"Вести", 3 января 2002

Ultima Thule

Дов Конторер

Первая встреча

Подчиненность личного бытия внятным ценностным императивам узнается легко. Когда это свойство, подразумевающее принципиальную внеконъюнктурность базисного подхода к событиям общественной жизни, явлениям культуры и к сфере смыслов, как таковой, созвучно собственному мироощущению узнающего, оно порождает в сердцах собеседников чувство сопричастности, за которым обычно приходит расположенность к искреннему диалогу. Последующее общение может выявить важную разницу в методологии и в концептуальной базе анализа, не говоря уже о возможном разнообразии политических импликаций, но если стороны разделяют фундаментальный ценностный пласт, завязавшийся диалог остается для них привлекательным и плодотворным.

Моя первая встреча с Сергеем Ервандовичем Кургиняном состоялась в Иерусалиме несколько месяцев назад. Оказавшись в Израиле, он вышел на меня через общих знакомых, и мы вместе выпили пива на улице Бен-Йегуда, отдыхавшей от очередного теракта — в преддверии нового взрыва. Направляясь на эту встречу, я не знал, кто такой Кургинян, и гадал, чем могу быть ему интересен.

Краткая справка, которую мне удалось тогда получить, сводилась к следующему: мой собеседник — идеолог "антиперестройки", российский державник, бывший союзник Хасбулатова. В настоящее время — руководитель влиятельного аналитического центра, созданного в начале 90-х годов на базе экспериментального театра "На досках". Активный сторонник развития стратегического партнерства между Израилем и Россией. Понятно, что в таком виде полученная мною справка оставляла место для множества неизбежных вопросов и почти не содержала в себе ответов. Тем больше было мое любопытство, когда мы впервые приглядывались друг к другу, сдувая пену с только что заказанных кружек.

Очень скоро наш разговор выявил потенциал взаимной симпатии и ключевые точки совпадения позиций: неприятие военно-политического диктата со стороны радикального ислама, осознание обусловленных им угроз культуре и цивилизации, параллельную устремленность к большей субъектной заявленности Израиля и России на мировой арене. Кроме того, Сергей Кургинян запомнился мне высокой степенью резистентности по отношению к определенным соблазнам российской державной идеи, уступая которым последняя вырождается в русский нацизм — или в постмодернистский сплав исламско-тевтонской идеологии Евразийства.

Антитеза практическому сатанизму

Со временем я узнал, что в российском интеллектуальном контексте Кургинян является главным оппонентом данного направления, нашедшего себе специфических еврейских союзников. Многие из его соратников в патриотическом лагере (расстановку кавычек я сознательно оставляю здесь на усмотрение читателя) тяготятся этим антагонизмом, полагая, что дугинское Евразийство с его маниакальным "антиатлантизмом", транскультурным моделированием и поэтизацией СС может стать эффективной доктриной возрождения империи. Но Кургинян, претендующий, по его собственным словам, на "советское наследие во всей его полноте" и, как следствие, ревнитель имперской идеи, движим на удивление последовательным гуманистическим пафосом. Он оказался неуязвим для искушений антикультуры, что, как минимум, примечательно, когда речь идет о человеке, трактующем советское наследие в положительных терминах.

Можно даже сказать, что Кургинян видит свою задачу в гуманизации этого проблематичного материала. Наш первый разговор не был гладким, и я сразу же усомнился в том, что "советское наследие" может быть подвергнуто столь решительной трансформации. В ответ на это я услышал в Иерусалиме то, что потом не раз повторялось Кургиняном и его единомышленниками в ходе наших бесед в Москве:

"У нас нет другого наследия. Привить что-либо новое можно только в том случае, если существует модус взаимодействия между имплантом и абсорбирующим его организмом. Историческая дыра такой возможности не оставляет, и тот, кто думает, будто сегодняшняя Россия действительно усваивает предложенную Западом модель правового общества, не осознает реального существа процессов, происходящих в нашей стране. За душу нации борются самые разные силы, но линейный либерализм не котируется в данной связи как работающая и привлекательная идеология. Настоящая борьба ведется именно за советское наследие — в том или ином варианте его интерпретации".

