только после победы и завершения послевоенного восстановления (или уже в ходе такового). Почему он не состояли – это широкое поле для размышлений.
Нам важно, что интеллектуальное, духовное, метафизическое ядро для трансляции новой личности во властную элиту не было сформировано. В точке бифуркации (смерть Стали-на) исторический выбор социально-исторической траектории оказался фатальным. А без такого ядра, передаваемого воспитанием и образованием, охватывающим, разумеется, все общество, а не узкие элитарные группы, невозможно сформировать «советскую аристо-кратию» как элиту, ответственную за красный проект. Без такого ядра люди, не имеющие глубокой культурной традиции, легко омещаниваются. Вместо элиты формируется оме-щанивающаяся бюрократия. Этот процесс, так сказать, естественный, чуткая поэтическая душа немедленно отреагировала на него («опутали революцию обывательщины нити…»).
В общем, наверное можно утверждать, что социальные механизмы трансляции культур-ного ядра советского человека не успели сложится «доверху» и не прошли испытание временем. В мобилизационный период болезнетворные альтернативы подавлялись, но в период «мирного сосуществования» произошло обратное: болезни активизировались, а иммунная система была подавлена. Вместо осмысления культурного ядра, соединяющего «красную историю» с прошлым, М.А. Сусловым было осуществлено омертвление крас-ных смыслов с помощью препарированной и омертвленной марксистской догмы. Увы, только власть могла в послевоенной ситуации открыть или перекрыть путь к «метафизи-ческому» синтезу прошлого и настоящего, поскольку мобилизационный период вынудил саму власть поставить идейную жизнь общества под полный контроль. Снятие контроля не может происходить без собственного проекта оживления духовной жизни общества. Такого проекта либо не было, либо он был спрятан под сукно. Это уже борьба внутри вла-стных групп. Лишь государственнический инстинкт мог воспрепятствовать тому омертв-лению советской идеи, которого добился главный идеолог Хрущева-Брежнева. Возможно, такой инстинкт был у Хрущева, но уже в каком-то безнадежно деформированном виде. Чтобы в «точке бифуркации» толкнуть страну на спасительный путь развития нужно было уже далеко не слабое воздействие, но «внутренняя революция». Для такой революции внутри властной элиты сил, похоже, не было. Они уже ощущали государство как свое го-сударство, а не как государство рабочих и крестьян. Если и произошла внутренняя рево-люция, то революция партийной бюрократии, замещавшей контроль идеи своим собст-венным контролем.
Но интересна и в некотором смысле непостижима (трансцендентальна) жизнь культурных генов властных и околовластных элитных групп. Остатки (потомки) таких структур со-единились в борьбе с красным проектом. Хотя технологии борьбы с советской реально-стью были не ими придуманы, мотивационный инстинкт, налитый ненавистью к личности советского типа, проявившийся как ненависть к «совку», объединил их в исполнении пар-титуры, написанной забугорными специалистами. В историческом плане здесь интересна природа этой самой ненависти, изливающейся сегодня на советскую историю.

[Ratan]

В историческом плане здесь интересна природа этой самой ненависти, изливающейся сегодня на советскую историю.

Однажды Paix сравнила нынешнюю ситуацию с внутренним распадом Римской империи. Я отнес это замечание исключительно к России и не согласился с ним. На мой взгляд, аналогия более уместна по отношению к западному миру, периферией которого оказалась сегодня Россия. Однако регресс и распад имеют некоторые универсальные черты, и это может быть предметом разговора в контексте антропологии. Разрушение общества и разрушение личности есть единый процесс. В Римской империи кризис идеального выразился в распаде элиты, в ее безудержном гедонизме, принявшем извращенные формы. Разрушение личности называют иногда одним из факторов распада той империи. Во всяком случае, без здоровой личности нет здорового общества, а здоровая личность всегда носитель идеального, неких высших смыслов, воплощающихся в поведении человека. При распаде общества прекращается (нарушается) воспроизводство личности, иначе говоря, начинает воспроизводиться человек распада. Человек нашей нынешней правящей элиты, по большей части знающей лишь хватательный рефлекс и болезненно реагирующий на любую постановку вопроса о служении обществу, есть продукт этого процесса. В прошлом распад римской империи состоялся, но жизнь не остановилась. Явился новый человек, новая личность, несущая в себе идею всеобщего (солидарного) человечества. Они (идея и человек) стали не только метафизическим основанием для жизни после языческой империи, но и ее человеческим и идеальным материалом. Возможно ли что-то подобное сегодня? Во всяком случае, что-то подобное необходимо.
Такой ход мысли можно рассматривать как преамбулу к обсуждению вопроса о том, как живут смыслы в социуме, и какова роль элиты в их трансляции. Конкретно, речь о характерном «смысловом процессе» нашего времени. С одной стороны, ближайшей нашей опорной точкой является «красный проект», ничего, способного его заместить, на смысловом горизонте не просматривается. С другой стороны, ненависть к красному проекту изливается практически всеми социальными структурами, причастными власти и не причастными к ней. Можно ли видеть корни этой ненависти только в текущей ситуации мародерского разграбления? Несомненно, что нынешний мародерский энтузиазм в принципе несовместим с красной идеей. Этот мародерский энтузиазм Но ведь общество не состоит из одних только успешных «приватизаторов». Есть в этом процессе что-то «метафизическое», я имею в виду внутреннюю жизнь социума, в каком-то смысле его историческую преемственность, идущую через элитарные группы.
Есть ли исторические корни ненависти к красному (советскому) проекту? Помнится один эпизод, промелькнувший два года назад на телевидении. «Демократический журналист» Шеремет говорил о Лукашенко, победившем на очередных выборах в Беларуси. Колхозник, - произносил он с возмущением в адрес президента, что теперь из-за этого колхозника я коренной минчанин должен покидать Минск? Какой-то другой безымянный оппонент Лукашенко прямо прокричал в камеру «быдло». Это в адрес все того же Лукашенко. Голытьба, взявшая власть, все еще возмущает некоторых образованных людей из прошлого советского общества.
Раньше уже шла речь, что для создания новой элиты, элиты «красного проекта», не было времени и адекватных условий. Что же могло соткаться в этой пустоте, какой «Коровьев» должен был явиться оторопевшему обществу? В этом пункте уместно поставить вопрос о жизни смыслов, об их трансляции в культуре даже после того, как исчезла социальная группа – носитель этих смыслов. Речь идет о мироощущении дворянства имперской России дореволюционного прошлого и сопряженных с ними смыслах. В прошлом в одном во многом общем культурном поле России жили два народа: тягловое крестьянство и дворянство. В крестьянскую общину, в ее внутреннюю жизнь мало кто заглядывал. Экономист Чаянов да профессор Энгельгардт, переехавший жить в деревню. В остальном в нее заглядывала только статистика. А ведь ноги и тело русской революции вырастают из простонародья, из этого крестьянского мира, жившего по преимуществу в деревне, да из разночинных жителей города. В отличие от них судьба дворянства и дворянской аристократии привлекала внимание русского общества в 19 веке. Помнится в этой связи школьная программа по литературе, разговор о лишнем человеке в лице Онегина или Печорина. Положим, это был упрощенный социологизм, но есть в нем определенное здравое зерно. Поставим вопрос так: способно ли было русской дворянство 19 века выработать новый исторический проект для России, именно, проект развития? А развитие это ввиду вызова, брошенного европейской цивилизацией, могло быть только развитием в сторону промышленной стадии, в сторону индустриализации. Ответ очевидный не только сегодня, он был достаточно очевидным и в то далекое время. Нет, не могло. Отсюда «лишний человек», это проступающая потеря связи со временем. Правда был у прецедент и в другом обществе. Английская знать соединилась объединялась с торгово-промышленным классом, что способствовало становлению английского капитализма и колониализма, обеспечившим промышленную революции в Англии в 18 веке. Но наш (немец, вообще-то) Штольц нашего Обломова не переубедил. Наш «лишний человек» всего лишь симптом надвигающегося времени и неспособности элитарного дворянского слоя ответить на вызов. Зато жило барство – эта ипостась вырождавшегося дворянства. Отсюда и его реакция на революцию 1917 года как на революцию быдла, которую дворянскому сознанию, за исключением его небольшой ответственной части, принять было невозможно. Не от того ли адмирал Колчак посылал карательные отряды в сибирские деревни? Говорить-то с народом он не умел.
Вот этот дух живет сегодня в стане белого патриотизма, в этой специфической русской партии, о которой писал С.Е. Кургинян. Действительно, прислушаемся к их языку. Есть ли у них понятие развитие и концепция развития, есть ли у них хоть какие-то кроки социального проекта будущего? Понятие «прогресс» у них не популярно, если не предано анафеме. Прогресс для них миф европейского сознания, а реальный прогресс, основанный на этом мифе, вроде бы никогда и не существовал. Развитие, что это такое? Это понятие относительное, для одних развитие – для других регресс, и наоборот. А ведь вопрос здесь не в определении понятий как таковых, вопрос в ментальности, бегущей от идеи развития и от идеи социального проекта будущего. Если и есть какой-то внутренний не всегда сознаваемый проект, так это проект аграрной и по возможности крепостнической России. Не эта ли ментальная установка вдохновляла Шафаревича, когда он писал свою статью в газету «Завтра» и указал нам, что земля спасет русского человека. Вот он (русский человек) потянется к земле и наступит благодать. Возможно, эта благодать будет заключаться в переезде барина в родовую усадьбу. Какой-нибудь Михалков будет пинать модным ботинком не метателей тухлых яиц, а своих крепостных? Фантазия, конечно, неосуществимая, но она гиперболизирует ментальную установку, о которой идет речь. Суть же в том, что голова, повернутая в прошлое и не желающая принять неизбежность красного проекта, может видеть лишь давно умерший проект барский. В этом своеобразная жизнь культурных смыслов в истории народа, в данном случае – нашего народа. В одном из сообщений Bang весьма верно отметил, что отношение нынешней властвующей элиты к народу есть отношение феодальное. Феодал мнение народа не спрашивает, он оглашает свою волю. Опять-таки, а какой тип социальных отношений может воспроизвести властный слой, отвернувшийся от «красного проекта»? Либерально-европейский? Это называется, держи карман шире. Во-первых, нужно еще разобраться с типом взаимоотношений власти и народа на западе. Он может и разный в разных политических единицах европейского сообщества, но тенденция общая есть. Но не сейчас с этим разбираться, важнее, во-вторых, признать, что Россия не Европа, и даже не в смысле книг Паршева. Не было у нас того, что формировало характер европейского народа. Из-за этого П.Я. Чаадаев даже вычеркнул нас из Истории и представил нас чем-то вроде чистого листа, на котором провидение еще должно начертать свои письмена. Не соглашаясь с Чаадаевым, мы должны признать, что у нас было что-то, формировавшее характер и ментальные установки. Но это «что-то» не европейского разлива. Оно формировало народную толщу, об отношении к которой речь уже шла.
Здесь же уместно вспомнить о наших нынешних попах, вновь гордо шагающих пузом вперед. В общем, без эмоций: церковь, отвернувшаяся от красного проекта, отвернулась от своего народа. Ей остается также, как и нынешнему «классу 0,5», рассчитывать на слияние с западом, на возможность устроиться на западе, торганув верой своего народа. Возможно, слишком резкое предположение, на которое можно обидеться и оскорбиться. Но поставим вопрос так: в ситуации «Ч», при выборе между Россией и Европой, что выберет РПЦ. Должна ли она ответить на этот вопрос и отвечает ли она уже своими практическими действиями? Есть резон подумать.
Если предполагать, что ход событий в чем-то будет напоминать историю прошлого, распад римской империи и становление христианского мира, то уместно припомнить, что новая вера родилась в низах и опору находила прежде всего у них. У нас есть одна «низовая правда» - советский проект. Он есть отправная точка. Обработку этого проекта как перспективы будущего России и проекта для всего мира будут делать, разумеется, люди образованные в глубоком смысле этого слова, а в смысле фрагментарного образования сегодняшнего дня. Но их мирочувствование будет неотделимо от мирочувствования той народной правды, которая явила себя однажды через советский проект.
Впрочем и политическая элита, желающая спасения России (а этого вроде бы хочет нынешний диумвират), тоже может начать плавный поворот. Начать его не так сложно. Просто поставить вопрос не о коррупции чиновника (это сражение с ветряными мельницами, если не изъять ее социальные основание), а об ответственности бизнеса. Бизнес должен служить обществу, служить народу и государству, а не личному обогащению. И шаг за шагом заставлять бизнес, и не только бизнес, но самих себя и всю бюрократию служить своему обществу своему народу. Трудно, конечно, но зато гарантирована массовая народная поддержка. А сделанный шаг с необходимостью повлечет и другие шаги, опыт прошлого заставит востребовать.

[Ratan]

'Ratan' date='14.1.2010, 19:43' post='10701']

