Сатирикон Опции

[Валерий Рокотов]

2084: ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕКА


В магазине спрашиваю:
- У вас свежих генетически модифицированных продуктов нет? А то у меня что-то хвост плохо растет.
- Ну-ка, повернитесь, - говорят.
Глянули, головой покачали.
- Да, жидковат. Давно это у вас началось?
А стыдобище! Сквозь землю провалиться готов. Вокруг все люди, как люди: рожи красные, носы лиловые, хвостищи пышные. Один я как придурок. Как не России сын.
- Да знаете, - объясняю, - после того, как в деревню наведался, под Псков. Ел там морковку с огорода, луч репчатый, бабушкин борщ, холодец с картошкой и самогонкой эту дрянь запивал. С молодухами еще на свежем воздухе до зари кувыркался - по сеновалам целый месяц, как окаянный, скакал. В общем, нарушил режим, братцы, расслабился и вот результат - хвост еле дышит уже. Того и гляди, отвалится нахрен. Какой-то стручок из жопы торчит. Стесняюсь спиной повернуться.
Посочувствовали мне добрые люди: да, дескать, беда. К врачу бы тебе, сердешный, не опоздать.
Не люблю я по больницам таскаться, но кинулся, а что делать? В очереди, гляжу, у всех та же беда - хвосты поникшие, куцые, и лицом все бледны. Похоже, как и я, сталкеры, искатели приключений в аномальных местах. При этом кто с фонарем, кто под конвоем. Одного в наручниках на принудительное лечение доставили, чтобы народ не злил. И каждый второй валокордин рассасывает. А как не рассасывать? Самого, пока ехал, тридцать раз освистали.
Не знаю, как очереди дождался. Захожу к доктору, ни жив, ни мертв. Дрожь пробивает, в голове туман. Думаю: а если ампутацию назначат? Не переживу!
Тот (молиться за него буду до конца дней!) только взглянул и сразу рецепт писать.
- Тяжелый случай, - констатирует, - но попробуем излечить. Значит так. На первом месте, конечно, соя американская, предназначенная для имитации пищи, и окорочка. Финские арбузы в пищу чаще употребляйте. Пейте больше молдавского вина. Они виноградники пестицидами заливают. Раньше жалели химии, а теперь не щадят.
- Самое дешевое покупать? - спрашиваю.
- Нет, - говорит, - любое подходит. Еще яблоки голландские, зеркальные.
- Это от которых в животе концерты?
- Точно. Потом попробуйте байконурский кумыс. Правда, от него побочный эффект зафиксирован. Можете облысеть.
- Это ничего, - сообщаю. - Все равно мода в этом направлении движется.
- Сгущенка донецкая хороша - у них там коровы уже канцелярскими чернилами доятся. Только от нее зубы выпадают.
- И это нам нипочем, - уверяю. - На мягких продуктах жить буду. Как космонавт.
- Ну, и отечественную продукцию не забывайте: говядину из районов активного животноводства близких к радиоактивным отстойникам, воблу камскую пучеглазую, светящиеся ватрушки со штампиком «Арзамас-16», варенье норильское, богатое серой и углеродом, шоколад тюменский прессованный.
- Это тот, - уточняю, - что распадается в желудке на мазут и какао?
- Он. И смотрите - больше так организм не насилуйте. Еще один раз сорветесь, и помочь не смогу.
- Да, я, доктор, - кричу, - теперь из Москвы больше не выеду никуда!
Месяц точно рецепту следовал. Все, как назначено, принимал. К концу срока глянул в зеркало и повеселел. Великая вещь - медицина! Хвост - дыбом. Заблестел, распушился - приятно посмотреть. Словно у меня павлины в роду. Теперь из городской массы не выделяюсь ничем. Чего и всем желаю.

[Валерий Рокотов]

ОПЯТЬ ЖУРНАЛИСТ


Я журналист, но уже шесть лет как в завязке. Честно говоря, если б не детеныш и новая серия компакт-дисков «paper sleeve» с высоким качеством звука, я бы снова в это дерьмо не полез. Но памперсы и коллекционный рок недешево обходятся, и вот пришлось взяться за старое.
Штольц, бледный и кашляющий, сидел там же, где и шесть лет назад. Тесная контора, пыльное солнце лучится сквозь жалюзи, неубрано, гадко - все как всегда. Моему появлению тут не сильно обрадовались.
- Давненько тебя не было видно, Большой Джек, - изрек Штольц двусмысленно. - Что, опять на мели?
Я подошел вплотную к столу и сурово спросил:
- Есть работа?
Он помолчал.
- Плохо ты ушел тогда, Большой Джек. Ты хоть знаешь, что после той твоей статьи у меня спокойная жизнь кончилась? Мне за твою писанину уши отрезали и еще кое-что, чего уже давно не было нужно, но все равно жаль.
- Да, я что-то слышал об этом. Говорили, что тебе не поздоровилось. Но ты сам эту профессию выбирал.
- Так-то оно так, - согласился известный в нашем кругу оператор, - но я надеялся, что ты хотя бы выразишь мне сочувствие, ведь я тебя с деньгами никогда не обманывал. А ты просто взял и пропал.
- Не болтай. Кому в наше время нужно сочувствие? Ты же не баба.
- Да, сучьи времена, - смягчился он, а потом покряхтел, почмокал и, порывшись в ящике, бросил на стол глянцевый снимок, с которого широко улыбалось знакомое лицо. - Знаешь его? Уничтожить!
С Малышом мы были знакомы сто лет. Вначале писали про пионерские зорьки в молодежных газетах. Потом толкали в парламент представителей коровинской ОПГ, называвших себя «трактористами». Коровинцы, помню, действовали с веселым нахрапом - окучили Комитет по культуре, открыли дюжину фондов, куда слили бюджетные миллионы, но насладиться плодами своих трудов не успели - всех почикали. Никто не выжил.
Вскоре Малыш подался в политику, возглавил Комитет по защите моральных ценностей, но кому-то вовремя не откинул, и вот попал под разбор.
Встретившись, мы обнялись с какой-то отчаянной радостью, а потом начали вспоминать, и у обоих по раскрасневшимся щекам потекла влага. Что ни говори, золотое было время - юность, пора надежд. Наперебой все взлетало: «А помнишь?..», «А помнишь?..»
- А Лось-то где?
- Порешили Лося. Одного серийного убийцу все отмазывал от тюрьмы, а тот его возьми, да и кокни. Так и не успел порвать с журналистикой, бедолага.
- А Лева Гранатомет?
- Этот высоко парит. Меняет у папуасов наши ржавые танки на их героин. Вот кому покатило по-крупному - живет так, как нам и не снилось. К нему теперь на кривой козе не подъедешь. Не то, что ко мне. Я-то не забываю товарищей по профессии.
В тот душевный вечер мы вспомнили всех: стыдливого Марка Перо-молния, ядовитую Ларочку Стокобазу, гордого Ваху Индейца, не знакомого с орфографией, припадочную Алису Убей-убей, свирепого Василия Бью-два-раза, Гвоздя, писавшего стихи после работы, вечно голодного Костю Деньги-вперед - всех, в ком горела искра.
Прощаясь, снова крепко обнялись и договорились встречаться.
Через неделю Малыш позвонил среди ночи и признался, что не верит своим глазам. Просил сказать, что это не моих рук дело. Потом заскулил, что он никакой не «зоофил-подвижник» и никогда ничего подобного не совершал: не насиловал участниц детского духового оркестра, не участвовал в сатанинских обрядах с человеческими жертвоприношениями, не морил пенсионеров в приютах, не грел руки на пособиях для сирот, не продавал уран врагам родины, не душил в детстве кошек, не писал доносов на свою мать и никогда не показывал задницу прохожим с крыши своего особняка. Под конец завопил, что я сукин сын и подонок. Будто он чем-то лучше меня.
Он потерял все, что имел, в полнедели. А еще через пару дней его нашли в тенистом скверике повесившимся на веревке от детских качелей.
В тот же день старина Штольц со мной расплатился. Гонорар, как обычно, оказался урезан, но я не возражал. Это ему от меня небольшая премия за уши и за то, чего давно не было нужно, но все равно жаль.
- А ты не потерял формы, Большой Джек, - признал он и плеснул мне в стакан. - Молодец! Если честно, трудно работать с молодыми. Им дело поручаешь, а они квасят и по тусовкам слоняются. Я предпочитаю тех, кто остепенился, вполне счастлив в своей семье и жизнью проверен. Кстати, тут есть крупный заказ. Надо создать в народе уверенность, что все обстоит так, как надо. Возьмешься?
Чтобы не выдать интереса, я отогнул упругие жалюзи, посмотрел на бегущую толпу в давно немытом окне, а потом холодно спросил:
- Сколько?
Штольц ответил.
- Идет, - кивнул я.

[Валерий Рокотов]

2084: СЕРАЯ МЕССА


- Эта дорога ведет к гипермаркету? - допытывалась аккуратная старушка на улице. - Что это за дорога, если она не ведет к гипермаркету?
Умница бабка. Сразу видно - в жизни разобралась.
Мы вошли с ней в храм с поклоном и крестным знамением. Бог заполнял собой все, от края до края святилища, он был столь многолик, столь огромен, столь властен, что одна мысль об этом, наполнила наши души дрожью и сердца ликованием. Мы ощутили свое ничтожество, свою малость и бренность пред этим пребывающим во веки величием.
Глядя на бога и на священнослужителей, проплывающих вдоль тысяч его ипостасей, и на церковных служек, умело опекающих прихожан, мы приобщались к великому таинству культа. Вскоре неистовый восторг охватил нас, и пред лицом бога, пред красотой и силой его, потекли из наших сердец благодарственные очистительные слова.
- Господи! - взмолились мы со старушкой и все, кто там был. - Прости нас, грешных, прости! Долгие годы мы мечтали о чем-то, метались, строили новое, ломали старое, выдумывали системы ценностей. Мы оказывались в плену у опасных идей...
- Каетесь ли вы в этом? - был голос свыше.
- Каемся! - порывисто вскричали мы и сознались в совсем страшном грехе. - А еще мы тянулись к звездам, мы пытались взлететь. Нас грел и звал за собой огонь...
- Отрекаетесь ли вы от него? - строго изрек всевышний.
- Отрекаемся!
А потом он спросил нас смиренно и милостиво:
- Дети мои, агнцы мои любимые, предадите ли вы меня еще когда-нибудь?
- Никогда! Никогда, господи! Мы присягаем тебе и не будем более искать другого бога. Светись же вечно во славе своей! Аминь!
На кассе каждому вручали дисконтные карточки как просвиры - сие было тело его.
Просветленные и затаренные, мы покинули храм. И встретил нас на выходе день новый, ласковый, и жизнь светлая, легкая, не знающая мук и сомнений.
- Подсобил бы, милок. Помог бы сумочку донести, - изрекла старушка и посмотрела с надеждой.
Кажется, меня принимали за идиота.
- Пошла, старая. Сама дотащишь.