Это — не прямая цитата, но всего лишь выжимка (надеюсь, корректная и, по возможности, точная) из того, что я слышал. "Отказавшись от борьбы за советское наследие, мы откроем дорогу силам, которые трактуют его совершенно чудовищным образом, внедряя свои идеи в российскую политическую элиту, в круги военного руководства и в сознание дезориентированных региональных лидеров, — говорил мне Сергей Кургинян. — В этом плане наше собственное идейное генерирование призвано составить альтернативу и антитезу вызревающему сатанизму".

Израильтяне свободны от подобных дилемм: борьба за разрушаемый в угоду иллюзиям и посткультурному релятивизму ценностный пласт носит в нашей стране чрезвычайно острый характер, но здесь она, слава Богу, не сопряжена с необходимостью гуманизировать и адаптировать исторический опыт СССР. Наше прошлое — и здесь я подразумеваю сионистский генезис — оставило нам иное наследие, доброкачественность которого не вызывает сомнений у честного человека. Тем обиднее наблюдать за его целенаправленной дискредитацией, но важнее любых обид — дарованная нам возможность бороться за смысл с открытым забралом, непосредственно адресуясь к лучшему в аудитории и не рассчитывая на успех крайне спорного культурологического эксперимента.

В этом — разница наших позиций, а точнее — предпосланных каждому из нас условий бытия и творческой деятельности. Именно она во многом определяет те разногласия, которые то и дело выявлялись в ходе нашего общения с Сергеем Кургиняном и его единомышленниками; сначала в Иерусалиме, а потом — в заснеженной декабрьской Москве. Но, поразительным образом, эти противоречия очень часто сводились к пренебрежимо малым различиям, когда мы доходили до практических выводов и актуального взаимотестирования по схеме "свой — чужой".

Тотальный эксперимент

О масштабах осуществляемого Кургиняном идейного генерирования я составил реальное впечатление уже в Москве, оказавшись участником организованного им семинара "Мир после 11 сентября: место в нем Израиля и России". Но прежде, чем говорить о самом семинаре, следует рассказать подробнее о его организаторах.

Надо думать, читатели обратили внимание на промелькнувшую выше деталь: аналитический центр Кургиняна создан на базе театра. Не знаю, найдется ли в мире иное учреждение подобного рода со столь же удивительной родословной. Но на этом парадокс не заканчивается: породив аналитическую структуру, театр Кургиняна не прекратил своего существования. Он поныне функционирует в составе корпорации "Экспериментальный творческий центр" — наряду с дискуссионным клубом "Содержательное единство", молодежным киноклубом и издательством, выпускающим с 1993 года общественно-политический журнал "Россия XXI", с 1998 года — альманах "Школа целостного анализа" и отдельные книги.

Однако ключевым компонентом корпорации ЭТЦ является в настоящее время Международный общественный фонд "Экспериментальный творческий центр", аттестующий себя как "независимая общественная организация, учрежденная группой ученых — политологов, социологов и культурологов" (для краткости это учреждение будет упоминаться в дальнейшем как собственно ЭТЦ или Центр Кургиняна). Исследовательская деятельность Центра строится в следующих направлениях: политическая философия переходных процессов; ресурсная безопасность России; религиозно-культурные вызовы российской государственности; макрорегиональные и локально-региональные процессы; политические, экономические и научно-культурные элиты; принципы и технологии управления в неустойчивых распределенных системах.

Разработки специалистов ЭТЦ используются политическими структурами достаточно широкого спектра, а также государственными органами Российской Федерации и ее субъектов. Именно эта прикладная деятельность, в которой весомое место занимает многодоходный имэджмэйкинг, служит основным источником финансовых поступлений ЭТЦ. Опираясь на эти доходы, Центр Кургиняна занимается некоммерческим проектированием, результаты которого могут быть востребованы российским обществом в неопределенной пока перспективе. Одним из начинаний в указанной сфере явился семинар "Мир после 11 сентября: место в нем Израиля и России", проходивший недавно в Москве.