Каждая из великих культур обладает тайным языком мирочувствования,
вполне понятным только тому, чья душа принадлежит к этой культуре.
О.Шпенглер.
Казалось бы предпочтительно цитировать собственных мыслителей, и не ориентироваться на чужого и проблемного философа истории. Но у этого немецкого публициста встречается немало точных афористических фраз, нужно отдать ему должно в этом. Дей-ствительно, есть «тайный» язык мирочувствования не в смысле эзотерической доступно-сти посвященным, но в смысле доступности тем, кто глубоко проникает в это самое миро-чувствование культуры. Этот тайный язык был открыт Пушкину, Гоголю, Достоевскому и многим другим представителям нашего искусства в 19 веке. Толстому этот «язык» открывался больше через мудрствование, но открывался. Кому он открыт сегодня, кто, какой властитель дум говорит на этом языке?
Сегодня, сколько ни бегай, трудно найти такого человека. А говорил ли на этом языке наш «совок»? Отразил ли он мирочувствование своей культуры? Прежде чем обратиться к этому вопросу, я хочу выразить свое недоумение поисками какого-то спасительного обществоведения, которым заняты некоторые наши публицисты. В общем-то обществоведение и обществоведческая теория нам необходимы, это несомненно. Но надо ли превращать теоретическую работу в этом направлении в идею «фикс», в какой-то ключевой пункт общественного действия. Вот вроде бы найдем теорию, и сразу все станет на свои места, определиться направление и характер действия и общество, увлеченное правильной теорией, тотчас сдвинется с места, решить политические, культурные и экономические проблемы. Вот только как быть с глобальным окружением, как оно посмотрит на туземцев, открывших вдруг сакральные истины, заслоненные до сего времени марксизмом? Не возьмется ли и оно использовать «истинное обществоведение» для тех же целей, для каких использует его и поныне. Тем более, что, как можно понять по некоторым намекам «ищущего обществоведения», настоящее обществоведение давно существует на западе и только мы, подавленные марксизмом, к нему до сих пор не приникли. Правда, здесь возникает вопрос: а приник ли Китай к «истинному обществоведению», или он осуществляет свою модернизацию в состоянии «марксистской подавленности»? В общем, есть простая мысль суть которой в том, что не теория устройства общества движет им, но идея. Идея глубокая, внутренняя, лелеемая в глубине культуры и переводящая на язык конкретных поступков и социальных действий тот язык мирочувствования, на который намекает упомянутый немец. Не лучше ли почувствовать и понять эту идея и выразить ее языком понятий и языком образов? А что касается соотношения теории и действия, то можно напомнить из истории научно-технического прогресса, что изобретатели паровой машины не ждали появления теоретической термодинамики. Теория явилась в середине 19 века, когда паровая машина уже успешно работала в цехах заводов, на паровозе, на пароходе и во всех других потребных местах. Этот пример ответа на вопрос, что нужно искать для решения задачи, идею или теорию, и он годится и для социальных решений. Хотя в общем случае нужно конечно и то и другое.
Но вернемся к вопросу, был ли причастен «совок» «тайному языку» мирочувствования своей культуры? Этот может и затертый уже вопрос о культурно-исторической сути событии в русской народной революции 1917 года. Хочется иметь прямой и однозначный ответ на этот вопрос, но простое решение едва ли возможно ввиду крайне не простой российской истории. Здесь вновь и вновь приходится вспоминать о внутренней культурной раздвоенности русского общества, которая начала сознаваться в век интенсивного движе-ние его общественной мысли, т.е. в 19 веке. Это было время обостренной рефлексии русского сознания, и эта рефлексия совершалась, разумеется, в образованном слое русского общества. История знает очень разных его представителей, но нам интересны в данном случае факты, отражающие сознание массовое, преобладающее. Если обратиться к образной, а не научно-социологической, картине, то один из помощников в этом деле Ф.М. Достоевский, в частности, его дневники писателя, его разносторонние зарисовки русского общества. Особенно характерен образ русского барина, по своей культурной природе – внутреннего эмигранта. Такую характеристику, может не совсем справедливую, Достоевский дает А.И. Герцену: «Герцен был совсем другое (в сравнении с Белинским – прим.): то был продукт нашего барства, русский дворянин и гражданин мира прежде всего, тип, явившийся только в России и который нигде, кроме России, не мог явиться. Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он так уж и родился эмигрантом. Он и все ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их не выезжало из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с рус-ской почвой и русской правдой». И добавим еще цитату: «К русскому народу они питали одно лишь презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего».
Я далек от мысли, что эти характеристики Достоевского нужно брать как истины несомненные и окончательные. Нет, это наблюдения и образы талантливого писателя и подлинного гражданина и патриота своей Родины. Но они не исчерпывают многообразия русской жизни того периода и уж тем более не заменят абстракций социологического анализа. Жизнь многообразнее любых образных картин и любых абстрактных конструкций, в чем собственно ее прелесть и ее «жизненность». Отличались друг от друга московский и петербургский барин, а от них отличались разночинцы, также принадлежавшие к дворянскому сословию, хотя и к дворянству мелкому и обедневшему. Но в типическом образе, предложенном Достоевским, важна указанная им ключевая черта значительной части дворянского сословия, именно, потеря культурной почвы, это мирочувствование внутреннего эмигранта. Скрытый или явный язык такого мирочувствования не мог не явить себя. Отсюда и то вечное вранье, о котором говорит писатель, эта вечная потерянность лица и желание выглядеть европейцем. Трудно не процитировать: «Еще Герцен сказал про рус-ских за границей, что они никак не умеют держать себя в публике… И это истина: тотчас же выверт, ложь, мучительная конвульсия; сейчас же потребность устыдиться всего, что есть в самом деле, спрятать и прибрать свое, данное Богом русскому человеку лицо и явиться другим, как можно более чужим и нерусским лицом… Двести лет вырабатывался этот главный тип нашего общества под непременным, еще двести лет тому назад указан-ным принципом: ни за что и никогда не быть самим собою, взять другое лицо, а свое навсегда оплевать, всегда стыдиться себя и никогда не походить на себя – и результаты вышли полные».
Дворянство представляло собой тот элитарный слой, из которого вербовалась активная прослойка деятелей как консервативного, так и революционного направления, т.е. государственные деятели, деятели сферы искусства, образования и т.д. И, как показали события в начале 20 века, этот социальный слой оказался неспособным выработать про-грамму исторического пути России. Существовавший в этой среде слой государственников вольно или невольно должен был поддерживать консервативные устремления правительства, какая-то часть этих людей выступала с критикой и даже предложениями, нося-щими программный характер. Наверное, в наиболее сложном положении оказалась та часть образованного элитарного слоя, которая находилась в революционной оппозиции к существовавшей социально-политической ситуации. Оторванные от почвы, они искали рецепты преобразования этой почвы. В этих условиях сложились основные революционные направления в России, которые, с одной стороны находились под влиянием европей-ского социализма, с другой, представляли попытки обратиться к народным глубинам (народники). Те, кто внутренним историческим чувством принимали необходимость обраще-ния к глубинным основаниям русской действительности, не могли найти этого пути из-за отсутствия традиции и опыта синтеза культурных установок элитарного слоя с народной массой. Те же, кто желал преобразования и лишен был этой глубинной связи, в силу самой социально-исторической традиции в России обращались к западному опыту. В острой революционной ситуации ситуацию поставили под контроль люди действия, вооруженные программой, составленной по теоретической модели, родившейся в европейской культуре. Эта теория, давшая негативную оценк оценку капитализму как социальной мо-дели будущего, в то же время отрицала его и ставила историческую задачу построения общества, в котором в той или иной форме должен был доминировать общественный ин-терес, т.е. общества, принявшего в той или иной форме ценности солидаристского характера. Соединение теоретических моделей марксизма с русской действительностью обеспечивалось не достоинствами или недостатками теории как таковой, это соединение обес-печивалось культурной почвой аграрной России, ее приверженностью солидаристким основаниям жизни, которую ощущали и на которую опирались наиболее талантливые и видные вожди русской революции, т.е. Ленин и сменивший его Сталин. В ходе индустриализации всего комплекса мер по собственному спасению, страна была обречена на трудный путь ввиду внутренней противоречивости всего социального процесса, т.е. ввиду отсутствия исторической программы, опирающейся на глубинный язык мирочувствования русской культуры. Эта идейная незавершенность, мировоззренческая противоречивость сознания, не могла не отразиться на формировании элиты советского общества. С одной стороны, в нее входили люди, наполненные энергией и устремленные на преобразования, но лишенные необходимых элитарному слою форм сознания. С другой стороны, в нее входил слой «интеллектуалов», оторванных от русской почвы, революционных маргиналов, а также и спецконтингент, для проникновения которого вихрь революции открывал довольно широкие перспективы. Так или иначе, но страна вступила в драматическую и противоречивую полосу преобразований, спасительным вектором которой стала сверхсрочная индустриализации.
Здесь уместен вопрос о роли народного сознания в социальных процессах подобно-го рода, о его способности отразить подсознательный язык мирочувствования? Достоевский в своих зарисовках русской жизни и жизни низов был далек от ее идеализации, от поклонения народу как иконе, рисуя далеко не идиллические картины жестокости, невежества и грубости. Он полагал, что за этой корой пьянства, грубости и разного непотреб-ства русской жизни, аналогичных в общем-то проявлениям народной жизни других куль-тур, скрывается мирочувствование, проявляющееся в массе народных поступков и суждений, выражающих жизнеутверждающее начало культуры, ее способность «делать добро». Эти формы народного сознания мало пригодны для осознанного и целесообразного социального действия, касающегося общества как целого, но они задают мотивацию и позво-ляют дать оценку самому действию и его результатам. Взятые в своих непосредственных проявлениях, они отражают болше мирочувствование массы, его эмоциональный колорит.
Народное сознание, сознание «совка» формировалось в ходе сверхсрочной индуст-риализации, получившей название социалистического строительства. Его не могла сфор-мироваться пропаганда сама по себе, она оказывалась эффективной лишь в той мере, в какой соответствовала реальным процессам организации трудовой общественной жизни. Организация общественного трудового процесса формировала отношение к труду, и на этой почве назодила свое выражение внутренняя «народная правда», в которой жил принцип воздаяния по труду. И в этом контексте нужно признать, что советский период при всех исторически оправданных и неоправданных издержках впервые дал возможность широкого проявления «народной правды», выражению извечного чувства человеческой солидарности через общее дело, через «артельный труд» всей страны. На это чувство общего дела и на реальное участие в нем опираются также моральные основы поведения че-ловека труда. Честность и искренность необходимы в общем деле, но они становятся излишними и обременительными в условиях, когда общее дело разрушено и оправданы по сути все средства (не запрещенные законом) личного приобретательства, замещающего высшие ценности жизни. Организация совокупного трудового процесса в советском индустриальном обществе потребовала развития субъекта индустриализации, т.е. подготовки человеческого материала, способного осуществить этот прорыв, и названная подготовка шла через всеобщую грамотность, через подготовку рабочих и инженерных кадров, через профессиональную подготовку и формирование сознания всех социальных групп. Вся сумма обстоятельств, в которых находил выражение процесс социального развития, вовлекавший в общее дело и открывавший людям социальную лестницу роста при воспро-изводстве основных солидаристских начал, формировали мирочувствование советского человека. Здесь был источник высоких мотиваций, вера в светлые принципы, объединяющие общество, с ними было связано отношение к труду и к трудовому воспитанию как высшим ценностям, почерпнутые еще из аграрного прошлого России. Удовлетворение, получаемое от совокупной работы на общее благо.
Этот процесс должен был получить интеллектуальное оформление в когнитивной составляющей культуры, т.е. в миропонимании, в котором ведущую роль начинает играть наука, а не религиозная вера. Такое оформление должна была дать интеллектуальная эли-та общества. Но было по меньшей мере два препятствия для благоприятного развития со-бытий в интеллектуальной сфере, затрагивающей мировоззрение и идеологию. Одно их них связано с культурной традицией общественного сознания, проявившейся в 19 веке и о которой шла речь выше. Это разрыв с народной почвой и умствование интеллигенции, часто безответственное и безгосударственное, о чем было сказано в свое время в «Вехах». Большевистскую революцию поддержало считанное число деятелей культуры, подавляющее большинство видело в ней нечто дурное и жестокое, открывшее путь насилию низов. Не могу сказать, что высылка интеллигенции «философским пароходом» была необходимой мерой, но верно и то, что среди высланных не было сторонников советской власти. Можно упрекать власть за то, что она не сумела найти убедить образованный класс и найти с ним общий язык, но можно ли представить, чтобы в свою очередь интеллигенция Петербурга или Москвы нашла общий язык с крестьянско-пролетарским активом русской революции. «Собачье сердце» - выражение этого разрыва. В свое время Достоевский писал, что мы должны преклониться перед правдой народной но под одним лишь условием, чтобы народ принял от нас многое, что мы принесли с собой. Был ли готов к этому образованный слой гуманитарной интеллигенции? Еще хуже то, что драматическая судьба постигла тех, кто примкнул в революции. Имею в виду драмы, связанные со смертью А. Блока, С. Есенина, В. Маяковского. И все это при том, что советская власть изначально установила курс на сотрудничество с научно-технической интеллигенцией. Но, если события революционных и первых послереволюционных лет можно объяснять анархией и хаосом, то в относительно стабильный в политическом плане период мобили-зационного строительства и, тем более, в послевоенный период, соединения «интеллигентской» и народной правды не состоялось. Причины требуют отдельного анализа, но здесь речь идет не о том, кто виноват, а о том, что произошло. Неприязнь к интеллекту-альному слою, в особенности к слою почвенническому, традиционная черта русской бю-рократии. Это отторжение, отчасти заслуженное, одна из причин провала в сфере общественной теории и идеологии. Но в целом же здесь должна идти речь о политических про-цессах, воспрепятствовавших обращению к глубинным основаниям русской культуры и соединению их с процессами жизни в индустриальной России, получившими название со-циалистического строительства.
Случилось то, что случилось. Подорвана сама основа трудовой нравственности солидарного человека. Придти в родовое по своей психологии общество, где много делается из общественного интереса в союзе с патерналистским государством, и сказать этому об-ществу, устраивайтесь кто как может, значит обрести это общество на распад. Оно умеет жить при одних общественных отношениях и не может жить при других. Другие отноше-ния создают зону смерти там, где была зона жизни. И самым уязвимым слоем населения оказывается деревня, город более адаптирован к социальной динамике, хотя и в городе жизнь прежней культуры обречена на умирание. В разрушенной общественной структуре нет стимула к труду, тем более к труду творческому, осмысленному, к труду, требующему самоотдачи и способному приносить удовлетворение творчеством, направленным на общественное благо, «для обчества», для большой исторической цели.
И вот в этих условиях вдруг является «идея модернизации». Что же мыслят себе о субъекте модернизации ее «вдохновители» на высшем этаже власти? Чем они вдохновля-ются, что есть тайный язык их мирочувствования? Два маленьких примера, далеко не глобального характера, но иных здесь и не нужно. В свое время в прошлую зимнюю олимпиаду Путин, провожая олимпийцев, не забыл сказать им об увеличении премии за завое-ванные медали. Об этом не забыл сказать также и нынешний президент. Другой, также микроскопический факт. Находясь в Сибири, куда президент он привез также группу оли-гархов, чтобы посудачить о модернизации, он с удовольствием встретился со студентами. У бывшего доцента-юриста это своеобразный конек, поблистать остроумием перед молодежной аудиторией, тем более, что он делает упор на том, что будущее России создаст но-вая предприимчивая молодежь, освободившаяся от советских предрассудков. Ум и предприимчивость, вот черты нового поколения, которому якобы предстоит создавать буду-щую России. А как со стимулами? И здесь раз за разом видишь до смешного наивную веру в материальный стимул, в исключительную роль стремления к прибыли. Крот истории у нашей власти оказывается в общем-то примитивнее натурального крота. У последнего, полагаю, есть какой-то инстинкт жизни и программы, обеспечивающие продление жизни. Здесь же представляется так, что только инстинкт прибыли должен совершить чудо и вывести Россию в постиндустриальное будущее. Президент заявил с гордостью, что квартиры мы больше распределять не будем, это, так сказать, безрадостное советское прошлое, к которому возврата нет. Их нужно покупать по ипотеке и государство создаст для талантливой молодежи какие-то преференции. Но не стоит на них полагаться, нужно еще голову приложить, приложить способности, стать успешным. А если с головой не так успешно, что в таком случае? В трущобы, в коммуналки, или сразу на кладбище? Но дело даже не в этих частностях. Президента похоже вообще не беспокоит проблема созидания «субъекта модернизации» в лице квалифицированного рабочего, ученого и инженера. Он вроде бы сам собой явится из молодежи, оставившей «унылое прошлое» свое страны.
Да, мы должны быть отдавать отчет в положительной стороне деятельности нашего «диумвирата» и поддерживать его в стремлении сохранить государство. Но в плане «тайного языка мирочувствования» нам придется признать, что их мирочувствование глубоко маргинально и ни к какой культуре оно не принадлежит. Точнее, принадлежит культуре маргиналов, а не великих культур. Действительно, в эпоху Просвещения складывалась антропология, согласно которой человек суть эгоист, стремящийся к максимизации личной пользы. Но верили ли в нее сами создатели такой антропологии? Для меня это открытый вопрос. Ясно, что они создавали некий социально-антропологический миф, в который им хотелось верить, в который нужно было верить, чтобы оправдать наступление эры капитализма, эры рационально организованной наживы, при которой власть принадлежит деньгам. И эта власть приобрела тотальный характер. Напомню афористичное изречение все того же О.Шпенглера: «Демократия это инструмент диктатуры денег». Эта просвещенская антропология должна была дать мировоззренческую легализацию экономическим отношениям, освобождающимся от моральной ответственности, и складывающимся на их основе отношениям политическим. Поэтому названный миф дополнялся теорией «невидимой» руки, которая эгоизм личности обращает в общественное благо. И в этот миф, похоже, искренне верит сегодня наша власть. Так приходится думать по той причи-не, что никаких намеков на другие антропологические представления в ее речах обнаружить до сих пор не удавалось. Но в Европе эта вера внедрялась в культурное и общественное пространство, с которым эта вера могла соединяться, но которое она никак не исчерпывало. У нас же отобраны все культурные доминанты России, продолжавшие суще-ствовать в советской оболочке, и на их место поставлена только эта крайне примитивная, безжизненная и безжалостная вера в благо личного эгоизма. Только маргинальная куль-тура, утратившая связь с собственным мирочувствованием и с собственной историей, мо-жет ограничиваться таким убогим мировоззрением. Только такое маргинальное мировоз-зрение может не замечать расцвет мошенничества и криминальных средств получения наживы и того, что названный антропологический миф внедрялся в европейскую среду при жестком контроле ряда других общественных нормативов.
Впрочем, трудно ожидать, чтобы беспочвеннический Петербург мог дать мировоззрение другого типа. Достоевский в своих дневниках бросает как само собой разумеющее-ся: «Не Петербург же разрешит окончательно судьбу русскую». Вообще-то, может и Петербург даст это окончательное решение, но это будет решение летальное. Во всяком слу-чае, чтобы воспрепятствовать такому решению, нужно реанимировать мирочувствование культуры и выразить ее не только на языке политическом, но на всех уровнях и всеми средствами сознания. «Совок» должен быть реабилитирован, ибо он не тот мещанский тип, который начал усиленно формироваться в эпоху подготовки «перестройки» средствами социальных технологий. Настоящий совок, т.е. советский человек, явил себя в советской истории иначе, явил себя как способный к овладению научно-техническим прогрес-сом, как способный к овладению историей. Мирочувствоание и мировоззрение, соединяющие нас с историей, с жизнью в Истории, а другой жизни для нас и не может быть, вот действительный объект интеллектуального поиска, а не таинственное «научное обществоведение», без овладения которым мы якобы и не сможем сдвинуться с места. Разумеется, речь идет не об отказе от поисков в сфере обществознания, речь идет о целевой установке такого поиска.

