Сергей Кургинян

СУЩНОСТЬ И ВИДИМОСТЬ

ЧАСТЬ 1
Реалии внешнеполитического процесса

Я позволю себе вначале привлечь ваше внимание к тому, что предъявляется обществу в качестве внешнеполитической стратегии страны. На днях очередной вариант подобной стратегии будет обсуждать Козырев. И вновь речь будет идти о желаемом. Но стратегия — сфера реального. Желаемое, желанное, ожидаемое — это из сферы философии, футурологии. Политика — это искусство возможного. И рано или поздно власть предержащим все же придется признать те реалии внешней политики, которые сложились давно и особенно отчетливо "пропечатались" в последние недели и месяцы. Если эти реалии будут игнорировать и теперь, то, как мне кажется, все наши внутриполитические проблемы завяжутся одним, и на этот раз, уже воистину мертвым узлом. И этот тугой и осклизлый узел проблем уже к зиме 1996 года может стать не развязываемым.

Однако вместо приведения в соответствие с мрачной реальностью престарелых и перезрелых внешнеполитических мечтаний о вхождении России в Европу и "первый мир" мы имеем нынешний особый "смешанный" курс, в котором патриотическая риторика причудливо сочетается с капитулянтскими действиями. Этот декларативный курс — сшивается из кусков, настолько противоречивых и разноформатных, что его использование на практике попросту невозможно. Тем самым "курс" и "собственно политика" — не находятся в каком бы то ни было соответствии.

Это очень удобно для наших оппонентов на Западе и Востоке. Это удобно и для тех внутренних сил, которые хотели бы под покровом новых слов вершить старое компрадорское дело. Но это неприемлемо для тех, кто стремится преодолеть регрессивный морок. Для таких сторонников жестких контррегрессивных стратегий нынешний смешанный курс в каком-то смысле еще хуже козыревского лакейства а'ля 1992 г. Тогда единая логика все же была (другое дело — каков был тип и качество этой логики). Сейчас же ее нет вовсе! Сейчас разные внутренние и внешние силы как бы свинчивают российскую политику из нескольких кусков. При этом каждый из таких кусков, отвечая интересам данной силы, является даже не гибким отражением этих интересов, а именно их слепком, так сказать, в масштабе "один к одному". И если один из таких "кусков" начинен на 100% именно данным частным интересом, то другой кусок на 100% "начинен" другим частным интересом, "строго обратным" первому. Что получается в результате? Многоглавая гидра, занятая своего рода "самозаклиниванием".

Отношение наших основных внешнеполитических и геополитических оппонентов к такому самозаклиниванию внешней политики достаточно сложное. Обнуление стратегической воли в борении частных интересов их, конечно, устраивает. А непредсказуемость, рождаемая причудливыми сочетаниями таких интересов — безусловно, пугает. Что касается ставки на чисто внешнее директивное управление, то она себя очевидным образом не оправдывает. В результате в оценках Запада все чаще проскальзывает ностальгия по временам "предсказуемости", все чаще можно услышать сетования, что де мол "за что боролись, на то и напоролись".

Вместе с тем никакой открытости по отношению к России, конечно, нет. Ее и не может быть, ибо они уважают только силу, откликаются только на определенное качество внутренней воли. Коль этого нет, то превалировать в отношении нас будет смесь страха, недоброжелательства, отчуждения, непонимания и неуважения. Однако в этой "смеси" есть свой внутренний смысл, который стоит рассмотреть детальнее.

Хотим мы или нет, но такова реальность, в которой мы живем и работаем. Ее можно и должно оценивать крайне жестко, но ее нельзя игнорировать. В связи с этим важно осознать содержание генерализованной смысловой установки Запада по отношению к российской реальности.

Приведу несколько характерных цитат. Вначале — из выступления одного из видных английских экспертов. Он предлагает свою модель динамики российской внешней политики с 1992 по 1995 гг. "Россия, — говорит он, — ждала, (внимание!) что идеологическая верность обернется для нее принятием в экономике и политике". Что же имеется в виду под "идеологической верностью"? Эксперт делает пояснение. Россия, по его мнению, "считала себя одним из союзников Запада в третьей мировой войне против коммунизма". То есть "красно-сине-белая" Россия в ее самооценке (отражаемой, видимо, Козыревым) как бы видела себя одной из стран(!), воюющих против коммунизма (т.е. против СССР) на стороне "свободного общества". В соответствии с этим видением, как предполагает осведомленный английский эксперт, Россия считала, что, победив коммунизм, (то есть разрушив СССР), она должна войти в число держав-победительниц, которые будут определять контуры всего постсоветского мира или хотя бы контуры "своей" ("СНГ-овой") части его.

Я здесь ничего не интерпретирую. Я просто цитирую специалиста из Оксфорда, который говорит: "Революционная Россия ждала наших грантов за борьбу против коммунизма. Она считала, что, победив СССР и коммунизм, она получит весьма солидную долю в наследстве. Она поверила словам об антитоталитарной революции и считала, что будет, как после Великой мировой войны, входить в коалицию победителей. Мы же считали и считаем, что Россия и СССР — это одно и то же, и что, развалив СССР с нашей помощью, Россия проиграла. А раз так, то к ней надо относиться не как к члену победившей коалиции, а как к "лузэру", проигравшему. В связи с таким различием в оценке распада СССР — возникло принципиальное непонимание между нами и всей той революционной российской волной, которая пришла после августа 1991 года. Эта волна разговаривала с нами вроде бы на понятном нам языке, но на самом деле она имела в виду нечто иное, нежели мы. И чем скорее сине-красно-белые поймут, что, с нашей точки зрения, Россия проиграла, и мы к ней будем относиться только как к проигравшей, тем будет лучше и для них, и для нас. Никаких других принципов отношений выстроено быть не может". ,

Далее говорится: "Мы ожидали со своей стороны, что, приняв крах СССР как свой проигрыш, Россия станет демократической, рыночной, начнет внедрять наш тип жизни и отношений и будет скромно у нас всему учиться. Мы теперь видим, что Россия не демократична, не рыночна и не миролюбива. Всего этого можно было, конечно, ожидать в условиях коллапсирующего постсоветского развития, но наши прогнозисты дали неверные оценки тому, как будут развиваться события".

Обижаясь на своих прогнозистов, Запад одновременно обижается и на Россию. Эта обида принимает, мягко говоря, странные формы. В связи с этим я процитирую другого, на этот раз американского специалиста: "Русская внешняя политика остается реакционной, определяется реакционными группами в аппарате и службами безопасности... Нельзя сказать, что Россия особенно реакционна, но поскольку она особо ответственна, то ее умеренная реакционность превращается в особенную реакционность".

Западные эксперты выделяют несколько этапов в развитии российской политики после августа 1991 года. При этом речь идет не о мнении отдельных экспертных групп, а о постепенно вызревающей позиции большей части экспертного сообщества Запада. То есть о точке зрения, на основе которой принимаются и будут приниматься решения.

Вновь цитирую англичан: "Первые шесть месяцев после 1991 года — шла пассивная кооперация с Западом. Фаза пассивной кооперации была фазой преобладания того типа политики, которую, как мы считали, Россия будет проводить бесконечно долго. Здесь были оптимистические ожидания, связанные с господином Козыревым и вообще с желанием России играть по правилам. Нам казалось, что Россия поняла, что она проиграла, что она, признав проигрыш, будет договариваться о его размерах, что она, взяв деньги, возьмет всерьез вместе с ними помощь, советы, инструкции как себя вести и т.д."

Далее возник, по мнению западных экспертов, (вновь подчеркну — имеющих разные ориентации) кризис этой модели российского поведения — той самой, первой модели постсоветского поведения — модели пассивной кооперации. Этот кризис маркируется серединой 1992 года и длится до конца 1993-го.

Середина 1992 года — вот когда, как они считают, появились первые проблески отказа от пассивной кооперации. Прошло всего лишь 6 месяцев, говорят они, и эти "ужасные русские" уже стали переходить на "скрыто-агрессивные рельсы" и заговорили об активной кооперации.

Первым симптомом перехода ко второй фазе они считают наличие критицизма в двух его разновидностях.

Первый тип критицизма фундаменталистский, согласно которому Козырев и иже с ним — агенты ЦРУ, Моссада и других западных спецслужб, продающие Россию "оптом и в розницу". Это — фундаменталистский критицизм, свойственный, по мнению западных экспертов, Бабурину, Жириновскому, Руцкому и другим. Этот критицизм, по мнению "западников", является только одной из запускающих моделей для вывода русской политики из фазы пассивной кооперации в фазу кооперации активной, а также в последующие модификации этой активно-кооперационной фазы. Главный раздражитель для Запада, содержащийся в потоках фундаменталистской риторики, связан не с теорией заговоров и агентов влияния, а с неопределенностью притязаний. Обращаясь к русским почвенникам, неофундаменталистам, немногие лояльные к России западные эксперты все чаще настаивают на конкретизации фундаменталистских позиций.