Представленная картина останется неполной, если мы не отметим следующий факт: Центр Кургиняна не только возник из созданного им когда-то театра и не просто сосуществует с ним в рамках корпорации ЭТЦ, на смежной площади в просторном здании на Садово-Кудринской улице, но — что еще удивительнее — он поныне является одной из ипостасей театра (или, наоборот, театр остается неотмирающей ипостасью аналитического центра). Скажем еще яснее: в обоих учреждениях работают одни и те же люди. И хотя в последние годы социально-политическое проектирование стало для них доминантной сферой деятельности, вызвав долгую паузу в постановке новых спектаклей, театр не умер. После затянувшегося на несколько лет перерыва он готовит сейчас новую постановку (по мотивам одного из произведений братьев Стругацких). И коль скоро театр неизбежно занимает в контексте нашего повествования значительное место, будет справедливо посвятить ему несколько строк.

В 1972 году Кургинян окончил Московский геологоразведочный институт, защитил кандидатскую диссертацию и до 1980 года работал старшим научным сотрудником в Институте океанологии Академии Наук СССР. Далее сюжетная линия его судьбы не укладывается даже в гайдаровское определение "Обыкновенная биография в необыкновенное время". Он поступил на режиссерское отделение Театрального училища им. Щукина и вышел оттуда с новым дипломом в 1984 году. Точно также, из геофизики, пришел на подмостки (а затем — в политологию) вице-президент ЭТЦ по научной работе Юрий Вульфович Бялый. И подобные хитросплетения судеб — не редкость в окружении Кургиняна.

Созданный им еще в студенческие годы театр-студия стал со временем профессиональным коллективом и в 1986 году получил статус государственного (театр "На досках"). Его постановки вызывали заметный интерес в российском и зарубежном театральном мире, будучи, по утверждению критиков, практическим воплощением "интеллектуального театра". Традицией коллектива были уже в те годы публичные обсуждения спектаклей, в ходе которых затрагивались вопросы, выходящие за рамки собственно театральной и даже культурологической тематики. Из театральных обсуждений полустихийно возникли семинары, участниками которых стали со временем ученые самых разных специальностей и политических ориентаций.

Именно в этой традиции берет свое начало клубное направление деятельности ЭТЦ. К 90-м годам основные акценты в работе руководимых Кургиняном семинаров сместились в сферу политологии, а их аудитория заметно расширилась. Результатом этого процесса стало в 1991 году создание постоянного дискуссионного клуба "Постперестройка" (такое же название носит одна из книг Кургиняна).

Театр создает субъекта

Дальнейшее развитие своей уникальной инициативы Сергей Кургинян описывает следующим образом: "Клуб "Постперестройка" с его регулярными семинарами два раза в месяц и неограниченным доступом публики просуществовал чуть больше трех лет. Промежуточным результатом его деятельности стал изданный в апреле 1993 года документ под названием "Поле ответного действия". В нем формулировались ключевые проблемно-программные рамки для создания в России широкой, консолидированной и дееспособной оппозиции тому политическому курсу, который избрала новая власть. Однако уже осенью 1993 года стало ясно, что никакой консолидированной и дееспособной оппозиции в России не складывается. Оппозиционные группы не были готовы к компромиссу, достижение которого требовало широкого и глубокого понимания происходящих в стране и в мире процессов. По этой причине осенью 1993 года мы создали неформальный и более узкий круг "Содержательное единство".

В словах Кургиняна угадывается определенное разочарование давней попыткой политического партнерства с Русланом Хасбулатовым и теми силами, которые тот представлял на парламентской арене в Москве. Наверное, будет справедливо сказать, что к осени 1993 года Кургинян убедился в отсутствии реального субъекта, который мог бы осуществить его идеи и "государственнические" разработки в условиях набирающего остроту российского кризиса. Но, будучи человеком, создающим ex nihilo все, что его окружает, он решил структурировать такого субъекта путем постепенных, нацеленных на долгосрочную перспективу усилий. Одним из движущих мотивов его устремленности была оценка происходящих в России процессов как "веймаризации", за которой может последовать торжество переродившихся в наци реваншистов. И, оставаясь на патриотическом поле, Кургинян сознательно дистанцировался от нежелательных союзников, которые принимали такой сценарий как вдохновляющую перспективу.