[Лёвин]

Об идее и социологии

В общем, есть простая мысль суть которой в том, что не теория устройства общества движет им, но идея. Идея глубокая, внутренняя, лелеемая в глубине культуры и переводящая на язык конкретных поступков и социальных действий тот язык мирочувствования, на который намекает упомянутый немец. Не лучше ли почувствовать и понять эту идея и выразить ее языком понятий и языком образов?

А понятия и образы откуда брать? Художественная литература давно не авангард общественной мысли. Рулит публицистика, нуждающаяся хотя бы в минимальной наукообразности. Идея действенна если она может развернуться в кучу прикладных текстов. А о чем должны быть эти ворохи бумаги - все об архетипах?

Мне кажется, мысль "некоторых социологов" понятна и проста. Сила западного общества в его научной "саморефлексии", она же - социология. Ну не может индустриальное общество держаться на мифах и неявном знании: рассыплется.

И потом. Какого рода должна быть идея? Тут выбор небольшой: или религиозная в прямом смысле, или претендующая на статус научной теории (как марксизм). Просто заявить: вот идея - не будет эффективно. Надо объяснить природу и характер настоящего зла, выявить его корень, только после чего можно указать на Добро. После этого надо еще расписать путь к нему. Об этом всем, кажется, в "Постперестройке" расписано. Короче слов понадобится много. И тут либо вдаваться в религиозный дискурс, сочинять нео-пророчества, повторяя опыт незабвенного Джозефа Смита, или (квази-)научный. Если же последний, то любые наработки "спасительной" социологии будут весьма кстати.

А что касается соотношения теории и действия, то можно напомнить из истории научно-технического прогресса, что изобретатели паровой машины не ждали появления теоретической термодинамики. Теория явилась в середине 19 века, когда паровая машина уже успешно работала в цехах заводов, на паровозе, на пароходе и во всех других потребных местах.

С паровой машиной хорошо - можно построить и разобрать тысячи неудачных моделей, прежде чем натолкнуться на одну правильную. Металл терпит. С обществом все сложнее. Оно в этом плане ближе к котлу ядерному: без хорошей теории не построишь.

[Ratan]

'Лёвин' date='9.3.2010, 19:54' post='11797']

Об идее и социологии

А понятия и образы откуда брать? Художественная литература давно не авангард общественной мысли. Рулит публицистика, нуждающаяся хотя бы в минимальной наукообразности. Идея действенна если она может развернуться в кучу прикладных текстов. А о чем должны быть
эти ворохи бумаги - все об архетипах?

Когда есть идея, то за понятиями и образами дело не станет. Собственно идея всегда существует в понятиях и образах. Речь ведь идет не об абстракции, а об идее-смысле (смысле жизни), абстракция в этом вопросе сама по себе никогда не удовлетворит. Это должен быть смысл пережитый и глубоко укорененный в истории, в культуре, в психологии и т.п. Если таковых смыслов нет, стало быть нет идеи. Если рулит публицистка, то дело просто в том, что она предлагает нужный (или не нужный) набор образов и понятий. Уровень и масштаб ее действенности соответствует уровню общественного сознания. Если последнее упростилось до публицистки, то в этом не сама публицистка виновата. Она нужна как одно из средств. Если другие средства пропали, значит неладное что-то творится. И что значит, действенная идея должна развернуться в кучу прикладных текстов. «За Родину, за Сталина!» - вот и весь прикладной текст для своего времени, никакой кучи не надо. Если Вы имеет в виду идеи технологические, тогда другое дело. Они требуют проработки для исполнения. Я же имею другое в виду, это другое – идеи-смыслы, выражающие мотивации и побуждающие мотивации.

Мне кажется, мысль "некоторых социологов" понятна и проста. Сила западного общества в его научной "саморефлексии", она же - социология. Ну не может индустриальное общество держаться на мифах и неявном знании: рассыплется.

А я в ответ «социологам» хочу сказать, что сила западного общества (как всякого вообще) в цементирующих его идеях, которые могут опираться и на мифы (рациональные мифы). Примером является антропологический миф Запада о самодостаточном индивиде, выраженный отнюдь не ворохами текстов, а простой фразой: человек рождается свободным! (но повсюду он в оковах). Возможно, Ж.Ж.Руссо не гений, но генеральную мысль выразил гениально просто. Рождается свободным - и точка, все остальные «вороха» для интеллектуалов. Можно ли это называть саморефлексией? Здесь ответ неоднозначный. С одной стороны, это постулат нового общества, выраженный в данном случае (у Руссо) средствами публицистики. Его трактат научным никак не назовешь, скорее наукообразным. С другой стороны, культурна рефлексия, т.е. постоянно осознание и воспроизводство основных культурных смыслов – условие здоровой воспроизводимости общества. Эта рефлексия не обзязательно может быть научной, но она должна быть. На некоторых стадиях она должна быть научной, т.е. отлитой в рациональные формы сознания. Усиленная рефлексия такого рода приходится на 19 век, в советское время она была весьма заторможена. Что касается западного общества, то не берусь оценивать степень и значимость его саморефлексии сегодня. Но есть сомнение в его социологической рефлексии. Главный объект рефлексии - смысловые структуры, придающие обществу целостность. Необходимость постоянно показывать их самому себе порождается социальной динамикой, вроде бы рефлексия выполняет функцию компаса, по которому выверяются отклонения и корректируется исторический курс. Много ли запад сегодня об этом думает? Другое дело, что те, кто обществом управляет, должны иметь по возможности объективную (научную) картину его состояния. Оно должно быть представлено как объект социального действия, чтобы действие было успешным. А фундаментальной теории общества или фундаментальной объективистской антропологии им не нужно. Вы сможете управлять автомобилем или другой установкой не зная ее устройства, но умея связывать управляющие действия с реакцией устройства. Можно эти связи называть теорией общества, его саморефлексией и т.п. Но это у некоторых социологов от непонимания сути гуманитарного объекта и гуманитарного знания. Так сказать, технологический подход. Прикладные знания такого типа далеко не лишни, особенно, если хочешь манипулятивного управления. Вообще, восторги по поводу западного обществоведения разбиваются о простой пример. Что, все эти «экономикс», за которые постоянно дают «нобелей», есть глубокое знание об обществе и его хозяйстве? Или они в лучшем случае есть эмпирические обобщения управляющих воздействий? Или просто идеологический блеф, с их помощью которого подкрепляется основной социально-антропологический миф?
Вообще, здесь возникает тема рефлексивной функции обществоведения, но это тема не простая. За бугром есть конечно серьезное обществоведение, и через историю (Ф.Бродель, например, великолепен в области истории кап.хозяйства), и через социологию (М.Вебер и иные) и т.д. Но все утилизируется в технологии управления, в которых доминантная роль принадлежит социальной психологии. У «управителей» есть доминантная мотивация, под которую они утилизируют все, что пригодится. И здесь нужно ясно сознавать, что «нашего обществоведения» запад нам не построит, даже если почувствует наши «совковые» смыслы. И не нужно обольщаться. Против такого обольщения я всегда и выступаю. Что толку эвенку или чукче от знания мерседеса, если «оленя лучше». Знание мерседеса не научить его оленеводству. Другое дело, если он в Берлине окажется, там на олене будет не с руки, лучше быть знакомым с мерседсом. Если кто-то хочет обществоведения одного для всех, тогда уж пусть идет учиться к Соловьеву. Он всеединством был озабочен.

И потом. Какого рода должна быть идея? Тут выбор небольшой: или религиозная в прямом смысле, или претендующая на статус научной теории (как марксизм). Просто заявить: вот идея - не будет эффективно.

Мотивирующая идея должна апеллировать к глубинным культурным основаниям, к глубинам сознания народа. Сформулировать смыслы своей культуры на рациональном языке – это нам сегодня крайне важно. Это то, что сделал Руссо (не он один, просто пример показательный). Если эти смыслы совсем забыты, то и об идеях можно забыть. Рациональный (научный) поиск должен помочь нам устранить амнезию. Поэтому я всегда забочусь о нашей собственной культурной рефлексии, которую иные искатели обществоведческого знания рассматривают как погружение в архаику и хотят учиться у запада. Ну принесли однажды марксизм с запада, адаптировали на время к своим потребностям. Но спас ли он нас? Сегодня актуальна именно рациональная культурная рефлексия. Она может быть компасом для прокладки пути в будущее. Религиозная идея в постмодерн вести не может, наше православие напрасно надувает щеки и пишет учебники по основаниям религиозной культуры. Их дело дать человеку утешение, вот пусть и дают. Я тоже готов идти к ним за нравственным утешением, но уж больно они сами «безутешны» сегодня, все больше о земном думают, «страшно далеки от народа», потому и утешить его не могут.

Надо объяснить природу и характер настоящего зла, выявить его корень, только после чего можно указать на Добро.

Думаю, это задача антропологии. Добро и зло в человеке, точнее, в социально-культурном способе его бытия. А свое понимание добра непременно нужно осознать в формах рациональной антропологии.

С паровой машиной хорошо - можно построить и разобрать тысячи неудачных моделей, прежде чем натолкнуться на одну правильную. Металл терпит. С обществом все сложнее. Оно в этом плане ближе к котлу ядерному: без хорошей теории не построишь.

Так общество с нуля никто не строит. Оно живой организм, живущий своей идеей. Нет идеи, нет и организма. Я об этом собственно и хотел сказать примером о паровой машине. Смысл существует прежде его научного выражения.

[Лёвин]

1. Подход, что идея должна аппелировать к глубинам сознания народа, непременно наталкивается на курицо-яичную проблему: народ собирается вокруг идеи, но идея должна быть созвучна народу, то есть быть именно той идеей, вокруг которой собирался народ. Мне кажется, рытье в коллективном бессознательном немного не то. Идея сильна, если есть уверенность, что она соответствует объективной Истине, то есть чему-то независимому ни от индивидуума, ни от скоплений индивидуумов, а значит от "всеединства", хотя бы чисто теоретического, никуда не деться.

Кстати, попытка универсальной социологии есть у Зиновьева. "Логическая социология" называется.

2. Насчет, добра и зла следует заметить, что Сергей Ервандович что-то там про Тьму писал. То есть зло как бы онтологично и независимо от человека, как, наверное, и добро.

3.

Ну принесли однажды марксизм с запада, адаптировали на время к своим потребностям. Но спас ли он нас?

В свое время спас.

[Tapa]

Когда есть идея, то за понятиями и образами дело не станет. Собственно идея всегда существует в понятиях и образах. Речь ведь идет не об абстракции, а об идее-смысле (смысле жизни), абстракция в этом вопросе сама по себе никогда не удовлетворит. Это должен быть смысл пережитый и глубоко укорененный в истории, в культуре, в психологии и т.п. Если таковых смыслов нет, стало быть нет идеи.
...Мотивирующая идея должна апеллировать к глубинным культурным основаниям, к глубинам сознания народа. Сформулировать смыслы своей культуры на рациональном языке – это нам сегодня крайне важно. ... Если эти смыслы совсем забыты, то и об идеях можно забыть.
...Добро и зло в человеке, точнее, в социально-культурном способе его бытия. А свое понимание добра непременно нужно осознать в формах рациональной антропологии.
Так общество с нуля никто не строит. Оно живой организм, живущий своей идеей. Нет идеи, нет и организма.
... Смысл существует прежде его научного выражения.

Ратан, я всегда с большим интересом читаю Ваши размышления в этой "ветке". Потому что, конечно, "сформулировать смыслы своей культуры на рациональном языке – это нам сегодня крайне важно". Нельзя не согласиться, что "мотивирующая идея должна апеллировать к глубинным культурным основаниям, к глубинам сознания народа". И что у Соловьева эти основания сформулированы замечательно верно.
Но мы же понимаем, что сейчас нарушена культурная преемственность. Что на младшие поколения обрушена пропаганда совершенно чуждых русской душе и культуре эталонов. Тогда о каких смыслах мы говорим?
Да, смысл существует прежде его научного выражения. Еще недавно в загибающейся среднерусской деревне можно было видеть носителей этого смысла. Они смыслом (конкретно, идеей «справедливости и солидарности») были реально пропитаны, при том, что не больно о нем могли сказать. Хотя и говорили тоже. Иногда очень страстно. Они получили его в традиционном варианте от крестьян-родителей, а потом советское бытование (и культура, разумеется) сии смыслы не разрушили. Теперь поколение уходит, от смыслов постепенно остаются рожки да ножки. Так… «нитевидный пульс». Что будет питать их завтра? Ну, не ландшафт же!
То есть у нас на глазах рушится здание русской идентичности. (Какая идентичность вне высших смыслов!) Или не рушится? Вы говорите о философии «всеединства»... Но не надо ли, для начала, обосновать единство сегодняшнего русского человека и того, соловьевского? Я не утверждаю, что его нет, но хотелось бы понять, на чем, по-вашему, оно держится при сокрушении культуры? И есть ли основание для «антропологического оптимизма»?