[Валерий Рокотов]

МЕМОРИАЛЬНЫЙ СОРТИР


Зачем? Кто это сделал, братья? Кому взбрело в голову в Российской Государственной библиотеке отремонтировать туалет? Лужков же обещал, что ни один культурный очаг в столице не пострадает. Соврал, предатель!
Боюсь, утрата невосполнима. Если называть вещи своими именами, то, конечно, совершено святотатство. Что там говорить - разрушен последний бастион свободной национальной дискуссии.
Когда-то здесь бурлила мысль, сталкивались идеи. А теперь - скучно, неуютно душе, всюду холодно блестят белые плиты. Бр-р-р! И фломастером их, чертей, не возьмешь.
Раньше-то бери перо и действуй, а теперь... Уборщицы еще шастают, шпионят. Шорохи, вежливые покашливание - не сосредоточишься. Отвлекают от мысли!
Еще недавно такого не было. Еще недавно все понимали, почему человек в кабинке застрял. У него мысль рождается. В муках.
Раньше вопрос из-за стенки: «Товарищ, вы шариковую ручку не одолжите?», - удивления не вызывал. Сразу было понятно - взволновало человека что-то, проняло. Он что-то оспорить жаждет или развить.
Зеленые стены вопили. Не скучно было в туалете присутствовать. Пованивало, конечно, доложу я вам, зверски, это придется признать, но зато мысль бесцензурная, ядреная, бесстрашная прямо из глубины души свободно изливалась на стены. Каждая кабинка знала сколько интеллектуального напряжения!
Бывало, заходишь и сразу чувствуешь - всюду умные люди сидят. Занимаются. Все занято и освободится нескоро.
В былые годы, оставшись наедине с унитазом, человек многое себе позволял. Он свободно мыслил в узком пенальчике - смело обобщал и делал интересные выводы. Его окружали примеры чужой интеллектуальной доблести, и он тянулся, он рос.
В одной кабинке, помнится, шла острейшая дискуссия по национальному вопросу. Туда очередь занимали с утра. Бывало, все унитазы свободны, а к заветной двери - толпа. Все терпят. И авторучки наготове. И глаза грозно блестят.
Я в национальном вопросе не шарю. Негра от белоруса еще отличу, но на большее не способен. Поэтому крайне интересно было узнать, как там у нас с дружбой народов? Скажу прямо, дружба эта переживала трудные времена. Помню, русские с евреями все договориться не могли, кто революцию замутил? Выходило, что вроде вместе были поначалу, за правое дело, а потом не срослось.
Бывало, сидишь, вникаешь в этот мат-перемат и чувствуешь, что в одиночку людям трудно осознать исторический опыт СССР. Их бы вместе свести. Тогда б наверняка осознали.
Про партию много писали, про лидеров, торговую мафию, колбасу и пути национального возрождения. По этой причине красили туалет неустанно. Старожилы утверждали, что если снять исторические слои краски, то будет видно: это не сортир, а цитадель духовного сопротивления. Как и ярчайше будет доказано, что всегда она у нас была - свобода. Только в виде фиги в кармане.
Иногда прессу изучишь, и ни черта не поймешь. Что в родной стране делается? А спустишься в подвал и все сразу узнаешь: и состояние экономики, и международное положение, и светские новости, и перспективы. Тебя стены вмиг просветят.
Мне скажут - не грусти, приятель, утешься. Теперь эти откровения перекочевали в газеты и журналы, на сайты и форумы. Признаю: мысли схожи. Но нет того накала, страсти нет. Длинно все, криво - без эмоций и внятной позиции. В сортире все было кратко и по существу: если посылают, то ясно кого и за что. Каждая надпись - как залп, как вопль камикадзе. А тут - аргументы, комментарии, намеки туманные. Не то.
Помню, в одной кабинке какой-то Гитлера похвалил. Так ему прямо ответили - пидор ты, мол. И все было ясно, и не понадобилось никаких комментариев.
Всю прессу реально-виртуальную кто-то содержит. Кто-то заказывает точки зрения и ссыпает их в общий мозг. Прав был Ильич, когда писал, что свобода в буржуазном мире - это стерва позорная и верить в нее - западло.
А в туалете кто тебе закажет публикацию? Не родился такой чудак, который за надписи на стенах сортира гонорары начнет выписывать. И подписей не было - никто имя не делал на разоблачениях и скандалах. Потому и воспринималось все по-другому - как движение истомленной души.
Так что газеты с журналами и сайты с форумами - это для дураков. Умному ясно, где люди подлинно свободны в выборе слов. Потому, видно, и долбанули по сортиру евроремонтом - отняли последнее место, где у человека совесть чиста.
Теперь все вырвано с корнем и свезено на свалку под снег и дождь. Кто это читает? Сохранилось ли хоть что-нибудь из нетленного? Бог весть.
В общем, обескультуриваемся мы, граждане. Утрачиваем. И бывают потери, которые ранят душу мыслящего человека. Нет бы сохранить былой сортир для истории как мемориал. Где там! Под корень...
Не пойду туда больше. Пусть сегодня в туалете есть все (бумага, освежители воздуха, жидкое мыло), но правды в нем нет.

[Валерий Рокотов]

ВИДЕНИЕ


Пятнадцать лет страна ждала, пока элита насытится, обеспечит себя на двадцать поколений вперед и ее богатство не начнет переливаться через край. И вот это время приходит. В стране начинает происходить нечто-то небывалое. Уцелевшие фронтовики потихоньку перебираются из берлог с буржуйкой и лампочкой Ильича в человеческие жилища с рабочей электроплитой и белым унитазом, туда, где душа и тело перестают изнывать от страданий, и где из щелей в полах не выскакивают хвостатые звери. Женщины, вопреки обстоятельствам стремящиеся стать матерьми, ощутили, что правительство им горячо симпатизирует, а не люто ненавидит, как раньше казалось. На деньги, конфискованные у финансового хорька средней величины, заложена термоядерная электростанция. По морскому дну потянулись газопроводы под привычные крики о нарушении демократических идеалов.
Вот и оборонная промышленность стала вооружать свою армию, а не соседние. Флот недавно обзавелся весельной лодкой с пулеметом «Максим» на корме. Не впечатляет, конечно, но все ж лучше, чем ничего. В воздушные силы поступил кукурузник для опыления противника ядохимикатами. Сухопутные войска ожидают новый броневик, созданный на основе малолитражного автомобиля для людей с ограниченными возможностями. И это только начало. Уже разработан особо прочный ручной гарпун для борьбы с ядерными субмаринами. Зеки наряду с сапогами производят для сил ПВО дальнобойные березовые рогатки. Из бездомных собак и кошек формируются батальоны переносчиков блох на вражеские территории. Просто дух захватывает от гордости за державу.
Кино стало другим. Раньше ведь как было: что ни русофобский фильм, так его создателю - медаль на грудь и премию в руки. Бывало, сидишь на кинофестивале и тихо сатанеешь, думая про себя: «Неужели наше русское говно так высоко ценится, если за его демонстрацию столь щедро вознаграждают?» Но теперь - все, прикрыли лавочку. Теперь если такое кино снял, сам его и смотреть будешь. Причем вдали от России.
И политический голос крепнет. Никто уже не подбирает носовых платков американского госсекретаря и не подает, как мальчик-паж, с подобострастной улыбкой.
Вообще, что ни день, то новая радость. То министра атомной энергетики пересадят с уютных заморских нар на более жесткие отечественные, то местного царька, построившего феодализм в отдельно взятой губернии, арестуют на глазах избирателей, вкусивших радостей крепостничества. Честно говоря, приятно смотреть, как центральная власть отменяет оброк, барщину и рабовладение. Спасибо ей за все это.
Одно жаль - регионы упорно тянут с индустриальным рывком. Тамошний элитарий еще не насытился. Еще не у каждого провинциального олигарха яхта размером с атомоход. Но скоро, верится, будет у каждого, и тогда...
Зажмурившись, вглядываешься в будущее, и удивительные вещи видятся там. Не узнаешь родной страны. Перед тобой уже не место, куда ссылают души грешников для мучений, а рай обретенный.
Первым делом отмечаешь, что Закон больше не считается сводом юмористических текстов. Он действует и одинаков для всех. Колхозник, укравший мешок комбикорма, чтобы загнать его и опохмелиться, уже не получает на суде больше строителя финансовой пирамиды, изъявшего сбережения у половины населения государства.
Милиционеры стали похожи на людей - не матерятся, не бросают алчные взгляды на женщин и не ведут нетрезвых граждан в кутузки с целью грабежа. И сами отделения - это уже не бизнес-центры, где в каждом кабинете проходят деловые переговоры. Если тебя обманули, ты уверенно обращаешься в органы, уверенный в том, что там примут меры, а не предложат мошеннику выкупить заявление.
Дороги смерти, украшенные венками в память тех, кто не доехал до дома, сменились безопасными автострадами. Городские автомобилисты упражняются в вежливости, а не в сквернословии, и не стремятся сбить пешехода, шагающего по «зебре» в полном соответствии с дорожными правилами.
Полный порядок в войсках. Призывникам уже не выбивают зубы для профилактики. Прапорщикам, приставленным к военным складам, разрешено служить до той поры, пока ноги ходят, а не пока руки носят. Новая техника летает, ездит и плавает с помощью двигателей внутреннего сгорания, а не мускульной силы рядового состава. И стреляет не желудями.
Телевидение прекратило воспевать алчность и низменные инстинкты. Писатели бросили глумиться над понятиями добра, долга и справедливости. С эстрады исчезли извращенцы, стремящиеся стать кумирами приходящих в мир поколений. «Тату» был последним символом подросткового ######ства. Школьницы перестали мечтать стать секс-бомбами. Роддома из обителей скорби и ужаса превратились во дворцы счастья, а молодые мамаши уже не овладевают искусством использовать один памперс в день.
Уже не достаточно доехать до столичного пригорода, чтобы своими глазами увидеть, как жить нельзя. Москва перестала быть островом капиталистической безмятежности, омываемым морем слез. Сбылась мечта поэта Башлачева - провинция стала третьей столицей. Причем самой красивой, самой лучшей из них.
Эх, пора прекрасная! Невероятные времена!
Но все это, конечно, нескоро сбудется, как понимаешь, когда исчезает видение. Может, к концу столетия. Году так в 2084-м. Не раньше...

[Валерий Рокотов]

ШИЗЕЕТ НАРОД


- Я что думаю, - вдруг заговорил попутчик в троллейбусе. - Войны между СССР и Германией могло не быть. Лидеры могли договориться, если б не окружение. Гитлер мог позвонить Сталину и сказать: «Иосик, извини за поздний звонок, но разговор не требует отлагательств. Я вынужден объявить войну. Меня мои мудаки-генералы подначивают. К тому же интересы бизнеса толкают на этот ложный путь. Я-то понимаю, что если нападу на Советский Союз, если покушусь на Весну Человечества, если замаю ваши святыни, через четыре года Германии копец. Егоров и Кантария водрузят Красное знамя над рейхстагом. У нас обоих народу поляжет уйма. Но мое окружение фишку не рубит в стратегии. Короче, положение безвыходное. Я понимаю, Иосиф, это гадко. Но за мной сила. Я вынужден напасть. Так что ты уж по дружбе отведи войска. Не лезь на рожон. Мои ребята пару лет под Смоленском покуражатся, баб ваших потрахают, а потом я их снова в фатерланд уведу. Все будут довольны». И Сталин бы, подумав, ответил: «Ладно, Адольфик, хрен с тобой. Куражься, сука. Два года тебе даю. Грабь нас, саранча немецкая. Баб наших, русалок светлокожих, лебёдушек стройных, насилуй. Но только потом я тоже в Восточную Пруссию войду - годок по######ую. Ты меня пойми. Я же страну в военный лагерь превратил. У меня все по струнке ходят. Я же за считанные месяцы заводы за Урал переброшу, бицепсы наращу и так тебе смогу вломить, что мало не покажется. Лады? А потом мир подпишем. Честь по чести». «Гут, - ответил бы Гитлер. - По рукам! По######уй и ты немного в пограничных областях. Для хорошего человека не жалко». Вот это была бы политика! И люди были бы целы и государства. Ты как полагаешь?
Я не сообразил, что ответить. Да и пора было выходить.

[Валерий Рокотов]

СЛОВА-ЭМИГРАНТЫ


Как быстро всё вспомнилось. Как стремительно вошли в обиход забытые слова. Первыми вернулись словечки из области бизнеса: «биржа», «вексель», «маржа». Они оказались самыми прыткими. Потом, несмело и осмотрительно потянулись назад архаизмы из области классовых отношений, слова-эмигранты: «миллионер», «прислуга», «имение».
Потрясающе! Годами расстреливали, пятилетками месили всех в одну глину, из которой лепили мечтательных и бескорыстных людей, но подули иные ветра и вот тебе - «господин», «вилла», «олигархическая верхушка».
Забытые слова строят забытый мир. Они призывают предать забвению красные смыслы, социальные грезы и реки пролитой в борьбе за новый мир крови. Они проповедуют забытые истины, которые просты и понятны: рви, строй свое счастье, кайфуй.
Самым наглым оказалось слово «комфорт». Оно вползло в границы рухнувшей советской империи и объявило себя монархом. За ним ринулась и утвердилась у трона свита слов-родственников, словесная камарилья: «богатство», «престиж», «люкс» и всякое прочее.
Вслушиваясь в звуки слов-победителей, отчетливо понимаешь, что дело не в них. Слова ведь явно несильные. Ими в атаку солдат не поднимешь. Дело в нас. Это насколько нужно ослабнуть, чтобы подчинится этой словесной дохлятине, чтобы ею плениться и все забыть? Но мы забыли не все и не от всего отказались.
Среди скопищ забытых слов одно вернулось гордо и, увы, одиноко. Это вспыхнувшее запоздалой зарей слово «нация». Слово, без сомнения, сильное, даже крутое, оно повисло над головами одинокой звездой, оправдывающей наши новые устремления. Глядя на эту звезду, наполняешься чувством, что все происходящее сейчас на Руси - это не пошлое рвачество и насыщение, а строительство национального дома. Лучшего среди всех.
Однако что-то подсказывает тебе, что эта звезда коварна и свет ее согреет нас ненадолго. Она зовет твою страну присоединиться к битве всех против всех, и это не битва за право говорить от имени мира. Это битва за право жрать больше других.
Мне довелось слышать невыдуманную историю о человеке, который долго и напряженно строил свой Дом Мечты, а, достроив его, повесился на балке чердачного перекрытия. Так вот, кажется, что эта одинокая звезда манит нас целью, которая принесет нам совсем не то, что мы ждем. Пока дом строится, мы понимаем, зачем живем. Но что делать, когда дом достроен? Русский человек вне цели жить не умеет. Ему скучно становится, и он плюет на жизнь вообще. Так уж устроена его черепушка.
Слова-эмигранты завоевали страну и ведут себя абсолютно бесцеремонно. Они высмеивают и вытесняют слова, которые когда-то их победили, а потом сотворили собственный мир, и эти высмеянные, угасшие слова исчезают. Уже забылись и ушли из жизни слова звонкие и отрадные («пионер», «спайка», «передовик»), слова сладкие и исполненные надежды («равенство», «путевка», «горком»), а также слова шершавые и прямые («товарищ», «эксплуатация», «стенка»).
Куда они делись? Канули насовсем или еще вернутся? Кто знает, чем удивит нас грядущее. Глядишь, сменится ветер и вспомнится всё, что так быстро забылось. Одни слова прорастут из земли хмурыми великанами, а другие махнут крылом и двинут в путь перелетными птицами.