Вообще, идея "создания субъекта" характерна для Кургиняна. Еще в ходе нашего первого, иерусалимского разговора он определил свою задачу в Израиле как поиск субъектов, видящих родственным ему образом перспективы сотрудничества с Россией. И тогда уже прозвучало: "Поиск — или создание". Позже, в Москве, когда я спросил Кургиняна, в чем он видит выход из ситуации, при которой свыше трети российского населения действует в сфере криминальной экономики, он ответил: "Прежде всего, нам необходимо создать субъект декриминализации". В этом можно усмотреть занятные издержки режиссерского подхода к действительности, но, пожалуй, только такой подход и способен менять окружающий мир.

Созданный осенью 1993 года клуб "Содержательное единство" поставил своей задачей анализ политических, социальных, экономических и идеологических процессов в России и в современном мире. Результатом этого должна стать, по замыслу Кургиняна, "наработка в интеллектуальном сообществе страны, включая лидерские части оппозиционных групп, методологических навыков целостного анализа". Оказалось, что в таком подходе заинтересованы многие. "Уже на первых заседаниях нашего клуба располагались по соседству друг с другом известные оппозиционные политики и далеко не последние представители новой власти, — отмечает Кургинян. — Доклады клубу, как правило, не распространяются за его пределами. При этом наш состав со временем обновляется. Кроме того, когда мы считаем необходимым ознакомить с содержанием того или иного доклада широкие общественные круги, его текст публикуется в СМИ и в Интернете".

Создавая "субъекта", Сергей Кургинян обрастает связями в политических кругах, в среде региональных российских лидеров, в силовых структурах, но при этом он настойчиво и ревниво подчеркивает свою "абсолютную независимость". Финансовая база возглавляемого им ЭТЦ на сегодняшний день такова, что она позволяет ему реализовать достаточно крупные международные проекты. Одним из них стал, как уже отмечалось, российско-израильский семинар, проходивший в Москве с 20 по 22 декабря.

Лицом к лицу

Мое скромное участие в этом мероприятии не позволяет судить о его значении; куда более красноречивым будет в данной связи список прочих участников семинара: замминистра при министерстве главы правительства Юрий Штерн (НДИ), председатель подкомиссии кнессета по военной доктрине Юваль Штайниц (Ликуд), советник министра обороны по арабским вопросам Давид Хахам, профессор-исламовед из Тель-Авивского университета Мартин Кремер, доктор Мартин Шерман из Центра междисциплинарных исследований в Герцлии, комментатор 2-го телеканала по ближневосточным вопросам Эхуд Яари, а также моя коллега Софья Рон и социальный психолог Илана Медведовская.

С российской стороны в семинаре принимали участие сотрудники ЭТЦ и постоянные члены клуба "Содержательное единство". Активную аудиторию составляли ученые, политики, журналисты — и те, о ком было сказано, что они представляют "интеллектуальную элиту силовых структур". Кроме того, в зале присутствовали представители израильского посольства.

Семинар проходил трудно и интересно. Прибывшие в Москву израильтяне были явно не готовы ко встрече со столь своеобразной и взыскательной аудиторией. В первый день семинара их доклады буквально проваливались в пустоту, будучи то зацикленными на наших локальных проблемах, то не в меру (и не к месту) назидательными. Зал, приученный к энергетике кургинянского дискурса, к дерзновенным манипуляциям сложными геополитическими категориями, к увязкам британской королевской династии с саудитами и талибов — с Пекином, удивлялся тому, что у израильтян "глаза не глядят дальше Западного берега реки Иордан". Эта нестыковка была столь ощутимой, что Юрий Штерн признался потом: "Временами происходящее в зале доставляло мне почти физические страдания". И можно точно сказать: не ему одному.