[Ratan]

'Tapa' date='12.3.2010, 23:30' post='11853']

Ратан, я всегда с большим интересом читаю Ваши размышления в этой "вет-ке".

Спасибо. Небольшой аплодисмент всегда хороший стимул для «артиста».

Но мы же понимаем, что сейчас нарушена культурная преемственность. Что на младшие поколения обрушена пропаганда совершенно чуждых русской душе и культуре эталонов. Тогда о каких смыслах мы говорим?

Да, о каких смыслах мы говорим? Вопрос, как говорится «на засыпку». Но вопрос, который неизбежно напрашивается. Я думаю, что Ваши вопросы всем нам адре-сованы, всем, кто небезраличен сегодня к судьбе Отечества. И каждый станет от-вечать в меру своего разумения. Я попробую ответить Вам и себе самому в меру своего понимания. Но по частям, выделяя три вопроса. Первый тот, что сформу-лирован в цитате. О каких смыслах мы говорим сегодня, существуют ли они? И о каких вообще можно говорить? Но нельзя отвечать на вопрос без преамбулы. От-вет получится длинным и в чем-то не по существу, но я начну все-таки с меха-низма культурной преемственности.
Культурная преемственность несомненно нарушена. И вопрос для тех, кто хотел бы ее восстановить, как вообще осуществляется эта преемственность? Вот если бы мы получили возможность для ее восстановления, что нужно было бы делать? Для этого и обсудим механизмы воспроизводства, пусть это будут общеизвестные истины, но ради приведения в систему.
В обществе всегда есть институциональные структуры, ответственные за воспро-изводство культуры. Все эти институты я наверное не перечислю, но некоторые. Прежде всего – сфера образования вкупе со сферой воспитания, практически они не разделимы. Далее, вся сфера искусства: слово в его поэтическом и прозаиче-ском воплощении, музыка, во всех ее жанрах, театр, кино и т.п. Все это преиму-щественно образные средства передачи образцов поведения и образы, несущие смыслы для овладения поведением. Правда, там, где слово, там всегда соедине-ние образа и мысли. Логос он и в Африке Логос, перефразируя преферансистов... Все эти институты представлены по меньшей мере в двух ипостасях. Одна – лю-ди, объединяющиеся в сообщества. Это педагоги средней школы и высшей шко-лы, это творческие союзы писателей, музыкантов, артистов и т.д. Все они несут определенные ментальные установки. Другая ипостась, собственно социальные институты в виде школ, ВУЗов, издательств, студий разного рода, концертных за-лов и т.п. Все эти институты живут в обществе сегодня, они не могут не выполнять социальный заказ, предъявляемый идеологией, властью и т.п., которому конкрет-ное обличье дают люди, выполняющие свою творческую и не творческую работу.
Далее – СМИ в нынешних условиях индустриальной и постиндустриальной ста-дии. СМИ универсализируют себя сами (согласно социальному заказу), поскольку они берут на себя роль трансляторов культуры. Сегодня у нас (и не только у нас) они трансляторы антикультуры. Но ведь были и другие времена, когда школьни-ков встречала по утрам «пионерская зорька», совсем не озабоченная проблемой борьбы с наркотиками (не было проблемы) или насилия в школе. Где сейчас дет-ский хор мальчиков на Всесоюзном радио, замечательные чистые голоса… Не знаю, может существует, но не слышен.. Да и трудно представить, чтобы он за-звучал вместо передач какой-нибудь К. Собчак. Но, не стану отвлекаться.
Культура иерархирована и трансляция культуры также отвечает этой иерархии. Есть ее высший этаж, рациональный. Этот этаж осваивается всеми, кто достигает нужного развития и образования. Чем был хорошо социальный порядок в Союзе, так это тем, что не было в нем ни сословных ни материальных преград к образо-вательно-духовному подъему. Неравенство в возможностях (прежде всего – карь-ерных) было, но оно не было фатальным. По биографиям можно судить. Вообще-то освоение этого этажа есть образовательный пропуск в элиту. Но сегодня не об этом. О том, что такой этаж существует и в обществе он очень важен. Важен тем, что задает смысловую карту реальности, в которой живет человек. Она задана образами и понятиями, я отмечу рационально-понятийный уровень как основание для целеполагания и ясного осмысленного действия с осознаваемым социальным результатом. Фактически этот этаж сознания стремятся достраивать те, кто заин-тересован в содержательной дискуссии на интернет-форумах, открывших каналы взаимодействия, закрытые нам в социальной среде. Рациональный уровень край-не важен для социального действия, а его содержание определяется смысловыми установками, не всегда осознанными. Само по себе нравственное (или иное чув-ство), живущее в человеке, не гарантирует адекватного социального действия. Т.е. в плане личных отношений оно может и без основательной рефлексии вы-звать нужную реакцию. Но даже в этих ситуациях мы взвешиваем свои возмож-ные действия, соизмеряя их с целью и ситуацией. Артист ищет выразительные приемы, чтобы донести зрителю предполагаемые смыслы, живописец решает та-кие задачи своими средствами и т.д. Я хочу отметить обстоятельства может и общеизвестные, но все-таки. Есть институциализированные механизмы трансля-ции культуры, и они иерархированы, так сказать, системно сгруппированы. Точно также иерархирована и сама культура по средствам выражения смыслов и по сте-пени глубины их выражения. Верхний рациональный этаж существует сегодня в виде разных наук. Это некая система обществоведения, наверное, никогда не за-вершенная, но она выражает на понятийном уровне (отчасти и задает) смысловую реальность, в которой живет общество. Мы вообще живем в мире смыслов на ин-дивидуальном уровне и на уровне общества, и в этом плане всегда есть смыслы, о которых говорят. Я бы только отметил роль философии на этом верхнем этаже, она ведь и возникала как выразительница фундаментальных смыслов культуры. Так или иначе, на этом этаже формулируются генеральные смыслы и формирует-ся исторический курс, который потом воплощается в социальную и внешнюю по-литику, культурную политику и т.п.
Можно обсуждать становление механизмов трансляции культуры в советский пе-риод, можно обсуждать их порчу в поздний советский период. Важно фиксировать, что работу по трансляции культуры ведут люди, занятые в названных структурах. Они же вырабатывают новые культурные формы, реагируя на социальных заказ. Конечно, есть одиночки, но чтобы их работа была воспринята, им нужна та или иная институциализация, в том числе, через какие-нибудь неформальные органи-зации, так сказать, нелегитимные структуры, всегда стремящиеся стать легитим-ными.
Сегодня институты социально-культурного воспроизводства по большей части ис-карёжены, полуразрушены, и что еще важнее, их вынуждают функционировать на разрушение, т.е. не создавать и воспроизводить культуру, но перемалывать ее, замещая переживания высших смыслов похотливыми ужимками. На это с полной очевидностью работает весь разухабистый шоу-бизнес, заполнивший соответст-вующие общественные институты. Другой характерный пример, нынешняя ре-форма образования, которая направлена на пресечение массового восхождения по образовательной лестнице, соответственно, на ликвидацию «субъекта модер-низации». Не сомневаюсь, что такова ее фактическая цель, а люди, организую-щие этот процесс, направляются либо какими-то соглашениями, которых не могут нарушить, либо принципиальным антисоветизмом, требующим разрушения всего советского просто потому, что оно советское. Видна ведь очевидная и искренняя реакция президента на все советское, как подлежащее ликвидации. Ликвидации если не мгновенной, то в перспективе – непременной. Впрочем, оба фактора со-единены.
В этих условиях можно было бы опустить руки и сказать себе: о каких смыслах собственно можно говорить? Все обессмыслено, куда бы не взглянул, полупьяные ржущие морды, отвратительный шабаш пошлости и примитивных инстинктов. Те-ле- и радио-ведущие сыплют непрерывную пошлость столь примитивную и отвра-тительную, глумящуюся над любыми ростками нравственного чувства и приличия, что не верится, что все это не в страшном сне, а наяву. Такое не только на совет-ском радио и телевидении было немыслимо, такое было отвергнуто с отвращени-ем во всех социальных группах послевоенного советского общества. Сегодня от-вергнуть некому, власть и бизнес поощряют, и нет смысла спрашивают, о чем при этом думают все названные субъекты. Это распад и гниение, гниение головы, от-равляющей весь организм, и организм не может сам отринут эту гниль.
Есть ли хоть какая-та надежда? С одной стороны, есть надежда на людей, кото-рые в этой грязи живут, но внутренне никогда с ней не смирятся. Но это, может статься, больше желаемое, чем действительное. Речь ведь начата о механизмах трансляции культуры. Есть ли там хоть что-то обнадеживающее?
Иногда сам себе задаю вопрос: отчего такой не снижающийся яростный накал ан-тисоветизма, за которым вообще-то стоит отрицание всякого высокого смысла в своей и чужой истории? С кем и с чем борются наши «псы либерализма»? Ответ у меня примерно такой: они борются с не институциализированными механизмами трансляции культуры, с продуктами такого стихийного воспроизводства. Борются с самой почвой и с тем, что на ней всходит или может взойти.

Да, смысл существует прежде его научного выражения. Еще недавно в заги-бающейся среднерусской деревне можно было видеть носителей этого смысла. Они смыслом (конкретно, идеей «справедливости и солидарности») были ре-ально пропитаны, при том, что не больно о нем могли сказать. Хотя и говори-ли тоже. Иногда очень страстно. Они получили его в традиционном варианте от крестьян-родителей, а потом советское бытование (и культура, разуме-ется) сии смыслы не разрушили. Теперь поколение уходит, от смыслов посте-пенно остаются рожки да ножки. Так… «нитевидный пульс». Что будет пи-тать их завтра? Ну, не ландшафт же!

Да, с ландшафтом заминка. Ему на смену приходит «антропогенный городской ландшафт», везде одинаковый. Кстати, фактор очень разрушительный для «поч-веннических ростков». Этот городской ландшафт, неизбежный в ходе урбаниза-ции, должен быть ассимилирован культурой, она должна определить его вид, то-гда он становится союзником, а не врагом. Пример, сталинские высотки. Они срослись с советскими смыслами, они оказались выражением новой эпохи без по-тери культурного ядра. Но вот разговор о деревне, с ее сильным ощущением фундаментальных смыслов и со своей рефлексией, довольно далекой от абст-ракций философии (но со своей жизненной философией). Кстати, совсем не факт, что деревня может только пить и не умеет думать. У одного из давних моих кре-стьянских предков (до рев. 17-го года) среди сотни книг была книжка Б.Паскаля, а в деревне с ее здравым смыслом книжки за обложки не покупают и на «авторите-ты» не ведутся. Но не в деревне только дело. Дело в том, что не институциализи-рованное воспроизводство смыслов опирается на множество символов, напол-няющих социальное и культурное пространство, на проявления психологии, быто-вые традиции и множество всего такого, что несет и способно нести смыслы или хотя бы их осколки, из которых можно в принципе склеить целое. Так совершает-ся неконтролируемая и, разумеется, неполноценная трансляция смыслов во вра-ждебном окружении. Если люди чувствуют или почувствуют враждебность окру-жения, они потянутся к этим частицам смыслов и к их реанимации. Одно из мест их хранения – историческая память, семейная память, соприкасающаяся с исто-рией, мир символов, воплощенных в исторических памятниках и т.д. Пока есть тя-га (сознательная или бессознательная) к этим символам и смыслам, есть народ (хотя бы «латентно») и пока есть народ, тяга к ним неистребима. У Т.Куна есть суждение, что парадигма умирает вместе с ее последним приверженцем. То же самое можно было бы сказать о культуре, но с поправкой. Здесь имеется, види-мо, какая-то критическая масса, ниже которой становится невозможным воспроиз-водства народа как исторического субъекта, тогда соответствующие символы превращаются в предметы массовой культуры, в сувениры прошлого, раскупае-мые туристами и т.п. Поэтому пространство не институциализованного воспроиз-водства культуры также превращается в поле борьбы, но это поле большое, кон-тролировать его трудно, здесь трудно стрелять по индивидам (эффективность не высока, это эффективно на верхних этажах), нужно стрелять по площадям. Этим и занимаются «пассионарные» деятели шоу-бизнеса. И занимаются только «код-лой», каждый в отдельности сразу потеряется. Без фонограммы, декораций и де-цибелов массовый эффект пропадет.

То есть у нас на глазах рушится здание русской идентичности. (Какая иден-тичность вне высших смыслов!) Или не рушится? Вы говорите о философии «всеединства»... Но не надо ли, для начала, обосновать единство сегодняшнего русского человека и того, соловьевского? Я не утверждаю, что его нет, но хо-телось бы понять, на чем, по-вашему, оно держится при сокрушении культуры? И есть ли основание для «антропологического оптимизма»?

Да, здание русской идентичности рушится вместе с социальными структурами, которые его поддерживали и должны были поддерживать. Но о единстве русского человека про-шлого и настоящего, о выборе между антропологическим оптимизмом и пессимизмом и о других не менее важных вещах - в другой раз.

[Ratan]

'Лёвин' date='12.3.2010, 22:10' post='11851']

1. Идея сильна, если есть уверенность, что она соответствует объективной Истине, то есть чему-то независимому ни от индивидуума, ни от скоплений индивидуумов, а значит от "всеединства", хотя бы чисто теоретического, никуда не деться.

Истина в нравстенной сфере и истина в науке - не одно и то же. В нравственной сфере важна объективация "истины", она не может быть мнением одного человека или игруппы, она должна приобретать необходимый характер. Например. есть существо бесконечно более могущественное чем человек, но существо доброе (религиозный вариант).

2. Насчет, добра и зла следует заметить, что Сергей Ервандович что-то там про Тьму писал. То есть зло как бы онтологично и независимо от человека, как, наверное, и добро.

Перенос нравственных категорий в космическую бездну - это характерно для мифологической мистики. Надо ли его актуализировать - вопрос проблемный. Жизнь и смерть - вот два полюса. Можно представить борьбу жизни и смерти как космическую драму. Надо ли? В христианстве ведь уже представлено. Впрочем. как образ, как символ значимости такой борьбы... тогда смысл есть.

3. В свое время спас.