[Валерий Рокотов]

ДЖУНГЛИ ПОДМОСКОВЬЯ

Удивительное чувство возникает у человека, переехавшего из Москвы в Подмосковье. Я долго не понимал, что же это такое? А потом понял: ты чувствуешь себя лохом.
Когда это внезапно осознаешь, веселеешь. Тебе становится по-настоящему хорошо. В теле - легкость. В душе - радость. В голове - пустота. Ты ощущаешь себя в полной гармонии с местом жизни, с той дырой, где оказался, и ее обитателями. В общем, ништяк полный.
Но счастье, как ни старайся, недолговечно. Мешает Москва с ее очагами культуры. Ты в очаги эти уже лет двадцать не заходил, но они на тебя как-то тайно влияют - не дают одичать. И вот счастливая улыбка идиота постепенно сползает с лица. И как-то многое начинает тебя раздражать. И вот уже из робкого протестного огонька разгорается пламя.
Ты начинаешь войну. Сначала просишь, чтоб не курили и не матерились на детской площадке, а потом - чтоб не гадили. Местные фигеют, когда слышат такое. Им это никто никогда не говорил, и, напрягая извилистый мозг, они выдвигают железные аргументы.
- А если курить хочется?
Объясняешь:
- Бывает, и какать хочется. Терпеть надо.
Новые дома, где массово гнездится москвич, стоят рядом с лесом. У новичка его вид неизменно вызывает эстетический шок. Метров на сто вглубь тянется сплошная полоса мусора.
Летом новоселы не выдержали - вспомнили советский исторический опыт и организовали субботник. За три часа ударного коммунистического труда с кромки леса было собрано несколько тонн бутылок, пакетов, фантиков, пластиковой посуды, презервативов, шприцев, разбухших памперсов и еще много клёвых вещей. Этот результат жизнедеятельности вывозили три дымящихся самосвала. И ровно месяц понадобился местным, чтобы привести любимое место отдыха в привычное состояние.
Теперь мусор я собираю один. В выходные, бывает, затариваюсь мешками и валю на субботник. На меня смотрят, как на полного дурака. Но я держусь - чувствую, что это мой личный Афганистан.
Сочувствует мне один дворник, Борыс Станиславович, в чьем лице я давно угадывал некие милые мне черты. Худое, обветренное лицо, грустные, близко посаженные глаза, усы колючей подковой - такие лица окружали меня в игналинском костеле, куда однажды на Рождество, оторвав от соломенного стола, повела меня моя любимая тетка.
Как я и подозревал, дворник наш оказался поляком, причем стопроцентным, в отличие от меня, полукровки. Милейший старик, всегда тепленький, потому что, не выпив, в этой должности служить трудно. Иногда Борыс Станиславович оглядывает пейзаж, и его губы беззвучно трепещут: «Matka bozka!»
- Опять один? Ну, у тебя и позиция, - качает он головой и помогает тащить мешки.
- Такая вот, блин, позиция, - говорю и закидываю это дело в контейнер. - Ладно, на сегодня всё. Dovidzenia!
Вообще, аборигены ясно дают понять, что не сдадутся без боя. Они на новоселов сильно обижены. Мы виноваты в том, что разбили надежду. Еще немного, и здешние дома поглотили бы джунгли... ну, то бишь лес. Он подступил совсем близко. Да и сами жилища уже романтично заросли зеленью. Местные почти скрылись от мира. У кого-то уже хорошо пошли в рост шерсть и когти. И тут мы. А с нами - асфальт, бетон, тротуарный кирпич, опиленные кроны деревьев.
Аборигены формируют батальоны сопротивления и диверсионные группы. Кто постарше отправляется в лес с полными руками жратвы и пива. А кто помоложе спешит к новым домам, где отрывается по полной программе. Вообще, местная молодежь живет племенами - люберецкие, лыткаринские, островецкие... Сиу, пауни, чероки... Наши (чероки) воображением явно обделены. Самое тупое племя в районе. Набор элементов эпатажа негуст - ночные поездки вокруг домов с протяжным сигналом, уголовный фольклор, врубаемый на полную мощь, ну еще бутылкой залепить в дверь подъезда. Всё. Но случаются интересные эпизоды. Как-то в полночь один малец сосредоточенно двигался по новенькому асфальту с расстегнутыми штанами и дорогу перед собой заливал мочой. Сзади шла восторженная группа поддержки, которая фиксировала рекорд. И рекорд состоялся! У мальчика запас жидкости оказался, как у авиалайнера. Утром из любопытства начали выяснять, откуда такой креативный? Оказалось, не наш индеец, а пауни - из Лыткарино причапал тропой войны. Дерзкий чертенок. Вроде бы, даже писька раскрашена в боевые цвета.
Особый восторг у шпаны вызывает то, что ближайшая ментовка - в Быково. Ехать ей до нас полчаса, но она не поедет. Почему, объяснять без надобности. Вы же не иностранцы.
Сами новоселы организованный отпор наладить не в силах. У них воля парализована. Просто здесь такой воздух, что приезжие только через полгода начинают вспоминать, что существует что-то еще, кроме секса.
Короче, в бой идут одни старики. Иногда из окна вылетает железный будильник или цветочный горшок. Местные отвечают на это ассиметрично. В соседнем подъезде дверную ручку вымазали дерьмом.
Я когда об этом узнал, призадумался. Согласитесь, как это технологически сложно! Это надо пойти, напрячься, потом эту субстанцию доставить к месту назначения... Кто-то должен стоять на стрёме, потому что если увидят, из окна не будильник вылетит, а топор. Нечего сказать - сильный поступок. Я бы так точно не смог. Мне застрелиться легче.
Вот так и живем. Приезжайте.

[Валерий Рокотов]

ВСЕМИРНАЯ МИГРАЦИЯ МЕРТВЕЦОВ


Люди! Средь бела дня покойнички летают. Не знаю, как кого, а меня это пугает всерьез. Я содрогаюсь всякий раз, как приземляется на родной земле очередной долгожданный покойник. Другим - ничего, с караваями навстречу бегут, а я боюсь этих скелетов из прошлого. Видно, несмелый я человек.
Недавно Деникин шуму наделал. Вернулся. Его Михалков в аэропорту встречал. Генерал, следует отдать ему должное, был немногословен. Сразу проследовал к месту захоронения и тихо в могилу лег. Провожающие же оказались речисты. И столько мы всего услышали: и стыдили нас, и пальцем трясли, и намекали, чтобы шли и кланялись как святому.
Я лично кланяться Деникину не пойду. У меня оба деда были за советскую власть. И отец с матерью. И не у меня одного в России такая родня. Полагаю, у большинства населения. Этой родне, живой и усопшей, как-то верней кланяться. Все-таки люди о новом мире мечтали.
Михалкова всегда любил и люблю, но в одном вопросе не пойму, как ни силюсь. «Я не интеллигент, - говорит режиссер. - Я аристократ». От таких признаний я со стула сползаю. Потому как творец отрекается от интеллигентности, а интеллигентность увязана с человечностью, с тоской по идеальному миру. Что же такое аристократия, прекрасно известно. Это для себя и во имя себя, любимых.
Если нежелание Михалкова называться интеллигентом проистекает от глубокого отвращения, которое вызывает наша кухонная интеллигенция, тюкнутая в темечко либеральными ценностями, это понять можно. А если это воинственный дребезг белых костей и мечты об «именьицах» и «людишках»? Тогда пора, мой друг, пора!.. Искать могилу Василия Ивановича Чапаева.
Я так понимаю: если покойники летают, значит, это кому-то нужно. Это ведь идеи к нам в гости спешат. И самая модная сегодня идея - это восстановление монархии и покаяние народа-подлеца. Может, я заблуждаюсь? Объясните, я готов понимать.
Летят покойнички отовсюду. Из Америки, Швейцарии, Франции... Житья от них нет. Одного встретили-проводили, а на таможне уже другой. Радость-то какая! К нам приехал Иван Ива-аныч до-ро-гой! Только бледный немного.
А может, вот оно, началось? Всемирная миграция мертвецов. Светопреставление! Обмен костями. Завтра сионисты наши родимые из могил встанут и двинут в Землю Обетованную новой волной эмиграции. Потом немецко-фашистские оккупанты в фатерланд строем. За ними - армия Наполеона, околевшая в русских снегах.
Куда вы, чудаки? Зачем? Что несет вас в мир человеческий? Стойте, сукины дети! Цурюк!
На монголо-татар одна надежда. Те у нас останутся - точно. Некуда им переть. Всюду нынче она, Расея. Куда ни глянь. Родина-мать! И правильно. Не надо на свет выползать. На хрен? Мы здесь, на земле, уже другие. Мы за полтыщи лет уже один братский народ. Сам на татарке женат, чему страшно радуюсь.
А то ведь черт знает что начнется. Глядишь, зашевелится земля - ходуном под ногами. И полезут из нее все, кому не в лом.
Долбануло вдруг - а если негры вылезут? И в Африку. Штабелями на грузовых пароходах. Чума! А потом вообще все, кто на чужбине кони двинул, восстанут и - в поезда с самолетами. Нервы нужны будут железные, чтоб в общественном транспорте ездить.
Тронется всемирный прах в путь-дорогу. И мы с цветами навстречу кинемся. Всех расцелуем: белогвардейцев, буржуев, князей, дворецких, гофмейстерин, ######ей напомаженных, разложившихся еще при жизни - всех, кого метлой век назад вымело. И к лику святых приставим.
И помяните слово, все живчиками окажутся, активно себя поведут - начнут шуметь, митинговать, правду свою резать устами сторонников. Учебники заставят переписать. И кланяться себе велят - в пояс. И у каждого в кармане будет исторический счет. К оплате.
Живых начальников у нас мало. С кредиторами. Эти еще.
Про Ленина тут вспомнили. Вот нет у власти других проблем. Нет митингов, вымирающего населения, протеста против диких реформ. Все хорошо. Только Ильич мешает. Лежит и упорно напоминает о том, что, как шутил Чарли Чаплин, «в современной жизни есть одно маленькое неудобство, именуемое революцией». Скорее закопать подлеца! А других, которые о неприятном не напоминают, а гораздо лучше себя ведут - выкопать и ввезти! Господь-вседержитель!
Я теперь среди ночи кричу. Раньше такого не было. Мне все покойники мерещатся. Кажется, что ломятся в дверь.
- Ребята, вы куда? - вопрошаю у мертвецов.
- В Россию! - отвечают. - К тебе! Отворяй!
- Не пущу, - ору, - падлы! Чур!
И просыпаюсь в горячем поту. И тут же, сев на кровати, спрашиваю свою татарчу:
- Слушай, Чулпан, или как тебя там. А что, если к нам Че Гевара поедет? Захочется ему на родину Ленина. Посиять в земле русской несколько лет. Ему, смекаю, визу ведь не дадут. Сто пудов - откажут. А Троцкий? Если он по Отечеству затоскует? Не пустят ведь! А почему? Что ты обо всем этом думаешь?
Но молчит жена, таблетки горстями глотает и к матери собирается.
- Так, - говорит, - жить нельзя! Это ж дурдом какой-то!
Согласен.