Они говорят нашим почвенникам примерно следующее: "Господа, вы рано или поздно должны внятно объяснить нам, что такое русская идея, русская миссия и т.д. Что это — кроме слов? Если у вас особый путь, то в чем особость? Где в этой особости структура ваших реальных интересов? С кем вы намерены кооперироваться ради их достижения? Скажите нам об этом внятно! Тогда кто-то испугается, возмутится, а кто-то и обрадуется! А ведь сейчас за счет невнятицы раздражаются и напрягаются все! Потому что каждый воспринимает эти слова либо как пустоту, либо как агрессию, направленную на уничтожение именно его и никого другого. Вам-то ведь это невыгодно!

Есть разные группы в Европе, есть разные линии европолитики, есть противоречия между "семерочным" Востоком и "семерочным" Западом (Японией и США, например). Если определить концептуальные ориентиры, сказав точно, что есть русский интерес, русская миссия, русский путь, то возникнет пространство для вашей реальной внешнеполитической стратегии. Но когда вместо этого говорят одновременно о миссии и о равноправии всех внешнеполитических азимутов, то ведь все считают, что предполагается агрессия по всем этим азимутам! И каждый напрягается, защищая свой азимут от предполагаемой агрессии, строя против нее союзы и т.п. В результате происходит не расщепление агрессивных сил, собирающихся против России, а их объединение, их консолидация, их слияние в одно, прямо скажем, слишком мощное целое. Вот почему так важно, сохраняя концептуальную приподнятость и стратегическую устремленность, конкретизировать их, заявить приоритеты и интересы, говорить о них на прагматическом (пусть даже очень жестком, но именно прагматическом!) языке, детализируя, что ты конкретно подразумеваешь, декларируя то-то и то-то".

С подобными критическими замечаниями трудно не согласиться. В самом деле, России сегодня как никогда ранее нужен продуктивный синтез концептуализма и прагматики. Он принципиально важен для нас, если мы хотим хоть в какой-то мере расщепить внешний мир на союзников и противников. Но в том-то и дело, что, как будет показано ниже, мы этого не хотим. Под "мы" я здесь имею в виду прежде всего ответственную оппозицию, которая в состоянии проводить международную политику на официальном уровне.

В самом деле, у нас есть Дума, у нас есть какие-то оппозиционные группы в Совете Федерации, то есть силы, официализованные и в силу этого способные вести статусный международный диалог. Если бы они хотели проводить международную политику ответственно, то можно было бы попробовать хоть что-то в совокупном "нечто", называемом "Западом", привлечь на свою сторону, задействовав грамотно существующие системы реальных противоречий. Но происходит обратное! Почему? Об этом будет сказано ниже. Здесь же лишь отметим, что вопрос о русской миссии, о русской идее — это вопрос не праздный, "не философский" (или, точнее, не только философский), не идеологический (точнее — не только идеологический). Проекция этих концептов на плоскость внешней политики подразумевает возможность с их помощью заявить долговременные приоритеты и через это строить союзы. Если этого нет, то русская миссия, русская идея — это лишь инструменты для сотворения абстрактного патриотического перформанса, и не более.

Повторюсь — дело не в градусе жесткости наших заявок, а в степени их конкретности. Многое можно и должно определять гораздо жестче, нежели это делается сейчас. Но говорить при этом следует гораздо суше, по существу. И тогда, возможно, эта жесткость кого-то не только не испугает, но и привлечет на свою сторону. Обижаются — когда не понимают, чего хотят здесь, в России. Пугаются — когда понимают, что в России толком-то и не знают, чего хотят.

Завершив свое "лирическое" отступление по части возможностей так называемых "почвенных групп" и несоответствия этих возможностей их вкладу в реальный политический процесс, я возвращаюсь к изложению точки зрения не слишком, прямо говоря, лояльных к России экспертов Запада на те фазы в изменении внешнеполитической позиции России и те "центры сил", влияющие на перевод позиции России из одной фазы в другую, которые, по их мнению, правят бал в российской внешней политике.

Помимо "почвенников", роль которых, по мнению этой категории экспертов Запада, периферийна и сводится к катализации некоторых явлений, есть и вторая группа российских политиков, которая якобы повлияла на изменение курса при переходе от пассивной кооперации к активной более существенным образом. Эта группа включает в себя так называемых "прагматических националистов" в диапазоне от Лукина и Станкевича до Лобова и Коржакова.

Их точка зрения, по мнению западных экспертов, сводится к следующему. Да, говорят национал-прагматики, Россия — не Запад. Да, говорят они, она идет на Запад, и мы будем бороться за то, чтобы она шла туда полным ходом. Но взамен мы хотим не пассивной, условной кооперации, а кооперации активной и полноценной. С точки зрения Запада, национал-прагматическая группа и группа риторическая представляют собой, как бы, одно целое. Более того, в пределах этих двух ипостасей одной группы, как считает западный аналитический мир, происходит следующее. Риторическая группа фактически просто забегает вперед и создает стимулирующий негативный фон, как бы подталкивая прагматиков. Прагматики торгуют страхом, создаваемым риторическими почвенниками, и снимают с этого свои дивиденды.

Процитирую еще раз экспертов Запада, предлагающих такие классификационные схемы. Они говорят: "Критицизм прагматических националов сделал больше, чем риторика радикальных почвенников. Говоря точнее, радикально-почвеннический "театр" развязал руки прагматикам, которые сдвигались, якобы под давлением непримиримых "почвенников", в ту сторону, в которую изначально хотели сдвинуться". Как следует из этой и предшествующих цитат, настороженность Запада к постсоветской России родилась гораздо раньше, чем мы предполагаем, и распространяется на очень широкий круг лиц, фигур, высказываний, и главное, событий, в числе которых называется: "интервенция" в Таджикистане, курильский вопрос, позиция в югославском вопросе, приднестровский, крымский, абхазский, осетинский, армяно-азербайджанский вопросы и пр.

Вот система событий, в рамках которой, по их оценке, уже дал ощутимо знать о себе переход России из того, что они понимали как пассивную, то есть нормальную стадию кооперации, в активную (т.е. вызывающе-ненормальную для них) стадию. При этом западный аналитический мир, особенно после празднования 10-летия перестройки в Милане, окончательно определил свое отношение к "хорошему" горбачевизму и "плохому" ельцинизму и в целом согласился, что именно весна 1993-го (весна, подчеркиваю, а вовсе не осень!) определяет новый подход оппозиционных и властных элит России к вопросам внешней политики. Именно тогда началось, по мнению западных экспертов, выставление российскими группами власти их согласованных претензий Западу по части активной кооперации. Западные эксперты считают, что ничего особенно не изменили в этом вопросе сенсационные выборы 1993-го года, ибо Жириновский только озвучил ту линию, которая созрела внутри правящей элиты.

Третья фаза во внешней политике России, как считают западные эксперты, связана с переводом идеи реинтеграции СССР в практическую плоскость. Это произошло, по их мнению, в 1994-1995 гг. Здесь между западными экспертами идет острая дискуссия о словах, определяющих качество новых российских претензий, причем, словам придается очень большое значение.

Так, стандартное название "империализм" не устраивает ту группу западных аналитиков, которые хотят более детально расчленить этапы российской политики. "Нет, — говорят они, — эта российская внешняя политика представляет собой еще не империализм". Наилучшее слово для характеристики третьего этапа, по их мнению, "гегемонизм". При этом между экспертами и политиками Запада идет спор о том, с чем лучше иметь дело: с неоимпериализмом или с гегемонизмом.

Под гегемонизмом понимается контроль России за внешней политикой стран СНГ и определенными "коридорами целеполагания" этих стран при отсутствии контроля со стороны России за конкретной внутриполитической траекторией этих стран-саттелитов. Считается, что именно по претензиям на меру и тип контроля собственно за траекторией, нюансами политического курса и пролегает граница между гегемонизмом и империализмом. Российский гегемонизм, как считают эксперты Запада, предполагает для России возможность манипулировать державами-саттелитами без взятия на себя политической ответственности за то, какую траекторию внутренней политики они осуществляют.