Да, как попавшийся под руку инструмент, как временное средство. Но как быть с "жизнью вечной"? В марксизме нет ответа (в нем нет ни грана этики, говорил классик)

[Dimkos]

Я все думаю, хоть кто-нибудь (из властей) за чем-нибудь следит.
Под снос ведут все социальные институты, ответственные за воспроизводство общества и его культуры. Семью как институт сносят ювенальной юстицией и перенятием европейских форм правового регулирования. Молодежь и школу сносят секспросветом (все по западным стандартам) и всякими германиковскими «Школами». Высшую школу добивают ЕГЭшней…
Сколько же можно обрушивать всю систему в ноль? Доколе-то?
Или это какие-то «интеллектуалы-гении» пытаются преодолеть кризис современного человечества (антропологический, культурный, политический и т.п.) через регресс: мол, загоним все культурные формы в регресс, и выживут самые жизнеспособные из них, – осуществим культурную «перезагрузку». Но это из рубрики «Альтернативные интерпретации впадания в небытие».
В реальности идет регрессирование, причем это регрессирование целенаправленно подпитывается энергиями, идущими не столько из-за рубежа, сколько отсюда («Школу» придумал сам хЕрнст, ЕГЭ придумали вводить доктора физ.-мат. наук типа Филиппова и Фурсенко и т.д., и т.п.).
Политические формы борьбы невозмождны и неадекватны. Не только по причине отсутствия публичной политики, сколько по причине более глубокого сброса-регресса – не политического, а культурного.
Значит, проблема о выживании страны упирается в ответ на вопрос об тех социально-культурных (даже не политических) формах, которые смогут выжить в этом регрессе. Какие смогут выжить? Что это за неведомые формы, способные к выживанию, воспроизводству и обеспечению безопасности своему антирегрессивному содержанию?.. А главное, способные содействовать воспроизводству смысла в себе и культуре.
Современные катакомбы, которые должны противостоять регрессу и в борьбе с ним выстоять. Выстоять, конечно, будет не просто… И без гарантий на победу. А что делать...

[Лёвин]

Уже давно пытаюсь в текстах Сергея Ервандовича найти подтверждение или опровержение мысли, что федоровское "Общее дело" и есть Сверхмодерн в чистом виде.

Казалось бы Сергей Ервандович, четко написал в 42-м Кризисе, "что лишь богостроительство могло позволить большевикам двинуться от Модерна (с которым они были связаны неразрывными якобинскими узами) – к Сверхмодерну. То есть к проекту, основанному на преодолении человеческим гением всех мыслимых и немыслимых вызовов. Вызова мортальности, вызова финальности, вызова второго закона термодинамики, аж вызова сжатия Вселенной... и так далее". Но все же богостроительство - не совсем Общее Дело...

[Ratan]

Продолжение сюжета
Человек действительно жить без смысла не может, великий писатель совершенно прав. Но и жизнь у него соответствует тому смыслу, который им по той или иной причине принят. Осознанно принят или неосознанно, это по обстоятельствам. Если принят смысл бессмысленный, то и жизнь бессмысленная без глубоких переживаний, без высокой цели, без напряжения духа. В общем, существование. Такой она становится при навязывании смыслов-однодневок, а именно такова тактика управления массовым поведением сегодня в мире капитала (марксистский пропагандистский термин здесь вполне уместен). Обидно за создателя, стоило ли творить такое чудо как человек, с его способностью к удивительной высоте духа и удивительным свершениям во имя жизни, чтобы это чудо природы, или антропосоциогенеза, в общем вершина Творения, вело жизнь скотскую. Тут уж даже жизни насекомого позавидуешь, во всяком случае, оно «честно» выполняет свой долг в круговороте жизни, ту роль, которую ему отвела природа. А человек, пренебрегающий своим высшим призванием? Что может быть хуже.
Казалось бы должны быть у человека быть некие высшие инстинкты, подсказывающие ему соответствие или не соответствие человеческому образу? Когда смотрю на рожу шоу-бизнеса и в особенности на рожу первого президента СССР, а они друг друга стоят, решительно сомневаюсь в акте Творения. Наверное, русский философ ошибался. Не могло существо бесконечно доброе сотворить такую монструозную нелепость. Впрочем, в любой работе возможен брак. Во всяком случае можно согласиться с философом в том, что человек не может быть животным, он может быть или лучше или хуже животного. И что же наш человек сегодня, кому он подобен, с каким смыслами он сожительствует? Ведь есть же наверное немало людей, исполненных оптимизма. Вот наш президент и премьер деятельны и бодры, должно быть верят в идею некоего рыночного общества, в котором нет экзистенциальных забот, зато есть комфортные условия проживания. И другие возможно «верят в запад» и в то, что запад нам поможет. Точнее, что на западе смогут устроиться, С Россией они уже расстались, и исторические смыслы русской культуры их душу (если таковая имеет место быть) не колышат. А те, для которых экзистенциальные смыслы не пустой звук, что у них? Право же, вспомнишь «гражданского поэта» и его строки: «Иль, судеб повинуясь закону, все, что мог, ты уже совершил…и духовно навеки почил?».
Трудно не почить. Вот бывший левый публицист, пропевший оду советской цивилизации, приходит к мысли, что цивилизации не умирают, но только переформатируются. Что это значит, как это можно понимать? Думаю, понять можно только так. Принимаем неизбежность разрушения Союза, а нынешние события воспринимаем в худшем случае как бич божий, а еще лучше в оптимистичном варианте как смену формата цивилизации. Сама же цивилизация бессмертна, и этим утешением снимаем экзистенциальные проблемы. И то правда, что, с одной стороны, мертвого не воскресишь, и жалеть о прошлом дело рачье. С другой стороны, смирившись внутренне с этой потерей, обретаем ли мы новые смыслы и новую жизнь? Разве что-то маячит на нынешнем горизонте, обещающее новый взлет «переформатирования»? Или хотя бы просто продолжение жизни исторического субъекта? Во имя чего смирение перед «необходимостью»? В общем, приходится возвращаться к вопросу, о каких смыслах мы говорим, о каких смыслах вообще можно говорить сегодня?
Вернусь к вопрос Тары о смыслах сегодня, что с ними происходит и можно ли вообще в этом сфере на что-то надеяться? Понятно, что разрешить его я не думаю. Но ведь сформулирована некая проблема, о которой нужно говорить.
И я не без умысла рассуждал в прошлом сообщении о разных механизмах трансляции культуры. Эти рассуждения имеют отношение к нашему вопросу.

Я все думаю, хоть кто-нибудь (из властей) за чем-нибудь следит.
Под снос ведут все социальные институты, ответственные за воспроизводство общества и его культуры. Семью как институт сносят ювенальной юстицией и перенятием европейских форм правового регулирования. Молодежь и школу сносят секспросветом (все по западным стандартам) и всякими германиковскими «Школами». Высшую школу добивают ЕГЭшней…
Сколько же можно обрушивать всю систему в ноль? Доколе-то?

Доколе? Наверное, до полного решения задачи. А будет ли она решена Арихектором, это от нас зависит, т.е. от самого субъекта, приговоренного к медленному умиранию под особой «смысловой анастезией». Заодно большой и важный эксперимент для будущего устройства мира.
Но совсем в ноль социальные структуры обратить нельзя, только при полной аннигиляции населения. А пока оно есть, оно находится в некоторых «проблемных ножницах», сознавая или не сознавая это обстоятельство. Я имею в виду следующее. Без смысла не только человек (индивид) жить не может. Без смысла не может жить общество как целое, а последнее означает, что все социальные структуры в том или ином плане есть носители смыслов (как и люди со своим поведением). Человек зажат между обрывками исторических смыслов, т.е. смыслов культуры, обеспечивающих ему его субъектность, его культурную и историческую самоидентификацию, и миром смыслов, которые несут, которые навязывают новые создаваемые социальные структуры. Трансляция этих самых исторических идентифицирующих смыслов идет сегодня как раз через неинституциализированные каналы, т.е. в большей части помимо социальных структур, входящих в государственное устройство. Это, конечно не значит, что институциональные структуры должны быть ликвидированы. Не ликвидируешь ведь, например, систему образования, как и ей подобные. Институциональные системы становятся носителями смыслов через постановку целей и выбор средств из достижения. Собственно, как и у индивида, его мотивация преломляется в цель, а цель соотнесена с мотивацией. Мотивация – проявление ценностной установки. Выбор цели и средств формирует мотивацию. Если навязываемы цели и средства расходятся с ценностными установками индивида, то они расходятся и с его глубинными мотивациями. Тогда и возникает разрыв, утреннее напряжение. Можно обдумывать причины и суть этого явления, можно заливать его выпивкой, можно выплеснуть в неадекватные действия (асоциальные в том числе). В общем, это предмет социологии и социальной психологии. Это ситуация, в которой мы живем. Противник должен «дожать» наши смыслы, он это отлично понимает, поскольку его задача - ликвидировать исторический субъект, занимавший в недалеком прошлом шестую часть Земли. Конечно, возможны варианты. Вдруг мы еще потребуемся в качестве пушечного мяса в борьбе с Востоком? Но конечной цели это, разуется, не отменяет.
В условиях, когда «озабоченные экзистенциальными проблемами» не согласны с намерениями архитекторов, возможно ли смысловая борьба? Об этом ведь вопрос? О том, дрыгаем ли мы ногами в молоке, или бултыхаемся в воде без всякой надежды, или, еще хуже, в соляной кислоте. Если «озабоченные» не могут воздействовать на социальные структуры, для этого нужно было бы взять власть в свои руки, то, что остается? Наверное, многое возможно, включая политическую борьбу в оставленных пределах, проникая в социальные институты и используя их для реанимации смыслов (что доступно Кургиняну на телеэкране, далеко не многим). Но в общем-то не институциализированные пути трансляции смыслов должны быть средствами «озабоченных». Здесь всего лишь мнение, но полагаю, что люди даже в нынешних условиях в значительной массе способны отозваться на реанимацию смыслов. Сами в себе их поддержать не могут, может спрятаны глубоко, чтобы не мешали. Но совсем забыть невозможно в силу социальной природы человека, ему нужна идентификация, он должен с кем-то и с чем-то себя отождествлять. У каждого есть родители и по факту есть национальность, даже если она стерта в паспорте. С кем и с чем может отождествить себя человек «этой страны»? Думаю, что даже хорошо устроившиеся с собственностью и жизнью на западе, не обольщают себя мыслью, что они европейцы. Как и простые труженики, нашедшие себе приют в эмиграции. Собственно, это социальный фактор, порождающий надежду, а не субъективные психологические переживания наших граждан. Вопрос о том, кто ты таков, в особенности обострится при осознании, что ситуация подходит к крайности, к вопросу о жизни или смерти, т.е. при появлении чувства баранов, ведомых в «заданном направлении». Этому чувству нужно дать мысль, нужно оформить смыслы своей культуры в формах, адекватных текущему моменту. Может в этом суть «катакомбной жизни», не в разрыве с социумом, а в глубоком погружении в себя, в мир смыслов, спасительных для общества и русской культуры. Полагаю, мы все-таки «в молоке». Поэтому, полагаю, есть основания для осторожного оптимизма. Не того оптимизма, который полагается на «переформатирование» цивилизации, а того, который рассчитывает, что она проснется исполненной сил.

[Ratan]

Снова к вопросу, сохранилась ли сегодня связь прошлого и настоящего? Человек прошлого – сохранился ли он в настоящем хотя бы в какой-то своей ипостаси, чтобы мы могли апеллировать к его солидарному чувству, как это делал В.С. Соловьев в своих усилиях построения человеческого всеединства, построения, начинаемого в сфере сознания? Тема, которую трудно исчерпать. Но об одной вариации темы речь уже шла, это проблема трансвременного интеллектуального диалога, прерванного мобилизационный марксизмом довоенного советского времени и окончательно задавленного удушающими объятиями первого идеолога, контролировавшего идеологический сектор от Сталина до Горбачева. Суть моей позиции довольна проста. Советский период был реализацией ценностных (смысловых) установок русской аграрной культуры, формировавшейся веками. Но советский вариант реализации ценностей солидаризма не нашел необходимого для культуры рационального обоснования на ее «верхнем этаже» через соответствующую гуманитаристику, т.е. через соответствующую концепцию культуры, ее роли в общественном устройстве, наконец, через антропологию, способную давать обоснование доминантам культуры. В нашем случае адекватная антропология должна была дать обоснование солидарному чувству как фундаментальному «родовому» признаку человека. В конце концов, есть простое, может слишком простое, основание. Человек живет в созданной им культурной оболочке, которая может поддерживаться и воспроизводиться только солидарными усилиями, как, например, ирригационные сооружения Китая или древних цивилизаций, поддержание которых требовало соответствующих форм социального объединения, включая государство. Впрочем, это лишь внешняя необходимость кооперации, взаимопомощи и солидарности. Более глубокая и более фундаментальная причина – поддержание и продление жизни в ее социально-культурных формах. Ответственность за жизнь, принимающая космический масштаб – вот глубинный фактор неизбежного и необходимого солидаризма. Отношения внутривидовой солидарности есть и в животном мире. Они дополняют отношения конкуренции и ставят для последних соответствующие границы. Можно было бы оптимистически утверждать, что отношения солидарности - необходимое условие жизни, понимаемой как земной и космический феномен. Социальная жизнь усилила принципы солидарных взаимоотношений и придала им культурную форму. И всякая культура, рассчитывающая в перспективе выжить, должна принимать в себя в той или иной форме этот жизнеутверждающий принцип. Если она хочет умереть (или убить другие культуры), она его подавляет, что мы и наблюдаем в процессах «глобализации».
До сегодняшнего дня отечественная мысль в долгу перед своим обществом. В долгу за то, что не хочет осмысливать константы своей культуры, среди которых чувство всемирной человеческой солидарности является наиболее фундаментальным и о котором многократно сказано на языке русской литературы, публицистики, русского искусства и русской философии. Солидарное чувство и делание добра суть ипостаси одного и того же. Если сегодня об этом забыто, то под давлением обезумевшего эгоизма властвующих кланов, готовых «опустить» человечество ради своих амбициозных целей. И «работа» с людьми строится сегодня на антропологии вожделеющего человека, все еще прячущейся под просвещенческую концепцию свободного индивида. Это «свободный» индивид, освобожденный от чувств, связывающих его с человеком и человечеством. Идейное противостояние этому наступлению должно начинаться с мировоззренческого фундамента. Не помню, кто из советских бардов издевательски пропел, «я всегда во все светлое верил, например, в наш савейский народ…». Но вот эта вера и нужна сегодня, но не как идеализирующая вера народников, но как мировоззренческая вера в солидарного человека, обоснованная историей, культурным опытом, теоретическими поисками в сфере гуманитарного знания и обществоведения. Это все о том же. В свое время христианство «спасло» западный мир, как не раз уже повторил С.Е. Но чем оно его спасло? Ответ по-моему недвусмысленный – этикой солидарного человека. Все люди братья, несть ни эллина ни иудея перед этой вселенской истиной. Так что и сегодня необходимо спасаться теплым солидарным чувством, несущим жизнь, но не смерть. Но сегодня оно требует иных средств для проникновения в сознание и мир чувствования людей, а поиск таких средств – задача «катакомбников», берующих на себя задачи нового «научного христианства».
В этом контексте должна осмысливаться также и советская история.

Итак, первый вопрос – связь советского и коммунистического.
Второй вопрос – связь коммунизма и Маркса. А также коммунизма и Ленина.