[Валерий Рокотов]

ОБЩЕЕ ДЕЛО


Сливаясь в экстазе, правые партии выбрали неправильное название. Им бы назваться «Общее дело». Ну, только не по Фёдорову (дабы мертвые воскресли), а по Чубайсу (дабы живые окочурились).
Парня, конечно, оторвали от увлекательного занятия. Он лампочку Ильича уже почти отвинтил и в карман спрятал, а тут новое назначение - нанотехнологии продвигать.
Однако новый пост Толик воспринял радостно. Нано же чем для Чубайса важны? Главным образом, тем, что их невооруженным глазом не видно. Это он быстро смекнул. Тут мощный микроскоп нужен, чтобы разглядеть достижения. Такой микроскоп, которого у нас нет и, возможно, не будет.
А вообще, у них там, справа, все славно складывается. Во всяком случае, на первых порах. Во главе Общего дела - Чубайс. Он теперь что ни день, то в Белом доме с докладом. И Гайдар где-то рядышком. В президиум не лезет, робеет. В тени стоит («как шизофреник с бритвою в руке»), смотрит. Ждет, пока народы России его снова полюбят. Но для этого требуется какая-то сильная встряска. Какое-то особое бедствие. Ядерный взрыв, например. Все же помнят, как недавно в стране раздался вздох великой надежды - пришло сообщение, что Гайдар отравлен и доставлен в иностранную клинику. Эта новость сплотила нацию. Кто бы ни был этот таинственный отравитель (благородный чекист или гад-цэрэушник), народы России были ему благодарны. Страна ждала, что свершится возмездие. Увы, вскоре пришла действительно грустная весть - выжил, просрался. По стране прокатился вздох разочарования.
Только не говорите, что страна в своих ожиданиях не права. Не надо. Гайдар - это не Горбачев, благодаря которому у нас нет великой страны, но есть пицца. Это намного хуже. Это по масштабу разрушения - Гитлер.
Новая правая партия наследует свои же идеи. И данной идеологии название не придумано. Ведь это даже не социал-дарвинизм с его лозунгом: «Выживает сильнейший». Здесь лозунг круче: «Умрите все!»
Сегодня правая болтовня уже совсем не канает. Все ж помнят, как ребята втюхивали про «либеральные ценности» и под эти песни разрушали страну. Либерализм на Руси прочно ассоциируется с кошмаром. Чем он и был. Но, может быть, завтра...
Про ядерный взрыв неслучайно вспомнил. У нас реформы начались после чернобыльской катастрофы. Они стали результатом сложной мутации. Значит, новая волна либерализма, если накатит, то только с ядерным ветром. Если полыхнет по мозгам радиацией, любовь еще возможна.
В этом смысле Чубайс, конечно, неточно сел. Ему бы атомную промышленность возглавить. Тогда бы правые с нами быстро разобрались. Здесь ведь всё намного легче и веселей - атомный аукцион, новый Чернобыль и полная победа демократии. То бишь Общего дела.

[Валерий Рокотов]

КОЗЛОРЕПЫ


Во времена перемен в газетах была популярна рубрика «Репортер получил задание». Журналисту поручали сделать что-нибудь героическое - проехаться на трамвае, сдать ботинки в ремонт или пообедать в столовой. Вернувшись с задания, он описывал свои подвиги и испытания, которым подвергся. Так вот, иногда кажется, что лет пятнадцать назад все репортеры России получили задание стать козлами. Кто-то, конечно, не стал - сохранил критический разум, смирившись с отсутствием перспектив, или оскорбился и сбежал из профессии. Но многие задание выполнили.
Репортер, ставший козлом (козлореп) - это целое явление нашей жизни. Причем явление массовое и не имеющее аналогов в мире. Люди журналистской специальности охотно впадали в предложенное состояние. Их влекла легкость, которая ему сопутствовала. Отныне не надо было ни думать, ни сомневаться, ни служить обществу, ни оберегать ценности, ни искать смыслы. Нужно было забить на все болт и транслировать шумный восторг идиота. Лишь одно обязательство все-таки оставалось - надо было прославлять свободу. Ту самую - которая без границ. Свободу от целей, от иллюзий, от сентиментальных чувств - от всего.
Затвердив необходимые истины («рынок все сам регулирует», «дайте нам не величие, а комфорт», «русская литература есть бред»), козлорепы полтора десятилетия ржали над попытками управлять экономикой, хлопотно защищали иностранных производителей, в любом усилении государства видели империализм с тоталитаризмом, стеблись над пафосом недавнего прошлого, пили, жрали, тусовались, в общем - провели время весело и с огромной пользой для себя.
Потом одна эпоха тихо сменила другую. Тот, кто давал задание, впал в маразм, и перестал узнавать свою журналистскую паству. Все то, что козлорепы твердили, теперь оказалось не нужно и не могло обеспечить им жизнь. Их перестали читать. Или читали с нарастающим недоумением, поскольку тупость делалась очевидна. Да и сами они изменились: остепенились, раскормили лица, отпустили животы и обросли привычками. Бегать по заданиям им стало скучно, тяжело и неловко. Они с тоской осознали, что вышли из журналистского возраста, впервые ощутив жалость к себе, поскольку уйти из журналистики было некуда - они умели только то, что умели.
Козлорепоры стали толпами сваливать в туман, составляя кроссворды и осваивая литературную критику, и только лидеры этого редеющего движения, пораскинув оставшимися мозгами, поняли, как уцелеть. Они решили стать гуру. То есть двинулись в путь от козла к козлищу.
Гуру сейчас в большом дефиците. Никто ведь не верит никому ни фига и никому не внимает. Козлорепы сами немало постарались, чтобы так было. Но все же есть одна дорога, где можно преуспеть в этой новой для себя роли. Тебе будут внимать с радостным трепетом, если ты начнешь обеспечивать общественную потребность в смерти.
Потребительскому обществу свойственна такая потребность. Его основной составляющий элемент, филистер, наполнен смертью, как рыба водой. Он постоянно о ней думает, ощущает ее присутствие, он считает дни, оставшиеся до смертного часа, и это наполняет его яростным возбуждением. Он хочет каждую минуту своей жизни до отказа наполнить кайфом, чтобы ни одна не пропала зря. И в это «зря» включается все, что в принципе связано с человеческим - восхождение, осознание реального мира, поиски ответов. В «зря» попадает все, что не связано с напряженной жратвой.
При этом филистерам требуется какое-то обоснование их стремлению бессмысленно насыщаться, потому что в глубине души они осознают, что схожи со свиньями. Сами они обосновать ничего не могут, и здесь на подмогу им поспешают козлища.
Новые гуру уверяют: общественная жизнь подвластна законам физики, и важнейший среди них - это, конечно, Второй закон термодинамики. То есть человек подобен печке: его внутренний огонь гаснет, жар чувств, обжигающих мир, сменяется теплом смутных желаний, не способных обогреть никого, а вскоре от всех надежд и иллюзий остается зола. А потому напрасны стремления, как личные, так и общественные. Все это надо выбросить из головы, и помнить лишь о том, что есть одна ценность - время, которое отсчитывают часики, тикающие на полке. И значит, надо быстрее жевать.
Окрыленные тем, что их слушают, гуру продолжают вещать. Они рассказывают про пятое состояние вещества, недавно созданное руками ученых. В этом состоянии движение атомов прекращается, и они становятся прекрасны в своей неподвижности. Они больше никуда и ни к чему не стремятся и ничего не хотят, пребывая в долгожданном покое. Они красиво и холодно сверкают под микроскопом, радуя души козлищ.
Применяя это открытие к миру людей, получаем возможность того, чего так давно хотелось - жизни в смерти. В этом спасительном пятом состоянии люди, эти глупые атомы, наконец-то отбросят иллюзии социального переустройства и разом угомонятся. Наступит великий покой в царствии человеческом - ни тебе войн, ни революций, ни демонстраций. Придет великое счастье безмолвия.
Однако счастье это, продолжают гуру, еще далеко, его еще придется достичь. И для этого прежде всего необходимо преодолеть коллективность, сбросить этот пошлый груз русской традиции. России надо прекратить грезить соборностью, смело вставая на путь накаленного индивидуализма. Человек только тогда сможет обрести покой, когда останется один как перст и когда одиночество это ему станет желанно.
Это сказано и услышано, написано и прочитано - вчерашние козлорепы снова на высоте.

[Валерий Рокотов]

ПАМЯТИ «НОВЫХ РУССКИХ»


Это негры придумали. Они же талантливые. Для тех, кто не в курсе: негры придумали джаз и рэп, голливудскую улыбку и молодежную революцию. Они скрестили богослужение с аэробикой. Без них бы не было демократии, спортивные стадионы заросли сорняками, а музыкальные телеканалы работали полчаса в день. Без негров мир был бы уныл и однообразен. Всюду, куда приходили негры, становилось радостней жить. Я знал негра Васю, который торговал подмосковными огурцами. На рынке он был звездой. Его детям показывали. Никто не продавал огурцов больше, чем Вася. Кавказ отдыхал.
Неграм, пришедшим на Русь в период перестройки и гласности, здесь многое нравилось: снег, девушки, мороженое «Пломбир», непосредственная реакция населения. Но одно им не нравилось страшно. Им не нравилось, как их у нас называют. И негры попросили называть их иначе - «новые русские». Это звучное сочетание слов было у негров украдено. Его совершенно бессовестно присвоило наше бизнес-сословие. Едва родившись, оно пожелало как-нибудь оттопыриться, дать себе нормальное погоняло. Но на это своего ума не хватило. Вот автомат Калашникова разобрать - это пожалуйста. А мозгами пошевелить - так просто беда. Короче, кинули наши негров, оставили с тем, что есть.
Так у русского делового сообщества появилось название, которое ему очень льстило. «Новые русские» - это же, типа, новые люди, типа, диво дивное.
«Новые русские», надо отдать им должное, удивили мир. Особенно в девяностые годы. И удивившись, мир попытался сравнить их с чем-то подобным. Ближе всех были арабы, торгующие сырой нефтью и золотыми изделиями. То же тяготение к броской роскоши, та же спонтанная щедрость. Но арабы были другие. Они были сонные, мягкие, как пластилин, и их не хватало надолго. Эти отличались от арабов принципиально. Они были моторные, агрессивные, и они не останавливались никогда.
У «новых русских» имелась диковинная черта. Они стремились скупить все без разбора, а потом выбросить. Они покупали дорогие автомобили, антиквариат, эксклюзивные вещи и ширпотреб. Все эти приобретения годами пылились на купленных ими виллах, а потом продавались задаром, вместе с наскучившим домом, как хлам.
Новые русские господа были порождением страны, еще недавно закрытой. В сторону этой страны западный житель смотрел с опаской. Она как-то странно совмещала дикость и просвещенность, покой и порыв. В ней жили медведи и Достоевский. Лежа в вечной мерзлоте, она двигалась в коммунизм.
Жителей этой страны на Западе ждали. Все понимали: рано или поздно они придут. Русских ожидали с опаской и любопытством. Казалось, явится из этих просторов окрыленная беднота, которая, отодвинув в сторону здешние безделушки, панибратски треснет по плечу и позовет за собой - к звездам. И западный человек, в глубине души страшно боящийся звезд, вздрогнет и устыдится. Он поможет пришельцам деньгами и технологиями, а сам останется дома - помашет с крыльца. Однако вместо окрыленной бедноты явилось нечто иное, нечто такое, отчего трудно было не офигеть. Это приперлось исключительно за безделушками. Для этого безделушки были всем - смыслом, целью, судьбой, мерилом успеха, тем, что дороже отца и матери, дороже снежной страны, оставшейся за спиной.
И это дорвалось. С испариной на лбу и разгорающимися глазами, оно стало потреблять все самое дорогостоящее из того, что производил Запад. Все, что гости видели, делилось ими на «круто» и «не круто». Покупая, они соревновались в крутизне. С каждой покупкой они возносились в потребительскую высь, становясь все круче и круче.
Новые гости привозили на Запад деньги своей страны, и Западу это было полезно. Но, глядя на насыщающихся гостей, здешнему человеку постепенно становилось обидно и неприятно. Обидно, потому что Запад - это не только безделушки. Это еще искусство, наука, традиции. Но эти его стороны новых русских господ не трогали совершенно. А неприятно было от того, что они швырялись деньгами. И деньги считали бумагой. Между тем, деньги бумагой не были. Деньги были платой за труд и талантливость. Они требовали к себе уважения. По тому, как гости обращались с деньгами, Запад вскоре все понял. Он понял, что за люди зачастили в его края, что ими движет и чего от них ждать. Запад не понял лишь одного - откуда это взялось? Как страна, которая строила коммунизм, это породила?
Мы тоже мыслим: как и откуда? И видится нам, что это появилось тогда, когда страна уже не строила ничего. Когда страна, под названием СССР, уже погружалась под воду. Ее топили все: диссиденты (по велению сердца), ЦРУ (по долгу службы), русский рок (по дурости), элита (из-за презрения к принципу социального равенства), а также простые граждане, осатаневшие в погоне за колбасой и иностранными джинсами. Ее топила коммунистическая партия, которая делала вид, что историю движут решения съездов и пленумов. Ее топил КГБ, жаждущий власти и гегемонии.
И Советская страна в итоге ушла под воду; намного раньше, чем об этом было официально объявлено. Она стала градом Китежем, утонувшим вместе со своими достижениями и просчетами, вместе со своей великой мечтой и космическими амбициями. И над водами, накрывшими новый Китеж, начал носиться дух. Все считали, что это правильный дух, который сотворит «русское чудо» - накормит, обустроит, внедрит. Что это дух свободного предпринимательства. Оно так и было, но только с поправкой. Это был дух не просто свободного предпринимательства, а самого свободного предпринимательства в мире. Нигде этот дух не был так свободен, как здесь. Здесь он освободился от всего. У него не оказалось никаких тормозов - ни религиозных, ни моральных, ни этических, ни государственных. Это был дух-дикарь, дух-отморозок.
Носителями этого духа стали не протестантские общины, не русские старообрядцы. Они и не могли ими стать в силу богобоязни и наличия совести. Его носителями стали «новые русские» - социальная мешанина из вчерашних студентов, скучающих у окошек НИИ, бывших фарцовщиков и криминальной братвы. Это все очень быстро срослось, перемешалось, заговорило на одном языке и зажило по понятиям. Оно выработало систему ценностей, где первые места заняли бабло и понты.
Оно, конечно, себя показало. Оно вывезло, разбазарило, распилило всё, что возможно. Для него всё было товаром на экспорт: цветной лом, извлеченный алкашами из высокоточных станков, оборонные технологии, намоленные иконы, красивые девушки. Оно внедрило сотни способов воровства из бюджета.
Русское чудо не оттопырилось. Страна ждала его зря. С такими ребятами чудес не бывает. Русское экономическое чудо было в другом. В том, что страна вообще уцелела.
«Новые русские» никогда не скрывали, что их мечта - уйти по желтой кирпичной дороге в волшебный западный край с его изумрудными городами, где крутых пальцанов ждут обожание и почет. Но с этим вышел облом. Очень скоро выяснилось: сколько ни кидай денег в морды вежливым господам, покупая себе уважение, они все равно презирают.
Однако презрение - полбеды. Это еще стерпеть можно. Вежливые господа покусились на святая святых - вывезенные из родной страны бабки. Они начали выяснять происхождение капиталов и морозить счета. Кого-то даже арестовали посреди привычного отдыха, который обеспечивали пятнадцать ######ей, и бросили в обезьянник.
Это всё очень обидно. И главное - не сделаешь ведь ничего. Ни братву не нашлешь, ни ментов не подтянешь. Раньше казалось: распахну лопатник, отвешу капусты и потребую продолжения банкета. А сейчас ясно: может, и не сработать. Вышвырнут из пентхауса за непристойное поведение и не посмотрят, что миллионер. Мало ли на свете миллионеров.
В общем, в конце девяностых до «новых русских» дошло: надо меняться. Хотя бы внешне. Как-то уходить от образа отморозка - одеваться иначе, учится правильно говорить, не скандалить. И они стали меняться - выбросили малиновые пиджаки, притухли, насторожились.
И вот нет уже «новых русских». Они исчезли, оставив после себя россыпи анекдотов, которые давно устарели и мало кого веселят. Теперь «новыми русскими» никто называться не хочет. Сегодня это весьма сомнительное сочетание слов. Даже обидное. Состоятельные граждане морщатся, если их по старой памяти так называют. Им хочется, чтобы это звучное определение забылось или приросло к кому-то другому. Причем навсегда.
Так, может, оно снова к неграм вернется? В конце концов, они это придумали.