Другие эксперты, в том числе З.Бжезинский, утверждают, что гегемонизм — это ширма, что, начиная уже с 1994 года, идет прямой возврат России к неоимпериализму. З.Бжезинский в этом своем особом мнении пока остался в меньшинстве. Большинство экспертов Запада все же считает, что гегемонизм — это новое и не сводимое к империализму качество российской политики. При этом есть внутри этой позиции и расхождения в части опасности гегемонизма. Часть западных экспертов считает гегемонизм даже более опасным, чем неоимпериализм. Они обосновывают такую точку зрения тем, что при империализме есть единая империалистическая (или неоимпериалистическая) держава, которая все-таки должна отвечать за свой курс.

При гегемонизме же, по их мнению, размывается само понятие об ответственности. Целое погребено под обломками, каждый из которых делает что хочет, но, вместе с тем обломками манипулируют... Кто? Даже не государство Россия, а группы, центры внутрироссийских сил!.. Траектория обломков становится в силу этого слабо предсказуемой. Понятие зоны особых интересов России расщепляется на зоны несовпадающих интересов "Лукойла", "Газпрома", торговцев оружием и т.п., т.е. субъектов одновременно и мощных, и государственно безответственных.

Один из западных экспертов в аналитическом обзоре спрашивает самого себя: "Толкает Россия в экономическую интеграцию другие страны или тянет туда?" и отвечает: "Конечно, тянет, тянет, а не толкает". На фоне подобной содержательной нюансировки в сознании западного экспертного сообщества постепенно выкристаллизовывается субъект, к которому они относятся с особым интересом и особой настороженностью. Это трансрегиональный российский капитал, воюющий за рынки, зоны влияния самыми разными методами, в том числе и на грани фола.

Западные эксперты не без основания считают, что Западу приходится выбирать между уступкой государству России в сфере его государственническо-имперских интересов и уступкой российским ТНК в сфере их геоэкономических интересов. При этом Запад понимает, что незрелые российские ТНК готовы продать государственнический интерес за мелкие, а зачастую и просто фиктивные уступки их геоэкономическим амбициям. Эксперты Запада заняты скрупулезным расчетом уровней минимальных уступок транснациональным корпорациям России с тем, чтобы с их помощью обуздать группы, стремящиеся реализовывать российские имперские интересы. Обсчитываются и способы, позволяющие в дальнейшем превратить в фикцию и сделанные минимальные геоэкономические уступки российским новоявленным Ротшильдам и Рокфеллерам.

Однако, эту стратегию критикуют те, кто считает, что "уступка транснациональным корпорациям России на новой фазе приведет к тому, что придется уступать неоимперской группе". В целом мнение здесь пока что не сформировано. Однако в последнее время многие стали признавать, что уступки Черномырдину и его компании "гегемонистов" из сырьевой и финансовой олигархии "обойдутся дешевле, чем уступки неоимпериалистам России".

Следующая последняя фаза российской внешней политики для западных экспертов связана с именем Грачева. Здесь доминируют крайние и избыточно, на мой взгляд, аффектированные оценки роли Павла Сергеевича: "О, этот Грачев!.. Грачев — это конец!.. Это переход в прямой, военный аспект империализма!.. Чечня, военные акции в ней, дальше пойдет Грузия, Казахстан, Азербайджан!.. А дальше..." Дальше — Запад начинает отмобилизовывать Украину. Украина становится для него приоритетной державой с точки зрения попытки реализовать на территории бывшего СССР не холодный мир, как говорит Борис Ельцин, и не холодную войну, а совершенно новую и оригинальную стратегию "матрешечности".

Суть ее заключается в том, чтобы удержать на 1/6 территории планеты, т.е. на территории бывшего СССР ту модель блокового мира, которая до этого была глобальной, локализовать модель блокового мироустройства. Для этого предполагается разместить контрроссийский союз СНГовых сил по внешней периферии бывшего СССР и создать внутри СНГ систему конфронтации, которая полностью повторит весь доперестроечный мир в масштабе 1/6. Шестая часть планеты должна стать "прошлым" миром в миниатюре, локализовав внутри себя то устройство, которое перед этим реализовывалось во всем мире. Потом, в качестве второго этапа, миниатюра должна еще уменьшится. Эти последовательные матрешки прошлого, "вмороженного", я бы сказал, в настоящее, со сжатием рамки замороженного участка планеты до размеров Московской или Рязанской области. Вот политическая метафизика для постсоветского мира в его западном исполнении. При появлении новой, меньшей матрешки, большая должна по этому замыслу "испаряться". А в качестве сухого остатка — рождаться короли металла, нефти, газа... "Короли — без королевств..."

Вопрос о месте этих псевдокоролей в мировой элите и о возможности заключения с ними именно стратегического долговременного союза до сих пор еще не решен. К ним тоже относятся с подозрением, потому что это (цитирую) "хоть и компрадоры, но все же русские... Неизвестно, как будут они себя вести в крайней (!!!) ситуации". Поэтому, когда Черномырдин считает, что он сумеет договориться с Западом и, продав часть национальных интересов, купить долговременную лояльность Запада интересам "Газпрома", то, думаю, что он заблуждается. Хотя на узком временном интервале в несколько лет могут быть достигнуты соглашения весьма и весьма прельстительные для наших не столь уж и притязательных "королей реального экспорта".

Таково общее отношение Запада к развитию российских претензий, так сказать, "во времени и пространстве".

Перейдем к рассмотрению их оценок нашей политики в особых точках планеты.

Регион #1 — конечно, Ближний и Средний Восток. Здесь следует признать, что продажа реакторов Ирану, начавшаяся несогласованно и с низкого старта, очень и очень тревожит Запад. Причем тревожит именно скачкообразность в изменении курса. Если бы российская политика была более плавной и можно было бы предсказать, во что она перельется, то такой тревоги Запада не было бы. Но сейчас она есть! И западные эксперты гудят буквально как растревоженный улей. В гуле этих голосов можно уже уловить главное. Запад волнует не эта сделка сама по себе, а то, что стоит за ней. Он пытается понять: имеет ли здесь место конкретный интерес какого-то отдельного человека, или же речь идет о победе одной военно-политической группы над другой. В последнем случае — каков масштаб интересов победившей группы? Насколько долговременна эта победа? Насколько "рационально" будет поведение победителей?.. Как говорится, "и тэ дэ и тэ пэ".

"Военный истеблишмент России заинтересован в освоении рынков, и это понятно", — утешают себя западные эксперты. И вот уже во всю прорабатывается идея игры на противоречиях между военным и нефтяным истеблишментом России. То, что между ними сейчас закладываются долговременные и почти непреодолимые противоречия, признается в качестве непреложной истины. Обосновывается это элементарными выкладками. Нефтяной истеблишмент хочет продать нефть на Запад. А нефть нужна своим оружейникам. А значит, продажа нефти, т.е. коренной интерес магнатов ТЭКа, противоречит интересам оружейного клана. Учесть аппетиты оружейников западные эксперты соглашаются. Они не хотят другого: выхода оружейного клана за рамки узких клановых выгод на просторы большой политики.

"А ну, как эти военные вновь что-либо возомнят о себе", — тревожатся западные эксперты. Один из них жалуется в своем докладе: "Русские нереалистичны, и это хуже всего. Они не понимают всей глубины последствий распада СССР. Они не понимают, что Россия стала региональной силой, а СССР был суперсилой, и что разница между региональной силой и суперсилой имеет колоссальное значение". При этом Запад понимает, что региональная сила тоже требует соответствующего учета.

"Считаться с региональной силой надо, — говорят люди, определяющие курс на Ближнем Востоке, — Но как считаться? Каковы интересы этой региональной силы у нас? И сколь реалистичны эти ее интересы? Ведь главное различие между региональной силой и суперсилой заключается в том, что у региональной силы нет тех ресурсов, которыми обладает суперсила. Вчерашняя суперсила сохраняет суперсиловой аппетит, но аппетиты у нее не соответствуют наличествующим ресурсам. Она не может сконцентрировать ресурсы для той игры, которую она ранее вела в этом регионе, но навыки и установки у нее однозначно определяются привычками к той игре".

С большой иронией относятся западные эксперты к ренессансу отношений России с антиамериканскими державами типа Ирана, Ирака и странами арабского мира. Говорится о том, что "арабов долго риторикой не накормишь". А у сегодняшней России, повторяют они, налицо именно рецидив риторики, заимствованной из политики суперсилы, и полное отсутствие ресурсов, такой политике подобающих. Кого, спрашивают эксперты, может убедить риторика без ресурсов? У той же Сирии, говорят они многозначительно, есть более серьезные притягательности, чем чистая возможность слушать риторику России в духе СССР. И эти интересы будут удовлетворены в США. Сирия и другие быстро поймут, что за риторикой России ресурсов нет, и отвернутся от нее в форсированном режиме.