Описать эту трудную атмосферу куда тяжелее, чем представить впечатляющий список прочитанных на семинаре докладов, убедив читателя в том, что в Москве состоялось важное мероприятие. Но готовой почвы и готового формата для диалога не было; все это пришлось создавать уже в ходе общения. Целая дисциплина в компьютерных науках занимается разработкой "протоколов коммуникации" — здесь же приходилось выстраивать схему общения не между компьютерами, а между очень разными и по отдельности состоявшимися людьми, что всегда намного труднее. Академическая среда располагает для этого готовыми средствами, но в Центре Кургиняна подобный инвентарь не в чести — оттого, вероятно, что притуплен догматикой политкорректности и не выдерживает привычного для сотрудников ЭТЦ творческого накала. Во всяком случае, семинар лишь отчасти напоминал научную конференцию, будучи, скорее, сценической площадкой для неформального столкновения идей и людей.

К этому нужно добавить, что принимавшая израильтян аудитория состояла не из тех, кто привычен к контактам подобного рода. Стороны были поставлены перед собственной самопоглощенностью, перед ограниченностью каждая — своего взгляда на мир, и могли прорываться к осмысленному диалогу — или капитулировать перед его очевидной сложностью. К чести участников семинара нужно отметить, что они выбрали первое, и, по сути дела, трехдневный московский марафон состоялся, прежде всего, как прорыв к возможному в будущем общению.

Некоторые израильтяне по достоинству оценили царящий в окружении Кургиняна дух тотального эксперимента. Юваль Штайниц восхищался идеей парадоксального симбиоза между театром и аналитическим центром. Новаторство и неформальный подход к сложнейшим проблемам явно импонировали этому человеку, пришедшему в подкомиссию кнессета по военной доктрине с кафедры философии. Наверное, поэтому Штайниц легче других израильтян, не имеющих российских корней, вошел в предложенный организаторами семинара стиль темпераментной интеллектуальной дискуссии.

Рефлексивная коммуна

Но было в этой дискуссии нечто такое, что смущало израильтян даже больше, чем частые выпады россиян в адрес американцев, ностальгия по былому могуществу СССР или острая критика в связи с "бесконтрольным развалом ялтинского мироустройства". Слишком сплоченной и управляемой была на семинаре постоянная аудитория Кургиняна, слишком мало она походила на научный коллоквиум, выступая скорее как группа поддержки харизматичного лидера. И слишком часто рассуждения докладчиков ЭТЦ выстраивались в линейные схемы конспирологического мышления, природа которых такова, что, единожды завладев сознанием человека, они подгоняют под себя любые факты, предпосылая искомый вывод корректному, взвешенному анализу.

Для человека, который живет сегодня в России и действительно за нее болеет, такое мышление, видящее в происходящем торжество зловещего замысла темных сил, зачастую оказывается очень естественным. В окружении Кургиняна склонны расценивать мировую политику США как воплощение идей Бжезинского, считающего Россию "лишней страной". И надо признать, что своими циничными манипуляциями с радикальным исламом на Кавказе, в Афганистане и на Балканах американцы немало способствовали тому, чтобы такая оценка утвердилась в умах российской элиты.

На фоне событий последнего десятилетия мне не раз доводилось писать, сколь опрометчиво действуют США в этих районах, руководствуясь сиюминутным политическим расчетом, но убеждая граждан России в том, что с падением коммунизма они оказались беспомощными обитателями хищнического мира. Как бы ни увязывал Белый дом оказанную им поддержку боснийским и косовским мусульманам, чеченским боевикам и афганским талибам с национальными интересами США, как бы ни оправдывал ее ссылками на превратно толкуемое международное право, неизбежным результатом этого курса становилась дискредитация идей демократии и гражданского общества, которые Запад предлагал изнемогающей на сломе реформ России.

И все это — прежде, чем будет доказано, каким образом и в какой мере предпринятые американцами шаги служат их собственным национальным интересам. В свете нынешнего столкновения между США и воинствующим исламом позволительно заключить, что предполагавшаяся здесь корреляция оказалась в значительной мере обманчивой.