[Валерий Рокотов]

3084: НОС-НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ


Носы крадут редко. Обычно пропадают конечности. В иных местах с этим просто беда: на минуту прикорнешь на скамеечке, и обязательно в убыток введут. Глаза открыл, а рука по локоть отвинчена или ступня - тю-тю. Но это в бедных кварталах, где людям не карману сигнализация или «глонасс». В престижных такого почти не случается. Там хозяин уже через минуту узнает, где его ноги гуляют.
Если обокрали, делать нечего - пойдешь на рынок, своё и купишь. Но лучше к нам, в челосервис. Мы обслужим с гарантией. Денег это, конечно, стоит немалых, но как иначе? Это же легальный бизнес, здесь тебе ворованное не толкнут.
Впрочем, и у нас бывают сбои, вот как сегодня, когда полдня работы не было, а потом народ набежал. Пять челов в ряд выстроилось. С первыми четырьмя проблем не возникло: у одного ногу заклинило, у другого интим износился, третьему масло поменять, четвертому продуть пищевод. Все как обычно. И вдруг - нос. Я пятнадцатый год по этому делу, и за эту эпоху носы ставил раза, наверно, три. У меня есть коллега, он рабочем квартале открылся. Так там бывают дни (рождество, куран байрам или футбольные матчи), когда он только носами и занимается. А у меня тихо. Поэтому я держу стандартный набор: пять вариантов. Он всегда клиентов устраивал. Но этого... Этому был нужен нос типа «шнобель». Вот подавай ему его любимый дизайн и всё. Без «шнобеля» своего жить не в силах - затосковал.
Где я ему «шнобель» возьму? Их давно с производства сняли. Коллеге позвонил, и тот подтвердил то, что общеизвестно: не нужны такие носы никому на всем свете. Положили все на них! Интересно, кто на его «шнобель» позарился? Только полный придурок мог такое украсть. Или коллекционер.
Весь бизнес испоганил, засранец. На мою беду он уже обошел все окрестные челосервисы; мой оказался последним. В моей шарашке его надежда окончательно рухнула. Мне всё и досталось. Впечатляющий он устроил скандал. Я убедил его примерить нос типа «кря-кря», который полчеловечества носит. А он глянул в зеркало и взорвался. Орал, что все вокруг мудаки, что он не хочет терять индивидуальность, что у них в роду у всех были «шнобели» и он его будет носить до конца света. За ним уже очередь выстроилась, а он всё орет. Всех из себя вывел. Наконец, кто-то громко предположил: «Гражданин, может, у вас масла в голове не хватает или мозг проржавел?» И что б вы думали? Безносый прямо с разворота - раз и человека в убыток ввел. Гляжу: второй нос замены требует. И печально осознаю: этим не ограничится. Надо было запасаться носами на такой случай. И точно. Тут такой бой начался, что запчасти посыпались. Все клиенты на безносого бросились. Все захотели, чтоб он ушел. А он не уходит, паскуда. Его вся очередь бить пытается, а он стоит. Видно, злость накопилась.
Весь сервис бы мне разнесли, не нажми я тревожную кнопку. Слава богу, менты быстро приехали. Безносому сразу разрядили батарею питания (одним ударом), а этим всем приказали явиться в участок после ремонта.
Но я ими заниматься не стал. Работать совсем расхотелось. Думаю: разбирайтесь сами, козлы, ползайте тут, ищите свои уши и челюсти, берите ноги в руки и дуйте в другие сервисы, а с меня на сегодня достаточно. Закрыл шарашку, подзарядился и пошел погулять.
Хожу по улицам, жизни радуюсь, но как-то не в полную силу. Не идет из головы этот клиент. Пытаюсь забыть о нем, а как-то не удается. Странная все-таки вещь подчас с людьми происходит. Загадка. Кажется, уже все заменено на механику, только мозг в питательном растворе болтается. Нервы у всех железные (из суперволокна со стальными прожилками), а в руках себя держать народ так и не научился. Чуть что - срывы, крики. Или слезы текут; из искусственных глаз по искусственной коже. Настоящие слезы, соленые. Откуда?
Казалось, отличная была идея - соединиться с машиной. Чел, наконец, бессмертен. Ни болезней, ни старости. Ему больше не нужно ежечасно думать о своем теле. Гуляй целыми сутками, если денег хватает на подзарядку. Водку пей ведрами, хочешь за высоковольтный провод подержаться - пожалуйста, или на Северный полюс отправляйся в одних трусах. Удивительные открылись возможности! Ни в воде ни тонешь, ни в огне не горишь. Всё продумано. Челу понадобились только ремонтные мастерские. Вроде бы, вот оно - счастье, дожили. А счастье выскользнуло из рук. Начался полный бардак с запчастями. Каждому же хочется того, к чему он стремился. Реклама на это и напирала: каждый чел изменится к лучшему. Нет предела для совершенства. Но промышленность не справилась с объемов индивидуальных заказов. Если что-то ломается, лет двадцать в очереди стоишь. В итоге народ сам стал выкручиваться. Теперь у того уши разные, у этого - две правые ноги. Я тут чела встретил. Так у него ног нет вообще. Никаких. Только руки в количестве четырех. Власти пытались решить проблему: открыли пункты обмена, прокат и толкучки, чтобы чел с челом договориться мог. Потом поняли: это не выход. Грабители руки берут в аренду - на дело ходить. Неимущие сразу всё с себя продали. Теперь на каждом втором подоконнике голова одиноко стоит, глазами хлопает и пылится. Или матом орет. Жутковатое зрелище. На толкучках появились левые черепа, без сертификата. Хрупкие, как скорлупа, воду пропускают и плавятся. С ними никакой жизни: ни в драке поучаствовать, ни в речку нырнуть, ни в бане попарится. Куча народу из-за этих черепов пострадала. Недавно власти решили: так жить нельзя. Началась унификация. И вот результат - драма на драме.
Не желает иной чел с индивидуальностью расставаться. За нос свой немодный с превосходящей силой сражается. В соседний сервис мужик пришел за своей ногой, а ему не вернули. Затерялась конечность. Тоже устроил скандал. Продавец предложил ему сорок пять ног на выбор, включая свою. Не взял. Разорался про безобразный сервис. Жалобу накатал. Потом притащил адвоката. А всё почему? Душа. Это всё она виновата. Всё ей неймется чего-то. Всё у неё какие-то привязанности, предпочтения, поиски. Так ее и не вытравили. Уже всё отбросили, чтобы душе этой проклятой жить было негде. Всё уже механическое: сердце, кишки, органы деторождения. А она жива. Ютится где-то, паскуда, где-то скрывается. По искусственному телу кочует.
Помню, приходил один чел - зарядить аккумулятор. Пока сидел, рассказывал о себе, о жизни своей непутевой и вдруг разрыдался. Я даже денег с него не взял, как-то меня его драма торкнула.
Другой клиент стопу попросил поменять. На любую другую. Ему и менять ничего не надо было, а просто поговорить. Но мне что - я поменяю, заказ оплачен. А ему лишь бы кому горести свои выговорить. Тоже налил кружку пива за счет заведения.
Странно всё это. Отчего-то не получается у человека обрести полное счастье. И не получится, видимо, никогда. Не истребить ему в себе душу, как ни старайся. А с ней какое счастье? Расстройство одно. И лишь подумал об этом, как вдруг накатила чувствительность. Как-то жалко стало разом всё человечество с его пустым устремлением. И захотелось, чтобы хоть на минуту всем стало радостно. Чтобы произошло какое-то чудо (пусть совсем крохотное), чтобы разнеслось какое-нибудь трогательное известие, и всем от этого стало хорошо. Например, нос вернулся к этому дураку, и по земле прокатился всеобщий вздох облегчения. Как он там, кстати? Лежит, поди, бревном, в потолок глазеет, и всем на него наплевать. Теперь отключат бедолагу лет на сто пятьдесят. Выйдет на свободу, мир не узнает. Ведь Дума уже приняла предложение. Теперь человеческий облик необязателен. Можно страусом заделаться или крокодилом. Даже трехголовым драконом, если с корешами договоришься. Через полтора столетия мир станет другим. Парень откроет глаза и, как пить дать, свихнется.
Пришел в участок. «Отпустите его, - говорю. - Я от показаний отказываюсь». Внес залог, и вскоре встретил своего клиента на выходе.
Стоит передо мной, дурачок, топчется, слова какие-то ищет. «Ты меня, - шепчет, - прости, а?»
Посмотрел я на него, и сердце сжалось. Ему бы от радости скакать, а он под ноги смотрит и всем телом дрожит.
«Да найдется твой нос, - убеждаю. - Ты главное жди и надейся. Хочешь, я тебе пока «шнобель» из дерева вырежу? Из сосны или карельской березы?»
Он головой кивнул и заплакал.
И я вместе с ним.

[Валерий Рокотов]

НАЛИВАЙ!