Переходя от Ближнего Востока к Европе, можно утверждать, что совершенно особый и особо агрессивно антироссийский субъект в Европе уже определился. Этим субъектом, наделенным исключительной агрессивностью (свойственной обычно малогабаритным персонам!), является по отношению к России, конечно же, почти вся Восточная Европа, в том числе большая часть союзников СССР по Варшавскому Договору. Восточная Европа воспринимает себя как некий Дом, трагически расколотый на русскую и немецкую "доли". Она считала и считает, что раскол между идеями универсалистской монархии (Россия) и национального государства (Германия) всегда мешал ей развиваться и "просто быть", и что не надо больше колебаться между новыми универсалистскими претензиями России в Восточной Европе и претензиями германскими, реализующими себя (что постоянно подчеркивается) именно через националистические движения в Восточной Европе.

"Надо идти к Германии, — говорят восточноевропейцы, включая поляков, — ибо теперь уже никаких реальных альтернатив этому просто нет. Главное же заключается в том, что Восточная Европа поняла, что есть интересы Западной Европы, и что сама Восточная Европа в чистом виде в этих интересах Западной разместиться не может. Покуда рушилось сверхдержавное прикрытие СССР в Восточной Европе, западноевропейцы говорили: "Да, мы вас, восточноевропейцев, принимаем в поле наших интересов! Вы в него войдете! Мы вас инвестируем и перестроим вашу экономику!" Но когда рухнули сверхдержавные конструкции и Восточная Европа пошла к Западной за обещанным, то ей было сказано: "Извините, в Западной Европе у нас есть этапные интересы, и на этом этапе вас пока у нас нет".

Как реагирует на это вероломство Восточная Европа? Кидается назад к России? Ни в коем случае! Большая часть Восточной Европы меньше всего к этому стремится! Она, напротив, активно использует Россию для вписывания в Европу в качестве жупела, как единственный козырь для своего вписывания в Европу под давлением "новой русской угрозы". Вся игра Восточной Европы с Западной идет путем шантажа западноевропейцев новой российской агрессивностью. Борьба с Россией — вот главный аргумент восточноевропейцев в пользу своей необходимости для западноевропейцев. Не для развития Европы они нужны, как выяснилось, даже не для консолидации Европы — это все отброшено. Они нужны только для защиты безопасности Западной Европы от нового врага.

Кто враг? Россия эпохи постсоветского гегемонизма, перерастающего в новый империализм. В этой связи типичный вопрос польской внешней политики по отношению к Франции или Германии ставится так: "Если сейчас появится новый ядерный риск в еврорегионе, будут ли США ответственно рисковать собой за Варшаву или Бонн?" Ответ: "Нет". Вывод: только сама Европа может обеспечить свою безопасность. Это первый крупный шаг к созданию и наращиванию Германией своих ядерных сил, то есть к поэтапному разыгрыванию карты Срединной Европы как антитезы США.

Есть огромный и признаваемый большинством аналитиков Запада восточно-европейский страх — что будет, если Россия войдет в НАТО? Восточноевропейцы считают, что они в этом случае теряют все. Они не смогут снова шантажировать Запад Россией. Потеряется их притягательность для Европы. Потеряется, как они считают, сама ценность евробезопасности. Сейчас причастность к НАТО — это для восточноевропейцев единственный путь к инвестициям. Куда пойдут инвестиции в случае потери этого шанса? Если не в Восточную Европу, то ее ожидает полное и окончательное фиаско, и фактически — катастрофа. Поэтому если Западная Европа играет против России мягко, элегантно, с прикидкой, с оговорками, то восточноевропейцы разыгрывают антироссийскую карту оголтело, радикально, науськивая Западную Европу против России. Польские аналитики в связи с этим заявляют:

"Мы сейчас должны твердо понять одно. Есть противоречие между уровнем гарантий стабильности и ценой этой стабильности... Мы должны понять, что цена стабильности очень высока, и что гарант стабильности и ее цена связаны". В переводе с "птичьего языка" это означает, что даже поляки — и те готовятся отдаться в руки Германии! Никакого желания позитивно играть в поле интересов России у Польши нет даже при предельном обострении немецкой угрозы. Сходное наблюдается почти во всех странах Восточной Европы. (Исключение составляют наши традиционные союзники, круг которых сужается с каждым полугодием).

Румыния провозгласила: "Лучше нищие, но в Европе". Сходным образом ценность "европо-обретения" манифестируют почти все восточноевропейцы, говоря: "Мы — в Европе, мы — дома, мы готовы быть кем угодно — только в Европе". И, кстати, нет никаких симптомов того, что социалистические силы, которые приходят в этих странах к власти вместо оголтелых рыночников, в большей степени тяготеют к России, чем их предшественники.

Теперь я хотел бы перейти к некоторым соображениям по поводу Азиатско-Тихоокеанского региона и Азии в целом. Идея Грачева о коллективной безопасности в Азии и в Азиатско-Тихоокеанском регионе, мягко говоря, не вызвала у самих стран АТР никакого восторга. Если говорить более жестко, то она вызвала недоумение и иронию, доходящую до сарказма. Проработка этой же идеи Рыбкиным в США воспринимается уже просто с изумлением и ощущением полной неадекватности российского истэблишмента в отношении реалий макрорегиональной политики в АТР. Основная идея тех, кто хоть сколько-то видит Россию в Азии, заключается в том, что в Азии никакая единая система коллективной безопасности сегодня и в ближайшие десятилетия нереализуема. И что лучшее из того, что может быть реализовано в АТР и Азии в целом на фоне нарастающей гонки вооружений, — это блоковая система типа той, которая имелась в Европе 19-го века.

России пока еще предлагают включиться в процесс блокостроительства в Азии, намекая, что на этом пути у нее есть те или иные шансы (в зависимости от сделанного ей выбора) и констатируя (раз за разом!), что она, Россия, этих призывов просто не слышит. И в этом смысле Грачев и Рыбкин выступают как "романтики", не понимающие реального строения нынешней и будущей Азии.

Теперь о новом мировом порядке. Мы видим, что происходит во времени и пространстве. Суммируя, получим наши "новопорядковые возможности".

Нам постоянно и теперь уже без реверансов показывают, каково наше место в этом новом порядке. Нам постоянно и даже навязчиво говорят, что в нем мы будем на глубоких задворках. Удивляются, что эти деликатные намеки (типа вышеприведенных — "цена победы над коммунизмом", "вы считаете, что вы победили коммунизм, а мы считаем, что вы проиграли") просто не воспринимаются, что людям по-прежнему кажется, что у них в этом самом "порядке" есть достойное или хотя бы пристойное место. Нет его!

НАТО будет разворачиваться в Грузии. Визит Шаликашвили — лишь первый шаг на этом пути.

Налицо очень крупные международные интересы в Таджикистане, которые, вероятно, уже осенью начнут реализовать наши противники. Тезис о сфере особых интересов России, включающей Центральную Азию, воспринимается Западом напряженно, чтобы не сказать большего.

На Западе у России на сегодняшний день друзей нет. Идея о том, что есть альтернативные регионы, где эти друзья могут возникнуть — это здоровая идея. Но эти друзья не возникнут в стратагеме политики по всем азимутам. Здесь есть несколько тонкостей.

Во-первых, сегодняшняя Россия (наследница СССР эпохи Горбачева) — это держава, которая неоднократно предавала своих союзников, "тасовала их, как колоду карт". Это держава, у которой нет стабильного внутриполитического курса, это держава, которая находится в весьма ослабленном состоянии. Согласитесь, что при таких параметрах говорить всерьез о союзниках тяжело. Но главное — нынешняя Россия даже для ее потенциальных союзников и поныне выступает как "дефектный субъект", т.е. субъект, у которого нет реально проводимого устойчивого стратегического курса, и по отношению к которому очень трудно выработать надежный долговременный политический консенсус. Такое мнение о нынешней России складывается, кстати, уже не только на Западе. Оно складывается в Азии, оно формируется сейчас буквально по всему миру, по всем этим самым пресловутым и вожделенным для российских военных и дипломатов "азимутам" сотрудничества.

Сначала России надо стать другой, — сильной и постоянной, — и убедить всех, что эта трансформация — всерьез и надолго. Затем ей надо строить те или иные союзы. Фаза самообретения должна "ну хоть чуть-чуть" опережать систему наведения мостов! Иначе — все без толку!