Это цитата из ответов Кургиняна. Действительно, осмысление сути советского сегодня по-прежнему задача первостепенная. Хотя, мне кажется, ответ в целом уже дан. Солидарная культура русского общества использовала социальный проект, предложенный Марксом. И весь последующий процесс социального строительства был процессом соединения этого проекта с культурными и социальными реалиями России. Разделить их уже нельзя, но можно осмыслить их соединение и дать адекватную оценку совершившегося. А тот антисоветизм, который проник и в среду «почвенников», лишь подогревается марксистским проникновением в советизм. Фактически же он происходит совсем из другого источника, именно, из элитарного отвержения народной культуры и народного чувства. Большевизм был едва ли не единственным политическим течением в России, которое не только не отвергло народное чувство, но оперлось на него со всеми плюсами и минусами такого действия. Конечно, можно искать в марксизме причину антисоветского чувства, но это уже по части доктора З. Фрейда.
Есть ли сегодня солидарный человек прошлого и можно ли обратиться к его чувству и его мыслям? Вопрос еще и в том, был ли он в прошлом? Но сегодня актуально в личностном воплощении его найти трудно. Он присутствует скорее как виртуальный образ культуры, проблема в том, живуч этот призрак или он развеется под напором социальных ветров настоящего. Скорее всего в массе нынешний человек способен отозваться на солидарное чувство и общее дело. В конце концов, для основателя христианства ситуация в ветхозаветном (по образу мысли) Израиле и в римской империи в целом была не менее сложной, может быть даже более сложной. За нами в конце концов советский солидарный период, память о котором еще не изгладилась и едва ли ее удастся изгладить и изгадить полностью.

[Лёвин]

Суть моей позиции довольна проста. Советский период был реализацией ценностных (смысловых) установок русской аграрной культуры, формировавшейся веками. Но советский вариант реализации ценностей солидаризма не нашел необходимого для культуры рационального обоснования на ее «верхнем этаже» через соответствующую гуманитаристику, т.е. через соответствующую концепцию культуры, ее роли в общественном устройстве, наконец, через антропологию, способную давать обоснование доминантам культуры. В нашем случае адекватная антропология должна была дать обоснование солидарному чувству как фундаментальному «родовому» признаку человека.

Как всегда, с удовольствием прочитал пост. Без излишеств по поводу того, что со многим согласен, сразу изложу, что для меня несколько некомфортно то, что в Вашем изложении солидарность (солидарное чувство) приобретает некое самодовлеющее значение. Если оно фундаментальный родовой признак, то как вообще возможен спободный индивид, человек-атом? И потом чувство сложно сообщить другому. Ну буду я солидарен с другим, а он не захочет солидаризироваться со мной. Я к тому, что самому солидаризму требуется обоснование высшего порядка, объясняющее, почему следует отбросить блага индивидуальной свободы во имя солидарности.

У Сергея Георгиевича Кара-Мурзы где-то выражена мысль, что выбор между семьей и рынком - по большому счету не может иметь оснований. То есть это выбор исключительно ценностный, или, иными словами, - вопрос вкуса. Почему-то кажется, такой подход годиться только как временное практическое решение, основанное на надежде, что большинству семья все же приятней. А если нет? А если да, но рыночное меньшинство довольно внушительное?

Мое соображение в этом вопросе тоже несложно: солидарность требует обоснования. И пока единственное приемлемое вижу исключительно в философии Федорова, почему и ношусь с ней как с писаной торбой.

[Ratan]

'Лёвин' date='22.3.2010, 14:03' post='12070']

для меня несколько некомфортно то, что в Вашем изложении солидарность (солидарное чувство) приобретает некое самодовлеющее значение. Если оно фундаментальный родовой признак, то как вообще возможен спободный индивид, человек-атом? И потом чувство сложно сообщить другому. Ну буду я солидарен с другим, а он не захочет солидаризироваться со мной. Я к тому, что самому солидаризму требуется обоснование высшего порядка, объясняющее, почему следует отбросить блага индивидуальной свободы во имя солидарности.

Не знаю что сложнее, ставить вопросы или отвечать на них. Мне и то и другое сложно. Одна из причин – размытость термина «солидарность». Его употребление многозначно. Вот, например, Вы ставите вопрос, я буду солидарен, а «другой» мне не ответит. Что толку от моего чувства солидарности?
Но здесь я бы хотел сказать, что в том понимании, которое я хочу придать термину, солидарность отнюдь не межличная любовь. Да, зазноба Вам не ответит, и чувства Ваши прекраснодушные останутся при Вас. Так я здесь веду речь не о межличностной солидарности, группирующей людей по их взаимной комплиментарности. Речь идет о некоей поведенческой установке, пронизывающей культуру, а не отдельную личность (или личности). Простой и понятный пример, распятие Христа. Этот жертвенный поступок принесен на алтарь солидарного человеческого чувства, идея которого проста - все люди братья. Любите друг друга. Это объединение не социальное, оно есть объединение в сознании, в мире ценностей, влекущее за собой определенное поведение. Это было жизнеутверждающее и спасительное мирочувствование (и мировоззрение) в то время и в тех исторических обстоятельствах. Привитие (внушение) людям братского чувства. Как оно реализуется в социальной среде – это вопрос конкретных социальных и исторических обстоятельств. Однозначной связи между солидарным чувством и социальным устройством нет. Но определенная связь есть. Солидарное общество отвергнет принцип межличностной борьбы и тотальной конкуренции за преимущества в жизни, в конечном счете – принцип конкуренции за жизнь, как способ социального устройства. Чтобы принять такой принцип, нужно было разорвать отношения названной солидарности, что началось в Возрождении, продолжилось в Реформации и завершилось в Просвещение. Общество конкуренции в принципе не может быть обществом солидарным, в нем господствует сильный. Хотя кланы сильных могут группироваться, кооперировать, т.е. быть солидарными в достигаемых ими целей. Так что речь у меня идет о чувстве, которое можно было бы назвать всечеловеческой солидарностью, солидарностью людей в вопросе сохранения и продления жизни (уже по Федорову). Может показаться утопией, но утопией не является. Без солидарных отношений жизнь человеческих сообществ состояться не может (даже взявших на вооружение принцип конкуренции), Характер солидарных отношений, степень их развития определяют мирочувствование сообщества и влияют на социальные отношения в нем. Например, в чем укорененность солидарного чувства в русском человека? В том, что его жизнь должна быть наполнена жизнеутверждающим чувством (он по этому поводу рефлексии не имеет), а такое чувство формируется через отношение с другими людьми, через участие в общем деле. Это на уровне устоявшейся культурно обусловленной психологии. Его лишили сегодня этого взаимодействия с людьми на социальном и идеальном уровнях и жизнь стала пустой. Крестьянин, лишенный общины в виде колхоза, лишился стимулов к труду, стимулов не только материальных. Фермером не становится, правда стать таковым по социально-экономическим условиях практически невозможно. Во всех успешных случаях наверняка есть дополнительная подпитка и лишь в исключительных – личный энтузиазм. Т.е. еще раз, солидарное чувство в моем смысле пронизывает культуру, формирует ее мирочувствование. Проявляется это через делание добра. Главное, что исчезло сегодня в насаждаемом у нас обществе индивидуалистов – Добро. Оно выброшено на славку, заменено денежным успехом. Ради чего? Круто прожить и никакого смысла. И т.д. Всмотримся в русскую культуру и ее образцы? Чем она дышит? Этим самым солидарным человеческим чувством, которым определяется что есть добро и что есть зло. Совсем не факт, что социальные отношения всякий раз были пронизаны добром, отношение барина у крепостному едва ли добром назовешь, но и здесь находились линии согласия на основе именно солидарного чувства. Оно вообще-то отменяет месть, эту любимую тема сегодняшнего искусства. Советский период продлевал жизнь этой культуры и этого чувства, поскольку выстраивал социальную действительность в соответствии с ним, и это главный культурно-исторический аргумент в его защиту. Промышленные успехи делали и делают также и другие. Но смысл, которым были окрашены наши успехи – это смысл, задаваемый идеей справедливости и человеческого братства. В послевоенной пропаганде именно эта установка была центральной и выраженной не косвенно, но прямо как преимущество советского строя. Об этом забыли со времени Хрущева.
Противопоставление человека-атома человеку солидарному вполне уместно. Но никаких комплиментов человеку-атому, эгоисту, «бегущему от свободы» (это по Фромму), делать не нужно. Это уже последствия последних десятилетий деформирования мировоззрения. Солидарный человек более свободен, недели человек-атом. Напомню Достоевского, его слова, что христианство, делая человека ответственным, делает его свободным. Надо ли убеждать, что общество человеков-атомов сегодня становится обществом тотального контроля. Оставлено одно измерение «свободы» - свобода деградировать. Так что нет никакого сомнения в выборе антропологической модели. Разговор о солидарной культуре сам собой выбьет почву из под ног демагогии «свободного индивида». Я уже писал по этому поводу. Это всего лишь мировоззренческий миф для утверждения общества наживы, успешно решившего свою задачу, но питавшегося ресурсами Земли (включая ресурс культурный и человеческий), которые теперь уже поделены. Остается только воевать. Нашу культуру модель индивида атома не только не спасет, но заведомо погубит. Спасаться нечем, тем более, что кроме ядреных зарядов ничегошеньки уже не осталось (разве лишь культурно-исторический багаж). Еще раз, солидарность не отбрасывает благ личной свободы, наоборот, открывает ей путь. Просто она делает жизнь ответственной, а жизнь по сути своей есть усилие. Жизнь в культуре есть жизнь в культуре, а жизнь в «свободе» есть путь к деградации и вымиранию, что на мой взгляд подтверждает история.. В том числе современная. Хотим включиться в эту ускоренную деградацию (точнее, уже включены как сырьевой материал, продлевающий жизнь господствующим группам) – принимаем идея атомарного индивида. Но тогда уместно сразу саван прикупить.

У Сергея Георгиевича Кара-Мурзы где-то выражена мысль, что выбор между семьей и рынком - по большому счету не может иметь оснований. То есть это выбор исключительно ценностный, или, иными словами, - вопрос вкуса.

Этак можно договориться, что выбор между жизнью и смертью не имеет оснований. Нам нужно искать основание для выбора жизни перед смерью? С.Г. много постмодернистов начитался, наверное, оттуда у него эта зараза. Лечиться нужно, Русская культура лечит и русская общественная мысль (в сфере теории). А мы все хотим увидеть себя западными глазами и часто радуемся, что это удалось. Сегодня солидарный дух русской культуры изгнан повсюду, из СМИ, из культуры (не Бабкина же ее носитель), из общественного сознания. Здесь уже нужно уметь сказать слово так, чтобы на тебя не посмотрели как на человека бестактного или еще хуже, как на дурака. Но слово появляется только через погружение в свое собственное прошлое и отвратительное настоящее. Уход в прошлое не позиция, он нужен для действия в настоящем.

Я к тому, что самому солидаризму требуется обоснование высшего порядка, объясняющее, почему следует отбросить блага индивидуальной свободы во имя солидарности.

На мой взгляд, это есть сегодня подлинная задача антропологии. Обосновать реальным социогенезом, а также реальной историей «родовые» (культурно-исторические, разумеется) признаки человека, т.е. те, от которых неотделима жизнь этого культурно-биологического вида. Солидарное чувство всегда сопровождало человека на всех этапах социогенеза и исторического развития. Концептуально это читается у Соловьева, но религиозное обоснование человеческого всеединства сегодня не будет эффективным. Нужна научная антропология. На чем она должна обосновываться? Это уже специальный разговор, хотя некоторые принципы высказать можно при случае. Еще раз замечу, нет никаких благ в индивидуальной свободе, понятой как некая трансценденталистская догма. Вот сегодня наш российский человек свободен, спасайся сам как можешь. И так ему говорит власть. Каждый и спасается как может, они ведь все свободны. Но общество обречено. Если Вы говорите о политической свободе, так это отдельный сюжет. Но там, по-моему, оптимизма в отношении свободы еще меньше. Конечно, определенные условия социальной свободы как предпосылка реализации человеческого потенциала и развития общества необходимы. И общество исторически может открывать или сковывать эту свободы. Но к концепции индивида-атома это никакого отношения не имеет. Это индивид-атом уже сам загнан в социально-культурные резервации, а если он этим доволен по причине сытости, так он видимо того и стоит.
Длинно получилось, вопросы обычно формулируются короче. Если бы пространность дополнялась убедительность, было бы замечательно. Но логика в убеждении не решающий фактор. Пристрастность важнее.
Кстати, давайте вместе поищем всместе адекватный язык, если концептуальная мысль понятна.

[Ratan]