Но вернемся в наэлектризованную атмосферу театрального зала на Садово-Кудринской и, отдав должное объективным предпосылкам царящего в нем настроения, попробуем сформулировать, что так сильно тяготило израильтян, включая автора этих строк, в характере возглавляемого Кургиняном сообщества. Проще всего сказать, что своей подчиненностью харизматичному лидерству оно очень напоминает секту. В прошлом мне не раз доводилось видеть признаки сектантского вырождения и ту пелену, которой оно застилает живые вчера глаза. Тем досаднее было отметить нечто подобное в облике окружающих Кургиняна людей — симпатичных, думающих, открытых.

Наверное, Юрий Бялый располагал к откровенному разговору на эту острую тему в большей степени, чем его товарищи. Разумеется, я не мог быть уверен в том, что он не сделает вид, будто не понимает, о чем его спрашивают — и в этом случае мне пришлось бы удостовериться в своем невеселом диагнозе. Но Юрий не пытался уйти от предложенного вопроса. Он сразу признал, что опасность сектантского вырождения в ЭТЦ существует — и осознается. По его мнению, ее сдерживает неустанная рефлексия возглавляемого Кургиняном сообщества. Но при этом она может стать актуальной, если круг входящих в него людей не будет расширяться.

Позже, листая один из номеров журнала "Россия XXI", я наткнулся на словосочетание "рефлексивная коммуна", которое использовалось там применительно к какому-то явлению интеллектуальной жизни на Западе, но заставляло предположить, что и сообщество Кургиняна мыслит себя аналогичным образом. Высказав это предположение в беседе с самим Кургиняном, я немедленно получил утвердительный ответ.

Подобно Юрию Бялому, президент ЭТЦ не пытался уйти от обсуждения затронутой мною темы. "Конечно, похоже на секту, но на этой тотальности все у нас держится, — говорил Кургинян. — Что еще мы можем противопоставить тому абсолютному распаду ценностей, который свершился в России? В чем еще можем черпать свою силу? И вы правы: это опасно. Но сообщество, подобное нашему, сродни эмбриону: оно выйдет наружу и разовьется в полноценный организм — или сгниет в утробе. Третьего не дано".

Я не знаю, в какой степени рефлексия ЭТЦ остается обращенной вовнутрь, а не только на окружающий мир — как средство схематизированного анализа. Не могу судить, способна ли современная российская действительность служить этим людям зеркалом, без которого всякий рискует лишиться своей "субъектности" в самом важном смысле этого слова. Если назойливые вопросы и неуверенные заметки постороннего способны хотя бы на миг таким зеркалом стать, то и в этом можно увидеть пользу от моей поездки в Москву. И, наверное, сектантское искушение останется подконтрольным, пока Сергей Кургинян и окружающие его люди сохраняют способность говорить о нем откровенно — в первую очередь, между собой.

Веймаризация

Перечитав написанное, убеждаюсь, что оставил читателя без ответа на неизбежный вопрос о том, каким образом мыслят обаятельные, интеллигентные люди в "Экспериментальном творческом центре" гуманизацию и адаптацию советского наследия. Теперь, на четвертой тысяче слов своего затянувшегося повествования, я должен признать, что сам этого не понимаю. По едкому замечанию Кургиняна, я "сохранил сознание на уровне диссидентских кухонь, поскольку прожил эти четырнадцать лет за пределами России". Наверное, это может служить исчерпывающим объяснением моего недоумения для него, но не для меня.

Знаковые фигуры последних десятилетий так и останутся принципиально разными в нашем восприятии. Разной останется схема трактовки событий XX века, включая идейную генеалогию коммунизма и гитлеризма, причины Второй мировой войны и характер последовавшего за ней противостояния между Советским Союзом и Соединенными Штатами. В отличие от Кургиняна, я не верю, что холодная война могла завершиться киссинджеровской "конвергенцией". Коммунисты последовательно утверждали, что в идеологической войне не может быть мирного сосуществования, и если бы Горбачев не объявил о капитуляции, признав доминантную роль общечеловеческих ценностей, эта война продолжалась бы до тех пор, пока одна из сторон не одержала бы в ней решительную победу.