Отдельно следует рассмотреть вопрос о том, насколько и в какой мере мы можем открепиться от Западной Европы. Конечно, мы можем отойти от нее. Мы не обязаны бежать туда вприпрыжку. Но каковы объективно наши интересы там? Что там происходит? Что и в какой мере мы делаем сейчас? С какими козырями на руках строится наша внешнеполитическая игра сегодня? Европа всегда будет (как бы мы к ней ни относились и как бы далеко от нее ни отшагнули) определенным и весьма существенным нашим партнером. Хотим мы того или нет, но мы сильно зависим от положения дел в Европе.

Я говорил уже о позиции бывших наших союзников по Варшавскому Договору. Всем хорошо известны причуды украинской и молдавской политики. С каждым днем эти причуды будут переходить в реальные опасности и угрозы. Не следует забывать и о таком важном обстоятельстве, как евроденьги. Русским все время намекают, все больше намекают, а на этой неделе, я думаю, опять намекнут, что американцы — это организаторы движения средств Европы и Японии в сторону России, а не собственники направляемых в Россию средств, каковыми американцам все время хочется казаться, но каковыми они отнюдь не являются. И эти намеки из деликатных (ибо никто не хочет портить отношения с США напрямую) превращаются во все более жесткие, и все более, я бы сказал, грубые.

Европа была главным театром действий для традиционной российской дипломатии. Европа спрашивает в лице разных стран, остается ли она для нас таковой. Она не получает ответа. С точки зрения европейских (относительно и условно!) прорусских сил и структур, привычный узор российской политики нарушен с распадом СССР. Нет партнера для стратегического концептуального диалога — он просто испарился с обрушением СССР. Как отмечают европейские аналитики, в России говорят сегодня по поводу стратегии все и всё, а не реализует никто и ничего. Кое-кто из политиков Запада честно признается в том, что эта позиция, когда говорят все, а не решает никто, начинает им нравиться. Говорят, что в этом есть "своя печальная прелесть". В Европе сейчас (и это стало уже более чем очевидным) у нас на глазах заново расставляются вехи. Нас постоянно спрашивают: понимаем ли мы, что неучастие в этом процессе новой расстановки вех означает только одно — что все вехи будут расставляться против России?

Господствует следующий (обидный для нас, но не лишенный справедливости) тезис.

Считается, что Россия сдала свои интересы сознательно. Ей показалось, что лучше было передать их в престижный клуб продвинутых государств и сказать: "Делайте с моими интересами, что хотите!"

"Россия не просто слаба, — говорят люди, придерживающиеся этой точки зрения. — Обиднее всего, что она сегодня хочет быть слабой. Видимо, ее эта слабость устраивает". Подобная установка на фоне новой еврореальности чревата большой бедой.

Германия сегодня — это как бы еще ФРГ, но уже и не ФРГ. Германии выгоднее казаться ФРГ. Она прикладывает огромные усилия к тому, чтобы казаться ФРГ, и считает, что это умный и дальновидный курс. Возвращение Германии в Восточную Европу — происходит! Только одно из направлений этого возвращения — продвижение ФРГ под флагом НАТО в Восточную Европу! Есть и другие технологии явной и неявной экспансии.

К их числу относится, например, совершенно новый североевропейский феномен. Глубокая экономическая интеграция Швеции и Финляндии, то есть интеграция Северной Европы в Европу, как единое целое, всеми воспринимается как реализация немецкого интереса. У нас на глазах формируется промышленная ось, которая идет с юго-запада Германии в Финляндию. Но это — лишь одна из осей немецкой экспансии.

Вторая ось — горизонтальная, западно-восточная. Она проходит с севера Италии и юго-запада Германии через Австрию и дальше в Юго-Восточную Европу. Она проходит и по Балканам, и по Румынии и представляет собой тоже ось немецкой экспансии.

Австрия и ее углубленные отношения с ЕС воспринимаются стопроцентно как реализация немецкого интереса.

Но особое внимание привлекает сейчас региональные структуры альпийского сотрудничества — новый феномен европейской политики, который связывает между собой территории "Прииталья" и, в сущности, является плацдармом для входа Германии в саму Италию. В ближайшее время начнется углубление альянса между Италией и Германией. Речь идет о 6-8 месяцах, не более.

Отдельно следует оценивать феномен оттеснения на второй план ряда средиземноморских стран.

Франция уже ощущает на себе руку Германии. Но это воспринимается совсем не так, как нам хотелось бы. Во-первых, Франция, видя, как Германия наступает, видя, как она вышвыривает Францию из Португалии, частично из Испании и из Северной Африки, вовсе не стремится при этом поднять флаг войны против Германии. Напротив, Франция идет путем укрепления союза с Германией. Франция ищет все пути для укрепления союза. Это выражается в ее позиции по Австрии и по единым войскам Европы. Франция исподволь хочет изменить баланс отношений Германия—Франция. И она будет для этого и впредь выпячивать свои ядерные потенциалы и возможности. Она будет долго, я бы сказал, — по возможности долго, — "торговать" этими ядерными возможностями. Она резко усилит технологическую гонку в сфере космических технологий. И при всем при этом Франция не будет на данном этапе (в отсутствие СССР и вне ощущения четкости и надежности стратегических приоритетов российской политики) конфликтовать напрямую с Германией. Если это произойдет, то, по оценкам французских аналитиков, не раньше 1998 года, когда процесс разрастания Германии начнет приобретать слишком уж опасный характер, а Россия — волей-неволей определится и начнет реально выстраиваться в новый блоковый мир.

Сейчас Франция напряглась. Франция ощущает немецкую опасность. Нет ни одного крупного французского специалиста по анализу политического процесса, который не признавал бы эту опасность. Это делают все ответственные французские эксперты и политики, вне зависимости от того, относятся ли они к "левому" или "правому" лагерю. Но мы не должны делать из этого вывод, что при существующей расстановке сил Франция вновь начнет искать глубокого контакта с Россией. Это очередная наивность козыревской и неокозыревской политики, с ее утопической идеей активной кооперации, и не более! На самом деле Франция действует более тонко и совсем по-иному, в частности, и потому, что понимает российские реалии и знает, что сейчас ей "ничего здесь не светит".

Франция, например, выдвинула на повестку дня вопрос о создании единой противоракетной обороны с Германией. Что это? Попытка слиться в евроэкстазе с Германией? Или — попытка так влиться в германские программы и проекты, чтобы в течение какого-то времени удерживать баланс в свою пользу? Скорее всего второе!

Совершенно особым фактором внешней политики и геополитики является Англия. Целый ряд английских соглашений говорит о том, что Англия хотела бы расколоть Европу, что Англию не устраивает умеренность Франции по отношению к Германии, что Англия ищет инструменты для достаточно глубокого и отвечающего ее интересам еврораскола. Но при этом Англия делает по-прежнему ставку на то, чтобы быть приоритетным и единственным генеральным исполнителем заказов США. Англия не открепляется от США, Англия, напротив, с каждым очередным шагом игры против единой Европы пытается укрепить именно свой (и только свой!) альянс с США.

При этом основная "головная боль" Англии заключается в том, не придет ли в США такое республиканское правительство, которое позволит единой Европе сформироваться без учета интересов Англии. Поэтому для Англии очень важно — решен ли вопрос о том, что Клинтон уже списанная фигура на новых выборах в США, или нет.

Крупнейшие английские аналитики считают, что этот вопрос не предрешен, что Клинтон в сложном положении, но списанной фигурой не является. Все политическое поведение Англии сегодня — предопределено задачей упрочения ее союза с США. Переключить США на свои интересы, доказать США, насколько эти интересы несовместимы с интересами Срединной Европы по моделям Германии, — вот что наиболее важно для Англии! Для англичан сейчас хорошие политики — это те политики, которые готовы объяснять американцам, как говорят, "кто есть кто". И плохие политики — это политики, которые не играют в эту игру.

В такой ситуации трудно сказать, какую новую псевдостратегию будет предлагать Козырев. Но можно утверждать с достаточной определенностью, что это будет псевдостратегия. В Европе русский игрок реально не ощущается. "Русская игра в Европе" — это сейчас умозрительное построение, а не фактическая военно-стратегическая, военно-дипломатическая или специализированная сфера деятельности. Нет реальной русской игры, а значит, нет среды для той или иной не умозрительной дипломатии.