Дополнение.
Хотел бы пояснить свое понимание вопроса о свободе индивида. Она сегодня есть некая священная корова мировоззрения, которую нельзя беспокоить. Но я-то как раз и хочу ее побеспокоить. Это не значит, что я против свободы как некоей социальной категории. Свобода не миф, она должна присутствовать в социальном устройстве и, я бы сказал, присутствовала всегда. Ж.Руссо нас просто дурачит, когда заявляет в первой строчке своего трактата, что человек рождается свободным, но повсюду он в оковах. В действительности человек рождается в социальной среде и умирает в этой социальной среде. Но называть ли ее оковами? Если она есть оковы, то свобода реализуется только в пустоте, там никаких оков.
Человек органический (системный) элемент социальной среды, ее часть и вне таковой вообще не существует. Поэтому и свобода должна быть понята как определенная характеристика взаимоотношений человека и общества, как та степень автономии индивида, которая возникает естественным путем в ходе развития общества, которая обществу необходима для его воспроизводства и которая, как я уже заметил, всегда имела место в своих исторических формах. Эти формы должны быть предметом исследования, которым нужно специально заниматься.
Но я решительно против придания этой категории метафизического смысла, вроде бы свобода изначальная родовая черта человека, та самая метафизическая священная корова, вокруг которой вертится вся жизнь человека, и в которой соответственно и заключен это самый высший смысл человеческого существования. Абсурд казалось бы очевидный, ведь не индивид, но сообщество субъект социогенеза и истории. Тем не менее, метафизический миф «свободного индивида» был прочно вколочен в сознание еще на заре становления европейского модерна и является морковкой, которую до сих пор держат перед мордой обывательского осла (кстати, античной демократии такой миф был не нужен и она его не изобретала). Но не будем считать обывателя за глупого профана. Если он ведется на эту морковку, то есть нечто, устраивающего его в этом «преследовании морковки».
Можно найти ряд исторических смыслов этого мифа свободы, или лучше сказать, ряд исторических значений, которые обретал «метафизический миф свободы» в тех или иных исторических условиях. Понятно, что для их раскрытия нужно писать не в жанре форумной переписки. В рамках же этого жанра хочу указать на одно важное значение, обретенное мифом свободы в настоящее время.
Предварительно замечу следующее. Мировоззренческие категории сознания – это своеобразные айсберги, их большая часть подгружена в неосознанную сферу мирочувствования (подсознательного), которая держит их на поверхности сознания. Тогда вопрос, что за объект, называемый свободой, плавает в мирочувствовании обывателя? Обычно выражают просто и коротко, жить как хочется. Здесь, разумеется, возникают вопросы, а что человек хочет и должен хотеть по своей природе?
Известная нам антропология свободного индивида сказала, что свободному человеку не хочется ложиться на амбразуру, ему хочется удовольствий, а не страданий. От страданий он избавляется, а к удовольствиям стремится. Чем больше удовольствий, тем лучше, тем ближе человек к самому себе. Не поверите? Доказывать не буду, но в качестве примера указываю на трактат Л.Валлы об истинном благе. Он в решении этого вопроса однозначен. Можно сказать, ну что там Лоренца Валла, 15 век, итальянское кватроченто. Мы ведь живем в 21 веке. Я же спрошу, а что изменилось в этом представлении о смысле жизни в западном обществе? Ориентируясь на западный мир, нам сегодня твердят о свободе «зарабатывания», не спросив нас, нужна ли нам эта свобода. Замечу, никто не говорит о субъективных и объективных условиях, ограничивающий этот процесс зарабатывания, словно социальна среда то же самое, что и природная. Вышел, и собирай бананы, а если не вышел и не собрал, или вышел и не собрал, пеняй на себя, все в равных условиях. Ясно же ведь, что это ложь довольно гнусная (обман доверившихся, за который полагается самое жесткое наказание – по Данте). Если социальная среда – пустыня, на бананы рассчитывать не приходится. Ну, олигархи, думаю не обманываются, но президент ясно руководствует этой парадигмой, обращаясь к населению. Думать плохо о первом лице я не могу…
В конце концов, зачем зарабатывать? А чтобы жить, как хочу. Понятно, сразу выясняется, что нет денег – нет свободы (жить как хочу не получится, разве если только ничего не хотеть). Впрочем, нет нужды всякий раз указывать на эти «дырки», Конструкция дырявая изначально, но все-таки… Есть привлекательность «морковки», которую мы так любим. Она в обещании поступать как мне хочется, жить как мне хочется, чтобы никто этому не мешал. Я свободен!!! Мне ни до кого нет дела (ну, за исключением подружки), и они меня не «достают»!!! Ура!!! Это хорошо кричать на отпуске у моря, когда вокруг сервис, желательно первоклассный и не дорогой, вроде как подарок природы. В общем, хорошо жить так, как мне хочется – максимизировать удовольствия.
Вообще-то реализация мифа абсолютной свободы означал бы допустимость и социальное равенство всех форм поведения, тогда и педофилов принимайте как людей, стремящихся к максимуму удовольствия. Такое принять нельзя, есть формы поведения, недопустимые, разрушающие общество. Например, нынешнего обывателя никто и не допустит к пониманию социальных процессов и управлению ими. Но политика – отдельная статья, не стану комментировать. Более важно указать, что государство (!!!) а не личная инициатива свободного индивид защищает его права и его безопасность. Оно не считает (вместе с нашим обожателем свободы) ряд форм поведения социально допустимыми (их много во всяком государстве, но ограничимся криминальным поведением), устанавливая тем самым границы поведенческого произвола. Что же остается от свободы? Остается «право» стремиться к максимуму удовольствия, это право «свободное общество» не только не подавляет, но поддерживает и поощряет. Оно защищает это «священное право», это ражение идеала свободы. Это и есть по сути подводная часть айсберга «свобода». Реально это право осуществляет в рамках многих подчас жестких и антигуманных ограничений, но, в конце концов… каждый может стать миллионером (вот миллиардером далеко не каждый, нужен еще особый пропуск). Если таковым не стал, пеняй на себя. Ты в свободном обществе людей свободно ищущих успеха.
Важно в моем рассуждении вот что. Ограничение в обществе на формы поведения, которые не могут быть какими угодно, даже если проносят кому-то удовольствие, не могут достигаться исключительно правом. Право – минимальная норма нравственности, утверждал В.Соловьев, и был по сути прав. Правом невозможно отрегулировать все отношения, ювенальная юстиция, например, только разрушает семью, и это в «правовом обществе». Тем более она разрушительна в обществе традиционном. Нравственное ограничение важнее и эффективнее правового, Когда в советском автобусе вешали слоган «совесть пассажира – лучший контроллер», то были не далеки от истины. Нравственность защищает общество от поведенческого произвола не менее (полагаю – более) эффективно, чем право. Вслух мало кто скажет, что нравственность посягает на свободу. Постмодерн стал об этом говорить почти вслух, потому как, если пространство свободы нельзя расширить, ограничивая область права (общество эгоистических индивидов быстро съест себя, если убрать право), то область свободы можно расширять за счет нравственности. Долой стыд, даешь культуру низа. Меньше нравственности – больше удовольствий. В общем, идеал свободы, которому придает привлекательный образ концепция свободного индивида, эта абстракция просвещенческого сознания, сводится к свободе негативной (никому не обязан, живу как хочу) и к идеалу правовой защищенности. Полиция (государство) защищает мой кошелек, мой дом, супермаркеты, в которые я хожу и т.д. Если в городе разгулялась бандитская мафия, то свободы в нем нет, обыватель апеллирует к государству, которое должно защитить его свободу.
Но, если без иронии. Конечно, миф свободного индивида нужен был для ликвидации общественных структур, замешанных на отношениях солидаризма, и для внесения принципа каждый за себя. Король и церковь – узурпаторы свободы (Руссо и иные), заодно и крестьянская община тоже узурпатор. Не дает человеку быть свободным предпринимателем. Хотя в тысячный раз можно с недоумением спросить, а зачем быть предпринимателем (в рыночно-капиталистическом смысле)? Как пишет М.Салинс, архаическая община собирателей жила счастливо без предпринимательской инициативы. И где был урожденный свободный атомарный индивид? Но пока люди не свободны друг от друга, они не могут быть товаром на рынке рабочей силы. Конечно, мыслители Просвещения об этом специфическом товаре в общем-то не думали, их больше беспокоили король и церковь. Но ведь не о крестьянине же они думали, когда писали трактаты о свободе. Творился мировоззренческий миф, выполнялся социально-мировоззренческий заказ, возникший в контексте общественного развития Европы. Сегодня же большинство граждан свободного мирка верят в миф свободы как в гарантию собственного кошелка и своего благополучия. Не более того. Даже если тиски тотального контроля сожмутся до ангсоца Г.Орвела, они скорее всего будут продолжать верить в миф свободы, поскольку есть более бедные, стало быть мнее свободные.
Что же касается капитализма и свободы. Ф.Бродель – довольно тонкий историк. А в чем его версия капитализма. В том, что капитализм рождается как верхний этаж над рыночной экономикой. Ради чего? Чтобы исказить рыночные отношения в свою пользу. Изначально он стремится к монополии, и если тотальной монополии нет, так это по той же причине, что он не может и не желает рубить сук, на котором сидит. Он устанавливает свободу и равенство перед деньгами. Деньги всех и все уравнивают. Они же мерило свободы. Впрочем, обо всем этом есть у Маркса. И не без основания.
И все-таки, я далек от мысли полной дискредитации этого мифа. Т.е. миф остается мифом, но он способствовал становлению промышленного общества, в котором стали возможными более гуманные формы жизни. Во всяком случае, миф историченски оправданный именно для запада и западной культуры, но не более того. Придание ему всечеловеческого значения – плод западной трехвековой пропаганды. Кстати, когда утверждался этот миф (18 век), запад достиг максимума в торговле рабами, по Броделю годовая продажа – около 8 мл. Это, разумеется, живые, сколько погибло при «усушке-утруске», никто не знает.
Можно (и, наверное, должно) приветствовать «свободы белого человека», установившиеся в европейском модерне. Вот и Соловьев указывал, что в этом прогрессивном обществе условия жизни человека более гуманны. И в смысле политических свобод, и в правовой защищенности и в плане бытовых условий и успехов медицины и т.п. Добавим к этому и определенное освобождение личной инициативы, которое стимулировалось на только денежным интересом. Вообще, лучше чем крепостное право, с его дикими вывертами как в Европе, так и в России. Но это все не является следствием и, тем более, воплощением мифических естественных прав. Это европейский капитализм, европейский модерн. Сугубо европейский вариант развития, никому боле ненужный, если не ставить своей задачей продать свое Отечество за прелести европейской цивилизации. И миф «свободного индивида», рожденный в Европе, нужно ей же и оставить. Свобода, полученная обывателем, негативна, об этой негативной свободе и бегстве от нее написал Э.Фромм. Тут нечего добавить. И если бы не европейская много вековая христианская культура, сохраняющая принципы человеческой солидарности и этим ограничивающая горизонты названного мифа, дело было бы гораздо хуже. Америка как общество не имела европейской истории, в ней и сам миф опошлен. Зато «рай для нищих и шутов..». Впрочем, оплот западного империализма и пренебрежительные оценки неуместны, это я от эмоций. У этого «рая» есть свой прочных каркас.
Надеюсь, мы с Вам хотим видеть совсем другого свободного индивида, ну, хотя бы того раскованного человека (пусть тоже мифического), который был явлен в советском искусстве. Целеустремленный, с большой исторической целью, добрый, справедливый, способный к труду, к сверх усилиям ради высокой цели. Это не обыватель, держащийся за свой «свободный» кошелек. Это действительно образ свободного человека. В чем еще свобода, как не в свободе творить добро. Творить добро, значить продлевать жизнь. А условия для таких деяний дает общество солидарное. Какой стимул к творчеству, если он не для людей? Деньги нанимают людей, но творческого импульса не создают. Конечно, и в этом случае может возникнуть мотивация к сверхусилию, если за деньгами стоит более значимая цель, самоутверждение власть, к примеру. Даже в христианской теологии различали свободу и свободу воли. Воля влечет куда либо по случайным влечениям. А свобода – способность выбирать лучшее, в христианской теологии – высшее, путь к богу. Скажем вслед за Федоровым и Соловьевым, что свобода – путь добра и продления жизни. Это свобода солидарного человека и солидарного общества. Такая концепция свободы нам нужна. И перед ней померкнет атомарный индивид, старающийся раздуться «с вола» и даже до вселенских масштабов.

[Dimkos]

Теракты, в московском метро… Кроме всего прочего, теракт – это еще и испытание, которое общество должно выдержать.
То, как общество это испытание выдерживает, говорит о многом. Дает весьма серьезный материал для размышлений и рефлексий.
По телевиденью показали, что кто-то из горожан носил спасателям чай, бутерброды, булки… Путину один из пострадавших рассказал, как его, пострадавшего, потерявшего ориентацию в пространстве, люди забрали в квартиру и только оттуда вызвали скорую помощь. То есть кто-то проявлял с попавшими в беду согражданами солидарность.
Но были и те, кто взвинтил цены на услуги по перевозу пассажиров. Некоторые таксисты так и сделали.
И интернет это обсуждает, в том числе и в таком ключе, что 11 сентября таксисты Нью-Иорка не брали плату за проезд, в отличие от наших, взвинтивших цены в десять крат.
Что мы можем заключить?
Во-первых, то, что процесс в нашем обществе очень сложный. Все его противоречия вскрываются в катастрофические мгновения. Видно, что есть люди, лишенные развитого чувства солидарности, равно как и люди, этого чувства не лишенные. Две тенденции.
Какая тенденция возобладает, та и определит, сформируется ли страна как субъект и выживет ли в конце-то концов.

Ссылки на законы рынка… Спрос на услуги таксистов породил рост цен. Это закон рынка.
Ссылка на солидарность американского социума… 11 сентября таксисты плату за проезд не брали. В пику классическим законам рынка.
Среди прочего это весьма значимый спор между некоторыми глыбами социальных наук.
Дюркгейм и Мертон ввели и разработали понятие «социального самоубийства», отсутствия норм.
Вот Адам Смит полагал, что невидимая рука рынка расставит все по своим местам. Не соглашавшийся с ним Дюркгейм оптимистической веры Смита не разделял. Рынок аномию не преодолеет, солидарное чувство в обществе не сформирует. Это гораздо более сложное основание социума, чем просто «рынок».

В конечном счете, для нас, обеспокоенных ситуацией в российском обществе (и не только обеспокоенных, но и желающих понимать причины этой обеспокоенности, понимать глубоко), важно то что в нем соседствуют две тенденции – солидарность и несолидарность.
Как обеспечить победу лучшей тенденции, как вообще воспроизводить чувство солидарности в обществе, - вот те вопросы, которые и сложны, и важны, и волнительны.

[Ratan]

'Dimkos'

Ссылки на законы рынка… Спрос на услуги таксистов породил рост цен. Это закон рынка.
Ссылка на солидарность американского социума… 11 сентября таксисты плату за проезд не брали. В пику классическим законам рынка.

В социологическом плане факты весьма показательные. Я хотел бы отметить в этой связи, что никогда рассматривал солидаристкие чувства и солидаристские отношения в обществе исключительно как монополию русской культуры. Более того, писал, что вне отношений такого рода никакое общество существовать не может. Мораль есть непосредственное проявление того типа внутривидовых отношений солидарности, без которых общество не живет. Социальная аномия - прежде всего утрата доминирующих в культуре нравственных отношений (форм морали). К нашему обществу подходить сегодня с обычной меркой нельзя. Оно в стадии деградации, а это автоматически означает ослабление и частичную утрату нравственных оснований. Если бы в трагедии в Москве участвовали граждане послевоенного времени (вплоть до 80-х), можно не сомневаться, что они наши таксисты оказались бы совсем не хуже американских. Американская мораль не позволяет последним легально грабить граждан в известной ситуации. Не сомневаюсь в их человеческих чувствах, но замечу одновременно. Что здесь даже интуиция подскажет, что последствия такого «грабежа» будут для них (для их бизнеса, для их репутации) крайне болезненными. Наш «предприниматель» сверху донизу живет сегодняшним днем, что характерно для стадии распада и деградации. Но в Москве не только «предприниматели», но и просто человеки. Что же касается таксистов, то на сегодня, насколько могу судить, это среда полукриминальная, во всяком случае, тесно соприкасающаяся с криминалом. Они не являются социальной группой с самосознанием, они такие же «конкистадоры» предпринимательства как и «респектабельные» олигархи, кидалы и им подобные, стряхнувшие с себя нравственные обязательства (общество с них эти обязательства «стряхнуло»). Здесь только на личностном уровне можно противостоять групповой психологии, что весьма сложно, осуждение «профессионального сообщества» выразится немедленно и прямым действием. В общем, акт террора дает как бы мгновенный снимок нынешнего общества. И я хотел бы подчеркнуть главное. Человек в любой социальной среде вынужден вести себя по тем правилам, которые навязывает среда. Во всяком случае – оказавшись в той или иной социальной группе. То, что навязывает общество на всех уровнях воздействия на человека сегодня, сводится к формуле «деньги не пахнут». Но не распавшаяся культура оставляет в человеке необходимые ему солидарные чувства, их легче обнаружить, если ты лицом к лицу с другим человеком, а не «за баранкой». Может таксист, будучи не на работе, поступил бы также, как москвич, о котором рассказывал Путину пациент.
Я невольно с таких случаях извлекаю цитаты из Соловьева, который, возражая «экономизму», писал, что человеческая воля легко ломает «законы рынка», если считает их несовместимыми с нравственным началом. У нас сегодня происходит наоборот и происходит в силу известным нам причин. Не солидарное чувство, но извлечение прибыли любой ценой объявлены нормой общества. В общем, это вопрос о ценностях, которые общество считает доминирующими и в соответствии с которыми строит отношения. В этом плане призывы власти к олигархам быль моральными, делиться с обществом и пр., выглядят просто смешными. Без изменения правил игры никаких изменений в этой плане быть не может.