В памятные закатные годы советская культура напоминала прилавок винного магазина. Перед глазами ряды бутылок с красным и белым, наверху, под мигающей лампочкой - запыленные коньяки, под ногами, в грязных тарных ящиках - бормотуха. Бывало, топчешься в смутных желаниях и не можешь определиться. Вроде и того охота, и этого, но денег мало и здоровья не хватит на все.
Из красного имелось сухое - это советская классика, десертное -кинобоевики, юбилейные романы и пьесы, ну и «чернила» пошлые - ярмарочный лубок.
Белое было как сухим, благородного сорта (культурный посев Михаила Булгакова), так и сладким столовым (агитки, рожденные воспаленным антисоветским умом).
Была, конечно же, водка. Это творения почвенников, родниковый продукт: Белов, Распутин и другие задумчивые творцы из гущи народной. Был кагор, вино церковное - творчество Ильи Глазунова. И не надо говорить, что Глазунов - это мадера белая высокоградусная. Это кагор - магистральное православие, где большевики это сила бесовская.
Шампанского было, помнится, хоть залейся - «Юнона и Авось», Набоков, «Аквариум», театр Виктюка, «Соломенная шляпка» и все, что ярко сверкало гранями пофигизма. При этом все развлекухи шипучие были в разной ценовой категории - для эстетов и для лохов.
В особом ряду стояли благородные марочные вина из дореволюционных запасов, разные по цвету и крепости - русская классика, опора сознания. По соседству горделиво и отстраненно толпились вина из-за границы, сухие и сладкие. Это западный культурный прорыв: Ремарк, Феллини, «Эммануэль» на кассетах.
Имелась наливка, тягучая и приятно пьянящая - Стругацкие. Ну и разные настойки горькие от перцовки до мухоморовки - диссидентское творчество от Александра Солженицына до Ерофеева Вити.
Как-то отдельно и одиноко стоял скромный «мерзавчик» с пахучей жидкостью - Венедикт Ерофеев, кумир пьющей интеллигенции.
В то далекое время эстеты, как правило, потребляли коньяк - Тарковского, Параджанова, Питера Брука. Народ попроще лакал портвейн - истории об одиночестве, мужской неверности, женской доле, рассказанные безымянными авторами.
В общем, ассортимент имелся богатый, на любой вкус. Выпьешь, бывало, красного и вспомнишь, ради чего все начиналось. Кровавое воскресенье помянешь, военные поражения и Гришку Распутина. И как-то остро поймешь, что большевики были правы, поскольку угнетали же, суки, народ!
Хлебнешь белого и затоскуешь по чему-то ясному, правильному, по какой-то нормальной жизни. Нехотя вспомнишь про счастье былое, а вслед за этим - про красный террор, лагеря и колхозы, и вот уже закрадывается в душу справедливая мысль: вырезали же, суки, генофонд!
Потом вздрогнешь. Получается, что и там суки, и здесь. Как со всем этим жить? Выход один - смешивать. Откушаешь красного и тут же белым запьешь, или наоборот, и сразу хорошо делается - чувствуешь, как и снаружи, и изнутри розовеешь. Прямо на глазах оба конца счастливо соединились, и все устаканилось. И сразу поднялось настроение, и пробудилась уверенность в завтрашнем дне. Тут ведь сколько ни пей, не упадешь - имперский стержень удержит.
Шампанское утверждало в мысли, что жизнь коротка. От него хотелось лишнее из головы выбросить и «раскумариться наглушняк».
Благородные марочные вина пробуждали чувство стыдливости - будто ты стоишь на мощном фундаменте, но сам ростом-то невысок. Заграничное, дешевое или дорогое, счастливей тебя не делало - все это было умно и мило, но не про нас. Наливка «стругацкая» вызывала приливы странного смеха и высокомерия. Казалось, что ты значительно умнее других. От настоек диссидентских хотелось выть. «Мерзавчик» наполнял странной надеждой. Вокруг, свинство, конечно, неописуемое, но сам же ты не такой - ты внутренне лучше. Коньяк, как правило, дарил встречу с прекрасным. Сидишь, бывало, в кинотеатре и наслаждаешься. Двое в зале - ты и Тарковский, остальные давно ушли. Картина кончилась, а вы с режиссером еще долго рядом идете и разговариваете - о душе и ее странных метаниях. Портвейн порождал мысли о том, что в жизни все как-то неправильно, что все и у всех через жопу.
В общем, кто чем хотел, тем и грелся, и каждому было по-своему хорошо. Бывало, человек только рот откроет, и сразу видно, чего бухнул. В расчете на убежденных трезвенников работал только театр «На досках». Но поскольку страна сильно пьющая, широкие массы обтекали его стороной. У нас вообще непьющих не любят, и ясно, почему. Ребята эти в трудных вопросах без бутылки разобраться хотят, а это как-то не принято. Душа же томиться и сказок просит. Поэтому давай, наливай!

[Валерий Рокотов]

КРИК СЦЕНАРИСТА


Таджики не умеют делать кино. Но если научатся, если прижмут к реке, - крышка. Все без работы останемся.
А научиться могут легко. Вот есть в мире кино такое искусство - документалистика. Здесь таджики могут уже начинать. Тут овладеть профессиональными навыками - дело совсем пустяковое. На телецентре в Останкино существует кафе, где сообразительному человеку, немного понимающему по-русски, достаточно посидеть два дня, чтобы во всем разобраться. Просто надо набраться терпения и послушать, что говорят за соседними столиками.
- У него папа маму тюкнул по черепу. За то, что «Спартак» в финале продул. Старая копыта откинула.
- Потрясающе!
- Он подхватил сифилис, а догадался об этом не сразу. Заразил всех любовниц и родную жену.
- Очень хорошо! Превосходно! Что ещё?
- Всё.
- Как это всё? Этого мало. Сам он кого тюкнул?
- Никого.
- Плохо. Ужасно. Он что - даже не гомик, не извращенец? Ну, хотя бы пионерку разок за задницу ущипнул?
- Нет, вроде.
- Кошмар! Чем цеплять будем? О чем кино?
- Как о чем? Такая фигура!
- Плевать на фигуру. Может, ты еще о творчестве этого урода рассказывать собираешься? Месяц материал изучал, а ничего не нарыл! Папа маму тюкнул, сифилисом болел. Подумаешь! Я тоже сифилисом болел и сейчас болею. Кого он отравил и зарезал? Кого растлил? Как он предавал, стучал, подличал?
Случайный человек услышит и подумает: больные разговаривают или садисты? Кто такую дикость несет? А это продюсер со сценаристом обсуждают будущий фильм. Здесь такие подходы.
Никогда не забуду день, когда чуть не погиб Караченцов. Авария породила волнение на телецентре. Не подумайте, что творческие люди опечалились в связи с происшедшим. Наоборот. Все возбудились оттого, что звезда при смерти. А это тема. Можно сляпать кино, которое срубит рейтинг, потому что Караченцова народ любит и фильм о погибшей звезде будет смотреть. Да еще если интересно подать... Да найти интересные факты...
Документалисты ждали новостей и гадали: когда умрет? Очень хотелось, чтоб не затягивал. Но Караченцов всё жил и жил. И в итоге пошел на поправку. А фильмы уже готовы. На телевидении люди быстро работают, за годы рука набита. Что делать? С глубоким вздохом всё это выпустили на экран раньше времени. Дескать, сочувствуем народной звезде, следим за здоровьем любимца, болеем вместе со всей страной, верим в лучшее.
Таджики не умеют делать кино. Но скоро научатся. Вот, например, игровые сериалы. Их делать не намного сложнее, чем плитку класть. Если спортсмены в кино снимаются, то почему работяги не могут? Да у них и лучше получится, поскольку они от реальности не оторваны. В них жизненной правды хоть отбавляй. И режиссурой этих сериалов легко овладеть можно. Включил камеру - отдыхай. Потом монтажеры материал как-нибудь слепят. Или, как говорят деятели телевизионных искусств, «заговняют». Сценарии? Ерунда. Существуют же тренинги. Их начинающим авторам рассылают. Вот эти тренинги, между нами, страшная вещь. В них все тайны раскрыты: как кино варганить, чтобы удовлетворить телеканал. И инструкции настолько просты и понятны, что только полный чурбан не справится. Их бы засекретить, чтоб на Варшавском шоссе не пронюхали. Если эти бумаги туда попадут, привет горячий - мы с гастарбайтерами местами поменяемся точно. Будем стоять вдоль дороги с табличками на груди: «УМЕЮ ВСЁ!» Это будет ложное утверждение, но нужда заставит врать не хуже таджиков.
Скоро, очень скоро, прижмут к реке. Большое кино, говорите? Думаете, таджикам это не потянуть? Сомневаюсь. Хожу я в кино время от времени. Отечественные драмы смотрю и комедии. На драмах хоть бы слезинку пролить. А на комедиях всегда испытываешь одно сильное чувство. Убить хочется всех, кто это делал. Четвертовать. Отрубить руки и ноги, а головы выставить на всеобщее обозрение. Примеры приводить не стану. Сами в кино ходите.
Часто после сеанса выхожу на улицу в душевном смятении. Жопой чувствую: еще немного и прощай жизнь в искусстве!
Кстати, как стяжку пола заливать, унитаз долбанный ставить и прочее? Ни у кого тренинга нет?

[Валерий Рокотов]

2084: ВОСКРЕШЕНИЕ


- Он открыл глаза! - разнеслось по Департаменту воскрешения. - Здравствуйте, мистер Оруэлл. Добро пожаловать в 2084 год!
Воскресшего бережно поставили на ноги и, покачиваясь, он огляделся. Вокруг толпился яркий народ.
- Меня зовут Бэнкс, сэр, - прорвался к телу деловой парень. - Мне поручено сопровождать вас и объяснять: кто есть кто и как у нас всё устроено. Знакомьтесь, наш президент, мистер Буремглой. Специально прибыл, чтобы вас встретить. Как всегда немного под кайфом. А это его жена, кобыла по кличке «Валькирия». Победила на нынешних скачках в Эскоте. Теперь первая леди Англии. Внимание: сейчас он что-то отколет.
Глава государства напрягся и сурово изрек:
- Когда я слышу такие слова, как «мораль» и «нравственность», у меня сразу встает.
Вокруг энергично зааплодировали.
- Браво! - выкрикнул Бэнкс и пояснил: - Это его новая шутка. Ну да фиг с ним. Идёмте. Вот наши нобелевские лауреаты, надежда нации. Мистер Забыл-как-зовут. Мистер Тоже-не-помню. Мистер Как-же-его. Мистер Вылетело-из-головы. Награждены за выдающиеся открытия в области производства наркотиков и способов их применения. Великие люди. Мы от них еще многого ждем. Далее всякая шушера: политики, звезды, спортсмены. Я вам представлю эту банду после небольшой прогулки по городу.
Воскресшего вывели на улицу.
- Сегодня Интернациональный День Избавления От Тоталитаризма, - болтал Бэнкс, горделиво оглядывая шумный, пестрящий Лондон. - Праздник свободных стран. Вас воскресили к красноречивой дате, чтобы вы увидели будущее своими глазами и успокоились. Вы же в своей книжке нарисовали кошмар. Вам почудилось, что английская элита способна отойти от гуманистических идеалов и организовать диктатуру похуже сталинской. Но эти страхи оказались пусты. Вот он, наш мир! Никакого тоталитаризма. Ни намека на ущемление личности. Поди тронь кого-нибудь! Не то, что у человека, у бактерий - права. У глистов - адвокаты зубастые. Тут один втихаря принял антибиотики и получил полтора миллиона пожизненных сроков. Курс правительства Англии: удовлетворение всё возрастающих потребностей населения. Они возрастают, а их догоняют и удовлетворяют. Очень увлекательно. И общество движется, поспешает все дальше, потому что потребности хрен догонишь. Растут они, множатся, принимают оригинальные формы. Вот обратите внимание на аппарат - уличный скоростной мастурбатор. Разработан по заявке офисных клерков. Всё просто. Инструкции не нужны. Сунул и кнопку нажал. Не желаете? Есть такие же машины для дам, но они сложнее устроены. Вникать надо, иначе эта штуковина окажется не там, где хотелось. Аппарат, правда, иногда выходит из-под контроля. Черт знает, что с ним начинает творится. Несколько человек задрочил насмерть. Ну, идём дальше. Вот, например, потребность в самовыражении. Сами видите, что народ вытворяет. Думаете, свихнулись сограждане? Не угадали. Просто мы не желаем напоминать людей прежних эпох. Поэтому книжки пинаем, какашками швыряемся, оскверняем святыни, обращаемся в скот, - в общем, соревнуемся в дебилизме. Вы не проголодались? Вот «Фаст Фаллос». Можно взять фаллобутерброд, пиво «Фаллос ин айс». Нет? Как хотите, а я возьму. Мода заметно продвинулась. В этом сезоне, как видите, преобладает стиль попугая, но на части лондонцев из одежды одна только обувь. Классика не стареет! Или взять потребность в насилии. Для этого к нам баржами свозят различный сброд: латиносов, негритосов и русских. На них законы Англии не распространяются. Мы их мочим стальными прутьями прямо в порту. С каждым годом жить становится веселей. Вот покойничков оживлять начали. С учеными и мыслителями возиться не стали. Они же зануды. А вот диктаторы разные, тираны - это другое дело. Каждый, кто что-то мутил в огромных масштабах, теперь фигней занимается. И это прикольно. Интересно, что и они не в обиде. Ожили и сразу к делу пристроились. Калигула служит контролером на транспорте. Тамерлан укладывает асфальт. Иван Грозный состоит посыльным в отеле. Муссолини развозит пиццу. Генрих Восьмой травит крыс. Мао чинит мобильные телефоны. Пиночет в рекламе себя нашел. Он теперь ходячий тюбик зубной пасты. Адольф Гитлер тоже прижился. Работает в супермаркете продавцом-консультантом. Сама любезность. Одни похвальные отзывы. Обязательно речь толкнет на банкете. Вы там, кстати, всех и увидите. Каждый что-нибудь брякнет о тоталитаризме, покается. Ленина, между нами, воскрешать не решились. К чему рисковать? А вот Сталина оживили прямо перед вами. Но вышел промах: он в нашем мире гостил недолго. Всё звал Лаврентия. А потом повесился. Вот на этом шнурке. После того, как узнал, что русские обменяли его на линию фасовки сметаны. Этого тирана тоже я сопровождал, и вот оставил на память.
Воскресший заинтересовался шнурком.
- В принципе, это обычный кусок проводки, - заметил Бэнкс и полез в брюки: - Одну секунду, я отолью. Тоже потребность, видите ли. Кстати, вас не удивило, что в Англии президент? Монархия самоупразнилась. Сбежало семейство и адреса не оставило. В Букингемском дворце сейчас сдают комнаты. Прейскурант на воротах. Можно шлюху притащить в королевскую опочивальню, на час. Нет уже Великобритании - развалилась и вошла в Европу частями. И процесс продолжается. Следом Англия спешит разделиться - сначала на графства, потом на города-государства, а потом, наверно, флаги взовьются над каждым скотным двором. Ну, а дальше что-нибудь придумаем, чтобы не загрустить. Интересная эпоха, не правда ли? Сегодня не то, что раньше, когда жизнью управляли ветхие законы и правила поведения. Сегодня всё в наших руках.
Закончив, сопровождающий увидел, что его красноречие растрачивается впустую. Присмотрев подходящий фонарь и приставив к нему тарные ящики, воскресший деловито мастерил петлю.
- Мистер Оруэлл! - взвизгнул Бэнкс. - Ну, от вас-то этого никто не ожидал! Вы же не деспот какой-нибудь из полудикой страны. Вы английский интеллектуал, умница, наша слава и гордость. Вы первейший борец с тиранией, гуманист и человек с юмором. Как вы можете? К тому же вы испортите праздник. А вам непременно надо быть на банкете. Какой без вас День Избавления? Без вас это будет Праздник Оживших Чудовищ. И потом я еще столько планировал вам показать. Я же специально готовился.
Воскресший просунул голову в петлю, и бедолага Бэнкс сдался.
- Что ж, ваше законное право, - произнес он досадливо. - Выбор личности превыше всего. Только метод вы выбрали диковатый. Вешаться больно и не эстетично. Лучше поручите это нам. У нас прекрасные специалисты по эвтаназии. В Англии ежегодно кончают с собой тысячи человек. По первому классу - более десяти тысяч, по второму...
Мистер Оруэлл не дослушал. Тихо покачиваясь, он висел на уличном фонаре и выпученными глазами смотрел на мир, который чтил его имя.