Разумно ли в этих условиях стращать собой Запад, как это пытаются делать наши военные и политики? Вряд ли! Мне кажется, что разумнее сегодня было бы предложить несколько концептуальных построений, которые на Западе воспринимаются с пониманием. Ведь Запад начинает ощущать, что под личиной постсоветской евроидиллии, (которая Запад как "коллективное целое", в общем, устраивает) начинают закипать совсем другие процессы. И, в принципе, Запад готов был бы признать, что эти процессы являются столь угрожающими для его фундаментальных интересов, что ради их блокирования стоит пожертвовать многим. Подобно полякам, нам стоит сегодня поднять вопрос о цене стабильности в Европе. Но — под другим ракурсом и с других позиций. Дело в том, что Россия сегодня действительно держит руку на кнопке особой опасности, которая может быть усилена или погашена в зависимости и от того, как будет протекать ее диалог с Западом, и от того, какой характер примет ряд процессов внутри самой России.

Россия — не региональная держава. Она — либо фактор мировой стабильности, либо источник глобальной нестабильности. Россия, к сожалению, сегодня выступает как очень эффектный источник глобальной нестабильности. Важно показать, что эта нестабильность может развиваться вовсе не в соответствии интересам многих сил на Западе. Тут не нужно блефовать, хотя бы потому, что это действительно так. Однако осознания масштаба угрозы своим витальным интересам на Западе пока недостаточно. Помочь движению в сторону подобного осознания непросто. Но это возможно. И, повторюсь, здесь никакого блефа не нужно! Правда о ситуации такова, что ее одной с избытком достаточно для "переоценки многих западных внешне- и внутриполитических ценностей". Правда эта, как говаривал один герой Грибоедова, "хуже всякой лжи".

Трудность ее развертывания состоит в том, что речь идет о сущностной правде, а не о правде суетных мелочей. Большая часть западного аналитического мира не способна воспринять эту правду по целому ряду причин. Поэтому видимость выдается за сущность. А сущность... Эта сущность достаточно хитра и умеет скрыть себя за яркими, крикливо подаваемыми видимостями. Более того, гротесково демонстрируя себя ("вот я в Хорватии, вот я в Азербайджане, вот я, как Фигаро, то здесь, то там, что изволите?"), эта хитрая сущность своими псевдопроявлениями гасит шок реальности. В результате западный политический и аналитический истеблишмент отказывается признать то, что он давно уже должен был бы признать, и признание чего фундаментально бы изменило все константы глобальной политики.

Каков масштаб возможных в случае такого признания изменений? В качестве одной из трансформант можно было бы указать на (неизбежное в случае извлечения головы западного экспертного сообщества из-под страусового крыла симпатичной для него Видимости) признание того очевидного уже обстоятельства, что геополитический процесс уже вышел за допустимые рамки. Какие? Недавно я прочел доклад в Иерусалимском университете, который так и назывался "Хитрая Сущность". В этом докладе речь как раз и шла о прорыве определенных рамочных ограничений в ходе трансформаций мирового процесса, происходящих на протяжении последних десятилетий. Я думаю, присутствующим будет небезынтересно ознакомиться не с отдельными модельными разработками, но с аутентичным текстом, тем более, что российско-израильский диалог постоянном пребывает в поле клубящихся и множащихся мистификаций.

Кроме того, место, время, цель, нюансировка входят для меня и моих коллег в понятие метаязыковой среды развертывания политических концептов. Концепты же, в отличие от понятий, — не знаки, а суверенные сущности, бытие коих возможно только в единстве текста и собеседника. Чем больше собеседников и пространство коммуникаций, тем яснее, на наш взгляд, становится тот объем, который исчезает при отстраненном изложении. Подлинный объем включает в себя, как нам кажется, особый смысл, размещаемый между словами и поверх них.

А посему — зачитываю текст того доклада, прочитанного в Иерусалиме, ничего не сокращая и без каких-либо корректив. Как говорят, "слово в слово".

ЧАСТЬ 2
Хитрая сущность

1.

Я благодарен госпоже Стефани Гофман за ее любезное предложение прочесть в вашем центре лекцию по столь серьезной тематике. Я благодарен также собравшимся здесь ученым за их согласие участвовать в рассмотрении проблемы, обозначенной темой лекции. И, наконец, я благодарен тем израильским практикам, которые задолго до данной лекции признали выявленные и описанные мной и моими коллегами тенденции заслуживающими серьезного рассмотрения.

2.

Что я имею в виду под серьезным рассмотрением? Связано ли это понятие для меня с представлением о собственно научной респектабельности, солидности, или об общепризнанности? Вряд ли. Скорее, речь идет о переводе политиками неких научных описаний из ранга "экстравагантных гипотез" в ранг пусть и небезусловных, но уже слишком острых, слишком зловещих политических рисков, таких рисков, которые в силу их зловещести, остроты и очевидной невыдуманности уже нельзя не учитывать при принятии стратегических решений.

3.

Что ж, как говорят в России, "и на этом спасибо". Но мы-то, я и мои коллеги, убеждены, что выявленные и описанные нами тенденции, способные, как нам представляется, оказать решающее воздействие на столь уже недалекий от нас с вами облик XXI века, представляют собой нечто равно далекое и от рисков, и от фантазий. Это нечто может и должно быть названо шоком новой реальности, той неожиданной и странной реальности, которая именно самой этой своей шоковой странностью мешает, говоря научным языком, объективации наличествующего, приданию этому наличествующему статуса некоей становящейся у нас на глазах Новой Сущности.

На референдуме 1993 года главной коронной картой борцов за демократию и права человека в их борьбе с так называемыми красно-коричневыми была чеченская идентичность Хасбулатова. "Злой чечен ползет на берег!" Под этим флагом шли на референдум люди, для которых еще за год до этого любая апелляция к национальной идее считалась гнусностью и фашизмом. Казалось бы, куда ярче, куда как нагляднее демонстрировала себя новая сущность.

4.

Но была ли она замечена и адекватно оценена? Ничуть! И это далеко не случайно. Когда-то Геббельс сказал, что "нужна очень наглая ложь, чтобы народ в нее поверил". Видоизменяя это высказывание, можно утверждать, что некая Новая Сущность, стремящаяся к саморазвертыванию и одновременно к длительному по возможности пребыванию инкогнито, должна являть себя с чрезмерной наглядностью, пестрой крикливостью и избыточной пошлостью. И в этом случае ученые ее, эту Новую Сущность постараются не замечать ни при какой степени явленности.

5.

Пока что Хитрая Сущность, кроющаяся за крикливо предъявляемыми тенденциями, с успехом пользуется таким сокрытием именно через гротесковую явленность. Но только ли в этом содержание поразительного и не знающего равных в истории феномена "отторжения Очевидного"? Конечно же, избегание дурновкусия — это лишь одна из причин. Другая — и очевиднее, и значительнее. Речь идет об избегании ответственности. Ответственности и моральной, и интеллектуальной, и политической. Скажем прямо: будучи признанной в своем "онтологическом статусе", эта новая сущность самим таким признанием обратит в прах всю сложившуюся систему моральных авторитетов, критериев описания достоверности тех или иных явлений, мировоззренческих установок. Рассеется ореол кажущегося безусловным "победительства". Растает, подобно знаменитой улыбке Чеширского Кота, безусловная значимость неких (не только для России и СНГ важных) геополитических доверенностей и даже договоров (как подписанных, так и готовящихся). Явит свою абсурдность, наконец, целая череда Нобелевских премий.

"Вы этого хотите?" — спрашивает Хитрая Сущность политиков и ученых с мировыми именами. "Если нет — отмахнитесь от меня, сделайте вид, что ничего не случилось, и продолжайте "пир победителей". "Даже если потом случится Беда, вас ведь не спросят. Разве кто-нибудь призвал к ответственности Чемберлена и Даладье? Ответят другие, кандидаты на роль Злодеев. А вы останетесь "источниками благих намерений", "не сумевшими предотвратить", "недооценившими", "не принявшими всерьез".

6.

Вчера я и члены моей семьи посетили потрясающий мемориал "Яд-вашем". Ведя нас кругами и коридорами Ада, творцы комплекса в финале сводят все маршруты Зла в некую зеркальную комнату, где бесконечной чередой бликов отражаются в зеркалах свечи, символизирующие жизни детей, ценой которых были оплачены все благие намерения и суетные побуждения, все отмахивания от неудобного Очевидного, все пасьянсы и хитросплетения. Все это было сдуто черным ветром той Стихии, которая казалась всем легко управляемой, легко используемой, легко размещаемой на шахматном столе и удобно манипулируемой.