Вот Адам Смит полагал, что невидимая рука рынка расставит все по своим местам. Не соглашавшийся с ним Дюркгейм оптимистической веры Смита не разделял. Рынок аномию не преодолеет, солидарное чувство в обществе не сформирует. Это гораздо более сложное основание социума, чем просто «рынок».

Конечно, рынок сам по себе общество не сформирует. Это невольно Гоббс показал. Всегда есть глубинные культурные основания, воздействующие не только на межличностные отношения, но и на сами общественные структуры и общественные отношения. Я здесь согласен с утверждением Ф.Броделя, что капитализм возникает как тонкая надстройка над рыночной сфера, искажая отношения в ней в своих интересах. Вообще, эту формулу Броделя было бы интересно обсудить. По моему, эта надстройка изначально была некоторой раковой опухолью, прорастающей в общество. Впрочем, это эмоциональная метафора, вопрос требует серьезного обсуждения, прежде всего со стороны культурных «искажений», а не только искажений рыночных отношений.

Как обеспечить победу лучшей тенденции, как вообще воспроизводить чувство солидарности в обществе, - вот те вопросы, которые и сложны, и важны, и волнительны

Я думаю, что изобретать «солидарный велосипед» не нужно. Я отмечаю это по той причине, что может сложиться впечатление, что я таким изобретением занимаюсь. Дело в другом, именно, в исследовании взаимозависимости культурных оснований (солидаристская компонента в них главная) и общественных отношений. Иначе говоря, перевести в плоскость положительного (научного) обществоведческого поиска известную мысль Соловьева-Достоевского-Федорова и др., что основание всему начала нравственные. Осознание этих невидимых детерминант в жизни общества – одно из оснований социального действия, вот в чем некая «навязчивая идея». Если есть «невидимая рука», то это рука культуры. Впрочем, на мой взгляд, она довольно легко становится видимой.
Ну и потом, сама природа солидарстских отношений как необходимая для человеческих сообществ.

[Dimkos]

Я здесь согласен с утверждением Ф.Броделя, что капитализм возникает как тонкая надстройка над рыночной сфера, искажая отношения в ней в своих интересах.

Наверное, можно, и так разграничить рынок и капитализм. Это дает возможность выхода за пределы банального понимания рынка и капитализма. Рынок в таком случае нейтрален (нейтральный механизм), в то время как капитализм – негативный.
У меня тезис Броделя ассоциируется с некоторыми положениями «филантропа» Сорроса (по моему, его). Рынок построен по принципу некоторого саморегулирующегося баланса (между спросом и предложением, если не ошибаюсь). Но Соррос говорит, что этот баланс плох: чем мы дальше отстоим от баланса тем выше прибыли. Можно продолжить: чем выше прибыли у одних, тем выше убытки у других. Вот тут и начинается большой, «акулий» капитализм. Формируются акулы капитала. Все блага начинают делиться очень неоднородно. Путь к вершинам капитала - это путь по головам (а если Соррос и дает "филантропки", то в этом свой расчет).
В принципе, если бы абстракция «рынка без капитализма» работала, то было бы лучше (рынок как красивая, но несбыточная сказка). А у нас хуже. Либо «рынок и постепенно подавляющий (пожирающий?) его капитализм», либо «капитализм, уже подавивший рынок». Последнее опаснее.
Опасностей капитализма в таком случае можно набрать множество.
1. Политические (демократии превращаются в диктатуры капитала).
2. Геополитические (капитал хочет захватить власть над всем миром полностью).
3. Социально-культурные (власть акульего капитала по разым причинам входит в оппозицию чувствам солидарности).
Получается две противостоящие логики – логика капитализма и логика солидарности (московские таксисты нам, умеющим прочитывать "социологию без статистики", все хорошо показали). И только у коммунистов все было наоборот: логика общего капитала и логика солидарности должны были «дружить», обогощать друг друга (как минимум, солидарность и экономика не должны были противоречить друг другу).
Опять-таки выходим в то, о чем говорили: идеи солидарности, добра, справедливости должны быть «застопорены» в общественном устройстве, в его живой практике.

[Ratan]

'Dimkos' date='3.4.2010, 1:06' post='12381']

Опять-таки выходим в то, о чем говорили: идеи солидарности, добра, справедливости должны быть «застопорены» в общественном устройстве, в его живой практике.

Да, о солидарности, капитализме и человеке как продолжение темы.

На капитализм приходится смотреть в двух измерениях, именно, в измерении этическом и социально-экономическом. Эта традиция проложена с давнего времени, М.Вебер, взгля-нувший на капитализм с этических оснований этой социальной конструкции – не первый, но в научно-социологическом плане был, пожалуй, первым. Он ввел в сферу социологии обращение к этическим основаниям общественной системы. Мы всякий раз перед немцем снимаем шляпу, а собственные опыты в этом плане забываем. Это ведь в России было сказано в применении к обществу, что основание всему начала нравственные. Мысль эта далеко не поверхностная, хотя справедливости ради нужно признать, что опыт нашей об-щественной мысли не сумел соединить социально-экономический и нравственный подхо-ды, в частности, в силу догматического отношения к марксизму в советское время. Но есть резон еще раз приглядеться к капитализму как общественной системе. Но не ограни-читься констатацией этики капитализма, это сделано много раз, даже Маркс решительно осуждал безнравственную власть денег. Но взглянуть на общественные процессы с точки зрения тех этических ограничений, которые социальная жизнь человека по необходимости должна ставить для возникавших и возникающих социальных структур. Попробовать ре-шить эту проблему в общем плане, чтобы спуститься на уровень современной конкретики.
Вот некоторые рассуждения, может не за один раз, но коли антропологическая ветка здесь торчит, то будем пользоваться этой площадкой.
Общий вопрос, о котором я все талдычу, это происхождение и роль этики солидаризма в истории. С тем, что обществу необходимы определенные объединительные принцип, ка-жется, все согласны. Они нужны даже на уровне биологических сообществ, у нас эту сто-рону дела особенно акцентировал анархист П.А Кропоткин, подчеркивая, что солидарные формы жизни имеют эволюционное преимущество перед всеми иными. Вслед за ним (или вместе с ним) на это указывал социалист П.Л.Лавров. Но историю вопроса и солидарность в биологических сообществах оставим пока в стороне. Нам важны люди, их жизнь в со-обществе и те формы объединительных отношений, которые характерны именно для че-ловеческого сообщества. А как признание усилий П.А.Кропоткина и представителей ре-лигиозной русской философии укажем на то, что солидарность порождается не экономи-ческими причинами, она вытекает из самих оснований жизни человеческих сообществ. Просто сообщество не может сохранять целостность, если не следует определенным объе-динительным (солидаристским) основаниям.
В обществе принципы солидарных отношений поддерживаются механизмами культуры. Проявляются они через поведение людей, т.е. через этику, регулирующую отношения ин-дивидов внутри сообщества. Разумеется, общественная среда должна закреплять эту этику теми или иными средствами, способствовать утверждению одних форм поведения и пре-пятствовать развитию других. Этим изначально предопределена связь этики и обществен-ной организации. Причем этика сообщества на любом уровне его развития не может не иметь солидаристских начал, в обществе всегда должны быть объединительные принци-пы, изначально принимаемые всеми его членами (с необходимостью навязываемые всем его членам). Ну, просто потому, как уже отмечено, что без объединительных принципов сообщества быть не может, а человек по своему эволюционному и социогенетическому происхождению живет в сообществах и сообществами. По этой причине конструирование общества из атомарных индивидов не может рассматриваться как научный подход к его изучению, но только как социальный миф, востребованный в некоторой культуре. Собст-венно, это европейский и сугубо европейский просвещенческий миф, откуда он и разма-зывается по всему миру, заражая другие сообщества. Даже в буддизме человек не один, он часть космоса. Есть, разумеется, прямая корреляция между европейским антропологи-ческим мифом и возникновением капитализма. Они нужны друг другу, точнее, миф нужен социальной системе капитализма. Факт ведь очевидный (может не для всех), что капита-лизм есть продукт сугубо европейской культуры. Все исследователи капитализма прямо или косвенно это признают. Во всяком случае, с этим положением в своих исследованиях согласны наиболее крупные мыслители, среди которых К.Маркс (у него Европа всех оп-ределила в развитии), М.Вебер, О.Шпенглер и Ф.Бродель. Наверное, не всех перечислил, но не в авторитетах дело. По факту, больше нигде капитализм сам не возникал, везде кро-ме Европы он привнесен извне. И не возникал как раз по культурным обстоятельствам, а не экономическим. Здесь характерны, например, рассуждения Ф.Броделя о том, почему в Китае капитализм не мог возникнуть.
Но возвращусь к солидарным отношениям. В своей основе они запрещают внутривидо-вую борьбу, борьбу между индивидами. Конкурентная борьба не существует в примитив-ных родовых сообществах, она там вообще немыслима. Как бы ни была выстроена его структура, но чувство общности и взаимная поддержка обязательны для этого общества и все сообщество как целое поддерживает отношения солидарные и препятствует всяким формам эгоизма, обособления и т.п. Изначально и в последующем развитии принципы со-лидарных отношений воплощаются в нравственные принципы. Если мораль рассматри-вать как общие и универсальные правила человеческих отношений, то формы нравствен-ность предстают как конкретные культурно-исторические прецеденты воплощение уни-версальных принципов солидарных отношений в обществе. Любая общественная структу-ра, в рамках которой устанавливаются человеческие отношения, должна считаться с чело-веческой моралью, и она это делает через поддержку нравственных принципов этого об-щества. Что это значит по отношению к общественным структурам? А это значит, что на функционирование общественных структур наложены нравственные требования, т.е. нравственные начала накладываются не только на индивидуальное поведение и индиви-дуальные межличностные отношения, но накладываются на средства и цели социальных структур в рамках целого. Так можно понимать тезис В.С.Соловьева о том, что общество есть совокупный орган делания добра.
Здесь возникает отдельная тема анализа этического понятия «добра». Об этом уже шел разговор неоднократно. Резюме к этому разговору в том, что добро есть продление жизни, а поскольку человек не живет вне сообщества, то тезис о продлении жизни имеет в виду прежде всего продление жизни сообщества как условие жизни индивида, а также и сохра-нение жизни индивида внутри сообщества. Отсюда два необходимых следствия. 1.Разные сообщества будут предлагать разные исторически ограниченные модели добра. 2.Можно продлять жизнь индивидов внутри сообщества и даже жизнь сообществ путем зла, но путь этот исторически ограничен. Отдельно можно проигрывать эту тему на жизни людей и сообществ. Наконец, можно сделать еще один естественный вывод. Те или иные болезни в обществе культурно-этического плана будут выступать как культ зла в той или иной фор-ме, поскольку зло простое и очевидное будет в обществе отторгаться и пресекаться на разных уровнях. Уместно, например, припомнить софиста Фразимаха в платоновском «Государстве», утверждавшего, что справедливость есть то, что выгодно сильнейшему. Если кто-то отрежет кошелек у зазевавшегося горожанина, говорит Фразимах, то его пой-мают и осудят как поступающего несправедливо. А если кто-то ограбит целый город и подчинит его своей власти, то такого человека назовут мудрым, сильным и справедливым. В общем, в человеческой культуре и в человеческом сознании неизбежно будут существо-вать метафизика добра и метафизика зла, о чем по-своему пишет С.Е.Кургинян в «ИиИ». Это свойство, характерное для жизни культурные сообществ, и, на мой взгляд, нет нужды искать для нее иных объективных оснований в самом устройстве Вселенной. (хотя, впро-чем, эта позиция может измениться, если смотреть на жизнь как космическое явление).
В человеческом обществе зло изначально представляется как эгоизм индивида, как проти-востояние индивида сообществу на основе своего личного интереса, не совпадающего с этикой добра, поддерживающей сообщество. В.С. Соловьев называет это отпадением от единства, ибо единство и будет согласием всех относительно задачи «делания добра». По-нятно, что термин этот оброс бытовыми коннотациями и предполагает либо филантро-пию, либо еще какие-то проявление доброты человеческого характера. Но Соловьев (вслед за Федоровым?) поднимает категорию добра на уровень культурно-исторический, позволяющий с этой позиции оценивать общество как целое, его способность продлевать жизнь на основе делания добра. Человеческое всеединство должно быть согласием имен-но по этому вопросу. И в этом пункте мы с необходимостью подходим к тому, что эгои-стическое выпадение из всеединства, предстающее как индивидуальный эгоизм, может проявляться и на уровне сообществ. Но тогда сообщество, выпадающее из всеединства, противопоставляет себя этике поддержания жизни как глобального (и даже космического) феномена. На практике это означает эгоистическое продление жизни некоего сообщества за счет других сообществ, цель всеединства утрачивается, его заслоняет эгоистическое самосохранения.
Понятно, что всеединства, о котором говорит Соловьев, никогда не было, оно рассматри-вается как принцип, как цель всеобщего спасения. Переводя проблему на эволюционный уровень рассмотрения, мы должны принять тезис о том, что в человеческой истории осу-ществляется своеобразная селекция, своеобразный культурно-исторический отбор сооб-ществ и культурных систем, обеспечивающих сохранение и развитие жизни на планете как явления, эволюционирующего на Земле, но выходящего за земные рамки. И этот от-бор не теоретический и не следствие учений морализаторов и проповедников, но отбор, осуществляющийся через борьбу. Морализаторы, проповедники, мыслители, философы – все они формулируют основания той или иной этики (добра или зла) в форме, приемлемой для тех или иных социальных структур, возникающих в истории. Но живут и действуют именно структуры, носители тех или иных этических принципов, и борьба между ними есть история развития жизни на Земле в его социально-культурных формах. Наглядный факт такой борьбы – война с фашизмом, метафизические основания которой заслонены текущими политическими, экономическими и т.п. интересами. Общим требованием к ми-ровоззрению, способствующему утверждению и продлению жизни, должен быть его жиз-неутверждающий характер. Жизнеутверждающий характер определяется принципами де-лания добра, т.е. солидаристскими принципами. Христианство как жизнеутверждающая вера, было сильно именно этим. Но эстафету христианства должно принять мировоззре-ние, замешанное на рационализме. Поиск единства науки, философии и религии, приня-тый также и Соловьевым через его тцургию не был лишен основания. На мой взгляд, культурно-эволюционная антропология может внести свой вклад в решение этой задачи.
Уф-ф-ф!!!
Теперь можно дать оценку капитализму и метафизике того глобального противостояния (противостояния смыслов), которым охвачена планета, и которое выражается в действиях политического, экономического и военного характера.