В указанном отношении холодная война ничем не отличалась от всякой иной войны, хотя и велась — в условиях взаимного ядерного устрашения — особыми средствами. И коль скоро одна из сторон должна была одержать в ней победу, я сознательно отдаю предпочтение свершившемуся развалу СССР перед советизацией Техаса и Алабамы. Но после этого открывается широкое поле для моего согласия с Кургиняном и для сопереживания той боли, которую он испытывает в связи с происходящим в России.

Победа должна быть решительной и однозначной, но победитель может вести себя по-разному. Он может, подобно странам Антанты после Первой мировой войны, унизить и разорить побежденного, заложив логические предпосылки будущего конфликта. Такое поведение всегда оказывается соблазнительным для победителя, и даже осмотрительный Вудро Вильсон фактически отказался в 1918 году от своих знаменитых принципов послевоенного мироустройства, подчинив США близоруким, мстительным устремлениям Лондона и Парижа. Но бывает, что победитель видит свой интерес значительно шире, и тогда мы можем говорить о плане Маршалла как о практической антитезе "веймаризации".

Победив Советский Союз в холодной войне, Запад пошел по легкомысленному и опасному веймарскому пути, поспешно прибирая к рукам стратегические позиции, колониальные владения, сырьевые ресурсы и международные рынки поверженного противника. С этой целью разыгрывались такие циничные партии, как балканская интервенция НАТО и взращивание талибов (с целью установления контроля над территорией, по которой планируется построить нефтепровод от Каспия до Индийского океана). В результате этой политики, имевшей множество менее заметных для нас выражений, Россия все еще выглядит как побежденная страна: с деструктурированной и долларизированной экономикой, с острейшими социальными проблемами, со спадом рождаемости, который ведет к настоящей демографической катастрофе. И если это может кого-то радовать, то, во всяком случае, не израильтян, способных вообразить, какие силы реально претендуют на опустевающее пространство к востоку от Урала. Протянувшая от Атлантического океана до Индонезии исламская дуга давит на "южное подбрюшье" России, но и мы здесь, как знает всякий, не посторонние наблюдатели.

Весь этот сюжет имеет еще один, чисто еврейский аспект. Ничто не может оправдать нацизм, однако для понимания причин, способствовавших его торжеству, нужно помнить, что униженность Германии в 20-е годы сопровождалась очень заметным еврейским присутствием в интеллектуальной и общественно-политической сфере. По своему характеру эта заявленность еврейского интеллекта в Веймарской республике была зачастую чужда и даже противоположна тем чувствам, которые испытывали тогда миллионы немцев. Пол Джонсон в своей "Истории современности" очень точно определил характер данного феномена, а задолго до него ту же проблему выявил Томас Манн — при том, что к антисемитизму оба относятся с величайшим презрением.

И если мы теперь обратимся к опыту "веймаризации" в современной России, нам придется отметить, что наиболее болезненные реформы в этой стране, вызвавшие массовое обнищание ее граждан, проводились именно тогда, когда государственный фасад изобиловал выразительными еврейскими именами. Можно сказать, что это было предопределено отказом обновленной России от ограничительной дискриминации, но интересно, что теперь, когда страна, как кажется многим, начинает выбираться из кризиса, инструкции по "дифференцированному кадровому подходу" снова приобрели актуальность. Если самое страшное в России действительно осталось позади, это может и не иметь драматических последствий, но усугубление тенденций "веймаризации" чревато в данной связи крайне тревожными результатами.

Наверное, этот текст оставит израильского читателя с противоречивым чувством. В таком случае сетовать надо на противоречивость породивших его авторских впечатлений. Устойчивая база моей позиции по отношению к затронутым здесь проблемам практически не изменилась в результате поездки в Москву; она по-прежнему включает в себя неприятие военно-политического диктата со стороны радикального ислама и устремленность к большей субъектной заявленности Израиля и России на мировой арене. Последнее предполагает заинтересованность в преодолении российского кризиса и настороженность по отношению к тем, кто пытается направить порожденную им энергию бедствия в русло нацистского или родственного ему "евразийского" проекта. Читатели вправе ожидать, что эта тема будет продолжена мною в дополнительных публикациях.