Что же оказалось? Что Зло охотно является на зов, делает некую грязную работу по заказу респектабельных джентльменов... Это, что называется, "в первом акте". А в финале? В финале Зло желает подчиняться лишь своей же внутренней Хитрой Сущности. И, подчиняясь ей, оно разменивает респектабельных джентльменов направо и налево, оптом и в розницу, превращая их и в строительный материал Зла, и в отходы своего производства.

Дьявол для грязной работы, "devil for dirty job" — охотно приходит, делает работу и... Остается. А те, кто его позвали, уходят в небытие. Чаще, кстати, политическое, нежели физическое.

Но главное — их хрестоматийную ошибку своими жизнями оплачивают именно дети. Миллионы детей... Говоря об этом в городе, где находится "Яд-вашем", я ищу понимания не по форме, а по существу. И надеюсь быть понятым соответственно.

7.

Хитрая Сущность демонстрировала себя задолго до упоминавшегося мною "злого чечена". Феномен DFDJ или "Дэвил фор дёти джоб" широко использовался в ходе разрушения СССР. И, прямо скажем, под овации тех, кто не должен был реагировать на это столь позитивно. В чем дело? Когда в Молдавии орали на площадях: "Русских за Днестр, евреев в Днестр", — то всякая попытка указать на риски, связанные с запусканием такого процесса, блокировалась ссылкой на необходимость этого "Ди-Эф-Ди-Джи", дьявола для грязной работы.

Когда в Прибалтике шло неумолимое развертывание неофашистского движения с восстановлением эсэсовских организаций, все тоже объяснялось феноменом DFDJ. Когда на Украине делалась мощная ставка на УНА/УНСО, в Чечне — на Дудаева, а в Грузии — на Гамсахурдиа, речь шла тоже о DFDJ. Но ведь еще раньше, в ходе принятия решения о технологиях, допустимых для борьбы со вчерашним союзником, нынешним геополитическим конкурентом, пусть во многом неприемлемым, но в каком-то смысле (употребляю ставшее теперь модным в России понятие) безусловно вменяемым оппонентом, принцип DFDJ тоже сработал на все 100%. И началось собирание, как говорят в России, "до кучи" всех годных для "дёти джоб", и в первую очередь, элементов, скажем мягко, с "праворадикальной направленностью".

Как это объяснялось? Тем самым, "привычно-порочным" способом: "Эти парни получили страшный урок, они не имеют теперь своей собственной геополитической воли (субъектности), а для грязной работы они весьма полезны. А контроль за ними — в наших руках. Ныне, присно и во веки веков". Оставалось сказать: "Аминь!" Но его, увы, сказали другие. Эти самые обезвреженно-ядовитые парни.

8.

И я берусь доказать это и теоретически, модельно, и на фактическом материале. В любой системе управления есть Центр, носитель Стратегической Воли, Центр, задающий цели. Далее есть звено, преобразующее цели в технологии. И есть блок, исполняющий цели с использованием неких "технологических карт". Я изображу это на отдельной схеме.

Рис.1.
Здесь цифрой 1 изображен ЦЗЦ — "центр, задающий цели", цифрой 2 изображена СТО — "система технологического обеспечения", цифрой изображен БНИ — "блок непосредственного исполнения", или же тот самый "DFDJ", дьявол для грязной работы

Так работает простейшая схема, функционирующая в жестком командном режиме без обратных связей. Такая схема работы малоэффективна, и она, естественно, дополняется так называемой "системой отрицательных обратных связей" (см. рис. 1а).

Рис. 1а.
Нормальные отрицательные обратные связи в целереализующих системах

Изображенные пунктиром обратные связи являются допустимыми, то есть, на строгом математическом языке, "слабыми", "отрицательными" лишь в том случае, когда:

во-первых, сама ситуация является стационарной, линейной, "слабо возбужденной";

и во-вторых, имеет место "ресурсное условие", то есть совокупный ресурс воспроизводства ситуации (СРВС) подконтролен "задающему центру" (ЦЗУ). Это изображено на рисунке 1б.

Рис. 1.б.

Здесь изображенный справа блок СРВС — это совокупный ресурс воспроизводства ситуации, связующая его с блоком целеполагания двойная стрелка — это оператор полного контроля, а блок слева (СВС) со стрелкой — это условие стационарности.

Заметим, что даже в этом случае необходима полнота информации, обычно контролируемая самими исполнителями (блоками 2 и 3), которые, имея цели, могли бы исказить информационную картину и повлиять на решения в нужном для них направлении, но, якобы, не могут этого делать, ибо не имеют Субъектности. Таким образом, даже в предлагаемой вашему вниманию упрощенной схеме уже незримо присутствует изображенное мною в виде треугольника в нижней правой части рисунка УБС — Условие бессубъектности, подкрепленное некими зловещими черными стрелами, адресованными блокам "2" и "З".

Обращаю ваше внимание еще и на стрелки связи между Совокупным ресурсом воспроизводства и "условием бессубъектности". Предполагается, что задающий центр (блок 1) контролирует именно весь ресурс субъектности, включая не только его силовой компонент (армия, силы безопасности, технологии производства и поставки вооружений), не только компонент финансовый (деньги на операции), но и компонент смысловой (идеологии, целеполагания, мотивы и установки).

Это изображено на рисунке 1б с помощью треугольника ТЦ (который мы называем "треугольником целей"). Обращенность треугольника вниз означает, что цели, смыслы, идеологии текут в одном направлении, от высшего политического центра (1), через Совокупный ресурс воспроизводства ситуации (СВРС), полностью (подчеркиваю еще раз!) контролируемый именно этим центром, вниз, к исполнителям акций.

Предположим теперь, что место однонаправленного потока начинают занимать два треугольника, как это изображено на рисунке 2.

Рис. 2.

Возникает изображаемая справа двухканальная система подачи смыслов, идеологий, ориентации. Причем подача от исполнителя идет как в высший политический "узел", так и в блок 2, к разработчикам технологий.

Системщики называют это явление системным смысловым вирусом. Он тем сильнее, этот вирус, чем в большей степени паразитарный смысловой поток СП* превышает интенсивность и значимость основного смыслового потока СП.

Интенсивность вируса (В) может измеряться количественно:

(1)

Такая формула называется "коэффициентом смыслового отражения". В упрощенном варианте можно говорить о "коэффициенте идеологического отражения". Существуют процедуры, позволяющие прямо или косвенно измерять подобный коэффициент.

Можно также показать, что уже при переходе В через значение "+0,25" система перестает эффективно функционировать. А ведь возможны, как показывает анализ, и многократные отражения с интерференцией и дифракцией смысловых волн, отражения, при которых восходящие смысловые потоки как бы включают в самих высоких системах новые (или забытые) смыслы. Добавим к этому систему потерь в области базовых ограничений.

Во-первых, исполнитель начинает "обрастать" в ходе успешного выполнения крупных операций своими автономными финансовыми и силовыми источниками. Монополия СРВС теряется. Вокруг звена "З" возникают не только смысловые, но и экономико-военные ресурсы, не контролируемые центром (рис.3).

Рис. 3.

СР — смысловой ресурс (ресурс целей.),

СИР — силовой ресурс (ресурс принуждения, террора),

ФР — финансовый ресурс (ресурс подкупа).

Частный случай этого — хорошо известный по Кавказу, Средней Азии и России эффект полевых командиров.

Эти ресурсы, перестраивая сам блок "3" (меняя его статусно, кадрово, психологически), одновременно начинают переплетаться и образуют поле экспансионистских, эрозионных вирусов (поле — Э), атакующее как блок 2 (блок технологов), так и блок 1 (блок политиков-целевиков).

В этот же момент сама ситуация теряет стационарность, происходит "взрыв условия СВС" и теряется эффективность показываемой мною выше восьмерки слабых, управляемых отрицательных связей.

Что происходит в этом случае?

Рис. 4.
Окончательный перехват цели

Фактически — более или менее активная перекодировка блока 2 и, в крайнем случае, раскол блока 1 или отрыв от него тех или иных элементов.

В онтологическом смысле DFDJ начинает срабатывать не как инструмент, а как целеполагатель, не как субъект, а как объект, не как "функтор", а как генератор задающих импульсов.

9.

Дамы и господа!

Готовясь к данному выступлению, я много размышлял о пропорциях, об общегуманитарном, системном, аналитическо-прикладном и даже личностном моменте нашего безусловно непростого и невозможного еще недавно контакта. Сквозь пока еще достаточно абстрактную схему начинает просвечивать некая уже заявленная мной ранее Сущность, ибо "DFDJ" и фазы его самопревращения, описанные мною в этих схемах, далеко не абстрактны. Обширный фактический материал говорит о том, что Сущность, побежденная в 1945 году, заново конституируемая в 1946 году в ходе собрания неких элитных остатков того, что именовалось ранее Ваффен СС, Сущность, сама себя сильно трансформировавшая в ходе мучительного анализа причин своего поражения, Сущность, воспользовавшаяся неким Заказом и оседлавшая этот Заказ, уже готовится к полному овладению Ситуацией, которую она же именует "пост-ялтинской".