[Валерий Рокотов]

«КРОКОДИЛ»: ПОСТИЖЕНИЕ ПУСТОТЫ


Хорошая была идея - оживить «Крокодил». Только зачем для этого позвали могильщиков?
«Крокодил» умер вместе со страной его породившей и вместе с ее мечтой. Покойный строил рай на земле. Его целью было беспощадно высмеивать то, что чуждо социализму. Он стоял на своем посту - с зубастой пастью и вилами сатиры в руках. Таким и изображался. Он был солдатом своей страны, бравым и исполнительным. И светлая ему в этом качестве память!
Когда СССР околел, «Крокодил» был еще теплым, потому что людям, которые в нем работали, умирать не хотелось. Они упорно скрывали факт его гибели. Но когда издание стало печатать телепрограмму и рекламировать ширпотреб, факт этот стал налицо. Вскоре «Крокодил» сгинул, однако три года назад вдруг вынырнул из реки, уносящей туда, откуда не возвращаются, и поплыл к берегу. Вышел, обсох и взялся за вилы. Так что же вернулось?
Новый «Крокодил» - это не «возвращение легенды», как сообщила реклама. Этим даже не пахнет. Легенда осталась там, где была, - в архивном склепе, под слоем исторической пыли. Вместо нее пришло, натурально, другое. По виду схожее, а по сути враждебное всему, что олицетворял и любил покойный. А олицетворял он праведный гнев, испепеляющий все, что враждебно его любви - его советской социалистической Родине. Причем милей покойному был не земной СССР, а небесный, идеальный, по образу которого надлежало строить здешнюю жизнь. За любовь свою «Крокодил» сражался вдохновенно, яростно, до конца. На этой войне и погиб. Теперь некий коллективный автор взял его имя и заявил: «Я вернулся».
Здравствуй, дядя. Ты кто? Ты случайно не тот, кто ненавидел все коммунистическое и кричал «Не дай Бог!» в период избирательной компании Ельцина? Вроде, ты - это оно самое. Ну, так в этом случае дядя, упавший с известного дуба, и «Крокодил» - две вещи несовместные. У покойного была мечта, а дядя эту мечту видел в гробу в белых тапочках.
Оружием «Крокодила» была сатира. Та самая сатира, которая всегда боролась - с чем-то и за что-то. С одряхлевшим феодализмом за новое буржуазное общество. С осатаневшим капитализмом за новое советское общество. С процессами окостенения и разложения внутри социализма, преграждающими путь в коммунизм. Эти с чем борются и за что? Они стебутся.
Стёб - это превращенная форма, когда сатира превратилась в свою противоположность и из инструмента борьбы за земной рай (буржуазный или советский) превратилась в инструмент обессмысливания, в орудие убийства всего, что восходит, наполняется какой-то амбициозностью. Это мгновенно выстёбывается, выставляется мрачной силой, напирающей на свободную личность, которой хочется заслуженного отдыха и легкости бытия. Стёб - это средство заклясть историю, обратить все идеи в труху, и любую человеческую устремленность выдать за психическую болезнь. Стёб - это борьба с борьбой, это утверждение скотского равнодушия как естественного человеческого состояния. Наконец, стёб - это творчество Пришедшего Хама, осознавшего свое величие и правоту.
«Крокодил», думаю, перевернулся в гробу, когда от его имени начали писать, что всё задолбало и надо на всё насрать. Когда от его имени стали стебаться над Парадом Победы, патриотизмом (конечно, избыточным), символами веры былых поколений, и прочим, что не только в советской культурной традиции, а даже во вражеской было под жестким табу. Причем было и остается. «Крокодил» в страшном сне не мог представить, что от его имени будут утверждать, что социальная критика - это порождение социальной ненависти, и что солнце есть порождение тьмы (а вовсе не светило, освещающее обитель жизни в раздвинутом хаосе). Ладно бы одно это. Но дядя, взявший его имя, еще и делится своими открытиями. Он доказывает, что температуру общественного тела можно опустить до нуля, и тогда не будет никаких озарений, порывов и, боже нас упаси, революций.
Всякому сатирическому изданию нужен враг. Не бывает иначе. Есть он и у нового «Крокодила». Этот враг - глянец, гламур. Этого врага новые «крокодильцы» выбрали себе сами и с ним сражаются. Война эта вызывает недоумение, поскольку атакующий и атакуемый - это одно и то же. Это одно богемное стадо, вялые персонажи из мира фуршетов и презентаций, у которых общая философия - гедонизм. Не случайно, и цена на их издания одинакова. Она показательно высока, чтобы человек с низким доходом не дергался. Разница между врагами ничтожна. У одних бумага матовая, а у других - глянцевая. Но матовая не от бедности. Матовая бумага - это пиар, связывающий с историей «Крокодила» и утверждающий: мы другие, богаче умом. Возможно, про ум верно замечено, только от этого атакующие не краше, а наоборот. Интеллектуальный гедонист всегда омерзительней заурядного. Разве не так?
Достаточно вчитаться в заметки, атакующие глянцевый мир, чтобы увидеть: это не критика, это клизма для коллективной Ксюши Собчак. Причем клизма очистительная и полезная для здоровья. Смысл этой критики в следующем: все клёво, вот если бы еще Кох не называл ######ью Оксану Робски, было бы вообще замечательно. Такие вот «вилы в бок».
Глянец для нового «Крокодила», конечно же, ложная цель. Это элемент заигрывания с массовым читателем, который настроен по отношению к глянцевому миру враждебно. Истинный враг нового «Крокодила» не глянец. Истинный враг - это смыслы, это восходящее человеческое движение. Поэтому он так яростно долбит по всему, что серьезно, по всему, над чем смеяться как-то не принято. Поэтому в каждом номере главный редактор обычно сообщает читателю о своем очередном озарении. От имени «Крокодила» он делится тем, что понял. А понял он, что нужно на всё забить, нужно жрать и трахаться, осознавая: часики тикают, и уже скоро кирдык. Образ тикающих часов навязчив. Как навязчива и демонстрация своего гедонизма. «Крокодил», излагающий эти идеи, превращается в жутковатый символ. Получается, что у гедонизма сегодня огромные и сильные зубы. С зубами у нас гедонизм.
Не знал бы я людей, возглавивших данное начинание, подумал бы, что просто агентура резвится в рамках новых задач. Раньше указанной целью были советские смыслы, сегодня - смыслы вообще. Но поскольку это не спецпровокация, а другое, то хотелось бы понять, что.
Видимо, мы имеем дело с творческим самоутверждением коллектива, который наслаждается свободой слова и раздвигает ее границы. Делает их всё шире и шире. Но зачем их так расширять? Зачем их расширять до утверждения, что один из великих людей русской истории - Чикатило? Чикатило убивал детей, которых и сегодня оплакивают. Представь своего ребенка на одном из мест его преступлений, и если ты не полная мразь, то задумаешься, за руку себя схватишь. Это пацан, у которого мозг еще формируется, может ни о чем не задуматься. Пацан хочет самоутвердиться. За счет чего - для него вопрос двадцатый. Но новый «Крокодил» не пацаны основали, а дяди пузатые. За сорок уж мальчикам, а всё хулиганят, причем отморожено, упиваясь отсутствием берегов.
Так зачем, нафига так безмерно стебаться? Чтобы жить стало веселей? А кому-то весело от таких шуток? Зачем мочить все, что связано с болью, с порывом, с верностью социальной мечте.
Складывается впечатление, что таким образом стебущийся коллектив пытается что-то из жизни изгнать. Это «что-то» - трагическое. Это «что-то» - глубокое сопереживание драме. И это «что-то» - надежда на Перемену, на то, что жизнь исполнится смысла. Если трагическое не изгнать, если оставить зоны под названием «не тема для шуток», то мир, который утвердился в России в девяностые годы - мир тотальной жратвы и потребительского безумия - может сгинуть. В принципе он уже под ударом. Уже начался откат назад, к проклятой идейности. Пока - к идее сильного государства. Что, конечно же, очень гадко. А дальше... Принимая во внимание триумфальное возвращение марксизма (стебанного-перестебанного), об этом даже страшно подумать. Вот уж, действительно, не дай Бог!
Чтобы остановить этот ужас, творческий коллектив очень старается. Но у него хреново выходит. За три года со дня «возрождения» издание популярным так и не стало, и в этом виновата не только «Союзпечать» с ее непомерными аппетитами, как официально объявлено. Просто непонятно, кому нужен такой «Крокодил»? Зачем люди читают глянец, понятно. Они пленяются образами жизни, которая им недоступна. Зачем читают таблоиды, тоже понятно. Ради сплетен. Но зачем читать новый «Крокодил»? Ради смеха? Там его нет. Тот, кто листал «Крокодил», знает, насколько это безотрадное чтение. Изредка улыбнешься над удачной карикатурой или стихотворением. В принципе, сатира и не обязана быть смешной. Вилы - штука серьезная. Но здесь - другое. Здесь - отсутствие вдохновения. Целые полосы пустой болтовни, которую даже не редактируют. Кажется, что заниматься всем этим влом. Чтобы издание по-настоящему ожило, людей надо чем-то зажечь. А чем? Одной зарплатой не получается. Здесь надо произносить какие-то слова, быть немножко Лениным: пусть не с броневика, но ежедневно кричать о своем идеале. Но как о нем скажешь? Скажешь, что твой идеал - это общество потребления (оно же «общество смерти»), так у тебя половина сотрудников убежит. Поэтому зажигают народ другим - идеями защиты демократии, а это уже не цепляет, поскольку под флагом демократии в России еще недавно правила бесчеловечность.
Одно из самых любимых новым «Крокодилом» слов - «пустота». Его глава любит пошутить в эту сторону.
У меня сосед - буддист. Иногда он приходит в гости и рассказывает про пустоту. Он говорит о ней так много и с таким увлечением, что я понимаю: этой пустоты для соседа просто не существует. Он ее уже словами заполнил, описал, он ее осмысляет своим религиозным чувством. И от этой его пустоты веет какой-то странной надеждой.
Эти ребята о своей пустоте не говорят ничего. Они ее никак не описывают. Ей просто шуточно присягают. Поэтому понять, что имеется в виду нелегко. Можно только строить предположения. Это, случайно, не та пустота, которая еще называется бездной? Нет?


P.S. Сейчас в издании пересменка. Главный редактор разочаровался в слове, в читателях и ушел на покой. На вакантное место требуется человек вздорный и отмороженный. Как найдется, контора приступит к работе. Начнет писать.

[Валерий Рокотов]

МОЛЧАНИЕ МЕНТОВ


Помните, покаяние было в моде. Все каялись: сначала коммунисты, потом демократы. Одни менты молчали, словно святые. А им бы снять грех с души. Гаишникам выстроиться вдоль дорог, бухнуться на колени и вымаливать прощение у водителей, которых они обдирали десятилетиями. Или сотрудникам ППС извиниться перед всеми ограбленными, изнасилованными, брошенными в беде. Или следователям райотделов - перед невинно посаженными, измордованными, искалеченными, перед жертвами преступлений, следы которых удалось замести. Но молчат менты. Ни слова из них не выжмешь. А что им? Они же власть.
Меня всегда остро интересовало: где их только таких находят? Как-то приехал в один райотдел. Вдруг дверь открывается и на улицу валит толпа: рожи волчьи, свирепые, глаза подбитые, беспощадные, из глоток - расписной перемат. У постового спрашиваю: «Это что - проблемная молодежь?» Я решил, что освободили группу задержанных. «Нет, - отвечает, - это наши курсанты на стажировке». Мама родная! Не дай Бог на таких в темное время суток нарваться. Живым не уйдешь.
У ментов много работы: ловля преступников с целью ограбления, приём податей у ларечников, сутенеров и наркодельцов, рэкет, обмен положенного наказания на денежные знаки по прейскуранту.
И глядя на этот беспредел, народу всё чаще и всё отчаяннее вспоминается Дядя Стёпа. Эта всеобщая жирная ностальгия рождает призрак, который начинает бродить по городам и пугать. Он пугает ментов, отнимая у них покой, вселяя страх и задумчивость. Он приходит к ним белым радостным днем и тёмной беззвездной ночью. Он не дает жить.
Долговязое хмурое привидение является менту, когда он протягивает руку за взяткой. Оно проявляется перед ментом, когда он покупает престижный автомобиль. (И мент врезается в дерево.) Оно тащится следом, когда мент волочится домой после забав с проститутками.
В Дядю Стёпу стреляют. Ему угрожают противоестественной расправой. Его посылают по матушке и осеняют крестом. Но он не исчезает, а только увеличивается - растет, становится выше и выше и достает до небес.
Менты начинают видеть соратников Дяди Стёпы в своих товарищах по оружию. Им всюду зрится предательство. Им кажется, что коллега вдруг заделался честным. Все признаки налицо: не дергается, не бухает, явно спит хорошо и даже помолодел. С удовольствием мчится на помощь и запрещает называть себя «мент». Чудится им, что вот-вот расколется вся милиция на своих и чужих, на ментов и милиционеров. И сойдутся они в схватке кровавой, не щадя живота своего. И в белом венчике из роз во главе своей рати двинет на ворога известный субъект.
Дядю Стёпу бояться больше всего на свете: больше министра и президента, больше братвы и службы собственной безопасности, больше СПИДа и сифилиса, больше молнии и архангела Михаила.
Его нельзя убить. На него не наедешь. Его не посадишь в камеру с гомосеками, не опустишь, не очернишь и не сглазишь. Вроде отстал, ты его усилием воли сумел подавить. Ан нет. Раз - и опять проявился. Только ты студентку смазливую повел в линейное отделение, где никто не мешает, и где кричи - не кричи, как вдруг в знакомых дверях - Дядя Стёпа.
Или стоишь в суде, даешь ложные показания, и тут внезапно помутнелся рассудок, потом дымка развеялась, а на месте мирового судьи - Дядя Стёпа.
Доходит до того, что иной мент к ребенку родному ночью подойти не решается, одеяло поправить. Подойдешь, а там лежит и лоску сосет Дядя Стёпа.
Кто-то вступает с привидением в путанный диалог: что-то пытается ему доказать, как-то перед ним оправдаться. Дома, мол, дети малые, а зарплаты на жизнь не хватает. Или: «Беру, но последний раз. Чтоб мне сдохнуть! Клянусь!!» И все молят Дядю Стёпу, чтоб он больше им не являлся.
Но молитвы не действуют. И даже в церкви самой от него, подлеца, не укрыться. Подчас купишь свечку самую толстую, к иконе на дрожащий ногах подойдешь, поднимешь бесстыжие глаза на Спасителя, а там... Ма-а-ма-а-а!!! И бежишь, бывало, через весь город, нарушая все его законы и правила. Тебя ужас гонит. Пинает в задницу здоровенный сапог. И осознаешь на бегу, под чувствительными ударами, в тумане безоглядного драпа, что нет тебе ни спасения, ни защиты, ни оправдания. Нет места, где можно спрятаться и отдышаться на огромной этой земле. Даже на могилку к матери с охапкой пыльных придорожных цветов не придешь, памятник холодный её, покрытый росой, не обнимешь и горести свои не выговоришь. Знаешь точно - Он там сидит и с мамой твоей о тебе беседует. И мама тобой недовольна.
В этом главная причина ментовской свирепости. Бегающие глаза, истеричность, жгучее желание выстрелить - это всё Дядя Стёпа виновен. Он довёл.
Что делать ментам с этим кошмаром? Не представляю. Только молчать. Молчать и терпеть в ожидании неизбежного.
А как не молчать? А кому об этом расскажешь?

[Валерий Рокотов]

МЕЧТАТЕЛЬНЫЙ ТАНЕЦ


Иногда я спрашиваю себя: слушай, зачем тебе танго? Что на тебя нашло? Что тебе нужно от этого танца, а ему от тебя? Как ты мог так попасться? Почему тебя так влекут эти грустные мелодии, навевающие мысли о скоротечности жизни, и оставляют равнодушными веселые и буйные танцы народов мира, в которых столько огня и задора? Почему тебя не привлекают полька, гопак и половецкие пляски? Почему ты сторонишься ламбады? Отчего не идешь туда, где звучит рэп, и не дергаешься, как австралийские аборигены, выпрашивающие дождя у своей небесной матери Кунапипи? Почему ты не крутишься на голове и водишь хороводы, как все нормальные люди? Куда ты движешься под эту фатальную музыку?
И вот, что я сам себе отвечаю. Наверное, я не кручусь на голове и не хожу хороводами, потому что не нахожу в этом ни малейшего эстетического удовольствия. Все эти румбы и краковяки, джиги и казачки - танцы, конечно, восхитительные, но не глубокие. В них много дури и мало нежности. В них много света и мало тени. В них много пустозвонной бравады и ни на грош дипломатии. В них нет того, что я ищу и в чем хочу публично сознаться.
В танго меня очаровывает то долгожданное женское смирение, которое Джон Апдайк в своем эссе о Лане Тернер назвал «жертвенной капитуляцией перед мужчиной». Танго - танец правильный. Он все возвращает на свои места. Именно возвращает, поскольку люди, ушибленные цивилизацией, падки на эксперименты. Им все кажется, что они умнее природы, и они пытаются ее обмануть, исповедуя феминизм, женоненавистничество и занимаясь противоестественным сексом.
В танго вся эта передовая философия просочиться не может. Если мужчина слишком женственен, а женщина слишком мужественна, у них ни черта не получится. Конечно, танго способны станцевать и гомосексуалисты. Но это будет не танец, а слезы матерей.
В танго мужчина ведет, а женщина следует. Так определено природой этого танца. Феминистке станцевать танго сложнее, чем верблюду пройти через игольное ушко. Я однажды дерзнул пригласить феминистку. Дама осталась недовольна. Более того - она была взбешена и заявила прямо: «Мужчина, так нельзя! Вы мной станцевали!»
Так можно, мадам. Так заведено. Так было и будет, пока у людей не стерлись половые различия и Земля не превратилась в планету гермафродитов. А потом, я не станцевал вами. Я бы себе такого никогда не позволил! Я вел вас и был настолько деликатен, насколько это было возможно. Ведь у мужской деликатности есть пределы, которые опасно переступать.
Я не считаю, что женщина должна смириться с судьбой, со своей тяжкой долей. Я знаю по личному опыту, что этого не произойдет никогда. Да оно и не нужно. Просто следуйте. Иначе наш танец будет вольной борьбой и останется только выключить музыку и пригласить судей.
Не надо сопротивляться. Следуйте за нами. Обманите нас этим неожиданным и убийственным миражом воплощенного женского смирения. Мы знаем, вы можете. Мы сделаем вид, что приняли это на веру. И уверяю, все у нас получится.

[Валерий Рокотов]

ЧЕЛОВЕК ИЗ ГОВНА


Меньше всего в этой жизни мне хочется разбивать кассеты об стену. Но вот довелось - вышел из аппаратной, и что-то нашло. Это был «мастер» фильма «Марк Твен. Атакующий ангел», мой дебют в качестве режиссера. Я, вообще, сценарист.
Кассету я разбил после пятой переделки, когда осатаневший звукорежиссер заключил: все, брак по звуку, ОТК не пропустит. Это означало, что нужно заново начитывать текст, прокладывать шумы, музыку и все сводить. И это был итог двухмесячной пытки, связанной с учетом поправок и замечаний.
Когда то, что было фильмом, стало пластмассовыми обломками, я пошел прогуляться в Ботанический сад, где воздух, птицы, редкие типы растений и скамейки в опавшей листве. И вот, что я там понял.
Есть люди из мрамора. Есть - из железа. Есть - из дерева. А есть - из говна. И именно такое чудило выступает в роли приёмщика. Этот скучный чиновник телеканала, уполномоченный ставить первую визу, принимает фильмы в полном соответствии с сущностью. Когда приносишь свою работу, на тебя узкими глазками смотрит равнодушная, циничная и бесконечно влюбленная в себя рептилия. Метод издевательства над авторами отработан за годы. Сначала автору указывают на два-три недостатка фильма, которые тот радостно исправляет. Но эта радость, увы, преждевременна. Потом выкатывается десяток новых претензий, которые автор вносит уже скрепя сердце, потому что частично разрушается замысел. А потом начинаются основные сюрпризы - шквал претензий чисто вкусового плана, тупых и туманно изложенных. Тебе предлагают угадать, что имелось в виду, а, не угадав, переделать. Рано или поздно ты понимаешь, что товарищ над тобой потешается. Что не в фильме дело. Дело в тебе. Ты, горящий и дергающийся, объект тонкой игры и издёвки. У человека из говна (чегиста) две задачи и обе важны: 1) доказать начальникам, что он нужен (а лучшее доказательство - это стоны авторов), 2) самоутвердиться в сладкой роли приёмщика. И вторая ощутимо отдает патологией, получением странного удовольствия.
Неважно чегисту пошлому, что череда бессмысленных переделок приводит к разорительным результатам для студии, к изматыванию чьей-то психики. Это не его проблемы.
Там, на скамейке, среди редких растений, я предался мечтам. Я представил, что вместо человека из говна назначили кого-то другого. Не из мрамора или железа. Понимаю: этот материал в дефиците. Хотя бы дали человека из дерева. Уже было бы лучше, уже можно дышать. Дерево имеет корни, листву. Есть версия, что дерево мыслит. Во всяком случае - способно чувствовать. Даже сухое дерево, если его поливать, может зазеленеть и начать плодоносить. Говно же говном останется. Это окончательная субстанция.
Зашел к должностному лицу, чтобы прояснить отношения. Дверь открыта, никого нет. На столе толстая папка с записями, кажется, тот самый гроссбух, из которого чудак зачитывал список поправок и замечаний. Выкинул в форточку, потоптался и поехал домой. Не успел порог перешагнуть, звонят со студии: фильм принят. Обломки кассеты собрали, заменили сломанные части на новые, кое-где подправили звук и всё - эпопея закончилась. Сообщают, что чегист даже смотреть не стал, когда узнал, как поступил автор. Заявил, что фильм ему сразу понравился, просто он стремился его немного улучшить. Жаль, что авторы у нас такие нервные. Кстати, спрашивают, вы не знаете, куда подевался его гроссбух, он его всюду ищет? Откуда мне знать?