В своем победном движении эта Сущность использует все формы "самосокрытия".

Признать ее пришествие, причем, пришествие вторичное, с использованием все того же DFDJ — это значит распроститься с лавровым венком победителя в холодной войне, это значит лишить себя упования на комфорт сионополярного мира, где возможны удобные, приятные миротворческие инициативы, это значит начать предуготовление к неким новым и пока неочевидным, и неудобным, очень трудно осваиваемым формам блокового мироустройства, это значит, наконец, признать ответственность за выпускание из новой бутылки довольно старого Джинна. Все это — дискомфортно до крайности.

И не легче ли отмахнуться от процессов, властно заявляющих о себе в Австрии, этом индикаторе Германии, где на выборах победили весьма своеобразные силы, в самой Германии, во Франции, где Ле Пену осталось дождаться небольшого хотя бы роста исламского фундаментализма в Северной Африке для того, чтобы взять более 30% голосов избирателей, в Хорватии и Боснии, в самой Турции, на Украине, в Прибалтике, на Кавказе, в Средней Азии, Иране, в Пакистане, Японии, США, арабском мире, Израиле, наконец, в России?

Не легче ли назвать эти процессы эксцессами, а тех, кто видит в них явление новой Сущности, объявить творцами очередной теории заговора? Да и саму эту Сущность — разве не проще, образно говоря, "загнать в пятый угол, превратить в посмешище, в плод возбужденных фантазий случайных людей, в орудие шантажа стремящихся вернуть старое сил и структур, а в лучшем случае, в некий, пока еще, слава богу, довольно абстрактный риск, который может быть и стоит рассмотреть в статусе Возможного, но ни в коем случае не в статусе Явленного?

Что можно ответить? Только то, что "Теорию перехвата", чье очень упрощенное изложение было мной здесь представлено, и которую я хотел бы дополнить "Теорией ротации элит" и "Теорией геополитических волн и переходных процессов", я и мои коллеги разрабатывали не один год. Сейчас нас более ста человек, и все модели, в том числе и изложенная здесь концепция перехвата, наполнены для нас сотнями конкретных эпизодов.

Мы не считаем серьезным любой разговор о произошедшем в 1987-1991 гг. без спокойного и респектабельного обсуждения косвенных аспектов произошедшего, соотносимых с генезисом капиталов рода господина Бейкера, господина Никсона и других известных, еще более важных и именно политических, фигур, чье участие в так называемом "перестроечном процессе" было достаточно многомерным и многозначным. Мы не можем не рефлексировать на эпизод, когда одна из близких к господину Клинтону фигур с эксцентризмом, свойственным артистическим натурам, кричала господину Гейтсу, бывшему руководителю ЦРУ: "Ты, вонючая немецкая свинья, убирайся в свой фатерланд!"

Для нас это — лишь, условно говоря, один из множества эпизодов в процессе эрозии блока 2 и блока 1. Таких эпизодов можно назвать десятки, если не сотни. Иногда они связаны со слабо пересекающимися сферами самовыявления, и трудно бывает увязать религиозно-культурные ориентации ряда представителей элитного европейского истэблишмента с потоками боевиков, например, в Хорватию, переправляемыми в определенной последовательности, по определенным, неслучайным каналам, с помощью определенных структур и в определенной смысловой, как мы говорим, логике.

Но никогда мы не гадаем на кофейной гуще, никогда не "философствуем вообще". Мы слишком серьезно относимся к происходящему! И если мы вдруг обращаем внимание на заявление Джохара Дудаева, что его, Дудаева, враг — это суфийский орден накшбандийя, а сам он, Дудаев, — друг одновременно ордена кадирийя, вирда Висхаджи Загиева, — и определенных военных групп в России, влюбленных в Саддама Хусейна, то это не блеф, не случайность. Как не случайны на этом фоне дружеские отношения Дудаева с Гамсахурдиа, почитание Дудаевым отца Гамсахурдиа, подаренный Дудаеву японцами самурайский меч, старые, но отнюдь не исчерпавшие себя японо-кавказские и германо-кавказские каналы взаимодействия.

Двигаясь от одной модели к другой и сочетая логику макропроцессов, чье развитие не предопределяется чьими-либо биографическими характеристиками, с логикой анализа структуры элит в России и связанных с ней странах, я попытаюсь придать ряду своих утверждений максимальную убедительность. Однако, я уверен, что только серия встреч и контактов, основанных на некоем, пусть лишь угадываемом и предвосхищаемом, единстве стратегических целей — способна принести плоды и повлиять на значимые политические решения.

А теперь позвольте мне дополнить предложенную вам модель перехвата моделью многоэтапной ротации элит. Той моделью, которая послужила импульсом к первой моей длительной беседе с тогдашним президентом СССР Михаилом Горбачевым и еще рядом значимых международных фигур.

А началось все с того, что нам удалось количественно показать, во-первых, наличие многослойного разреза в элитах союзных республик и, во-вторых, вывести закономерности, описывающие логику процессов, протекающих в элите при так называемой революции "сверху".

Но вначале — о модели самого Горбачева. Ему процесс революции сверху виделся следующим образом.

Рис. 5а.
Начало процесса

Рис. 5б.
Итог

Мы видим, что в основе модели лежит формула "2,5", то есть l+l*+0,5. Оговорю, что цифры, с помощью которых на предыдущей схеме обозначались слои элиты, и эти цифры имеют разное содержание. В предыдущем случае цифрами обозначены элитные группы, а здесь— веса этих

групп, их активность, их совокупная мощность. Итак, 1 — это вес старой элиты в представлении о ней Горбачева, 1* — вес новой, либерально-коммунистической элиты, 0,5 — довесок демократического охвостья. Тогда же я убеждал Горбачева, что эта формула неверна, что ситуация намного сложнее.

Рис. 6.

Рис. 7.
Геополитическая волна

Цепная реакция в элитных котлах взорвет страну. Позже, на Фонде Горбачева, я напомнил Михаилу Сергеевичу этот эпизод. В ответ он рассказал собравшимся историю о том, как он, беседуя с представителями европейской элиты, услышал от них, что Европа мертва, и для ее оживления нужен "русский котел".

Открытым остается вопрос: что вываривается в этом котле? И в чьих конкретно интересах готовится это "острое блюдо"?

Мне кажется, что в этой связи интересен принцип геополитических волн. Согласно этому принципу процесс, запущенный в какой-то точке, может дать максимальный результат не в самой этой точке, а за ее пределами. В этом смысле — русский котел — это запуск процесса в Европе с перестройкой Европы нынешней — в Миттель Европу по хорошо известным моделям и схемам. Как действует геополитическая волна, можно показать на конкретном примере Турции.

Рис. 8а

Рис. 86.

Сразу же оговорю, что в сегодняшней Турции никакой особый политический экстремизм невозможен. И все расчеты США, Израиля, нынешней Европы делаются исходя из этого. Но в условиях ротации элит...? Турция — это не есть некая данность, это — процесс.

Начинается этот процесс — на периферии, в тюркской зоне. Там ротация элит происходит достаточно быстро. Кстати, в этом нет ничего нового. Радикальная тюркская идеология вырабатывалась и в начале XX века не в самой Турции, а на периферии, в Казани. Это, кстати, свойство почти всех радикальных идеологий, создаваемых обычно эмигрантами, фолькс-идеологами и затем выводимыми на поверхность большого политического процесса.

Диалектика цели и средств, описанная мною в феномене "дьявола для грязной работы", убежден, сработает и в отношении Турции. Делая ставку на модернизированную Турцию против фундаменталистского Ирана и давая Турции крупно развернуться в зоне бывшего СССР и даже в России, Запад пытается скомпенсировать рост иранского фактора. Но на самом деле активизация такого субимпериализма Турции — это аргумент для влиятельных элитных групп России в пользу укрепления ирано-российских отношений.

Дальше начинает действовать синдром взаимного политического подстегивания. На фоне сломанного этно-конфессионального баланса Евразии такой синдром может изменить качество самих "исполнительных механизмов". Попросту — Турция в конце такого процесса станет не нынешней либеральной Турцией, а новым субъектом, чья идеология (и реальная, и декларируемая) в конечном счете окажется крайне жесткой.

К власти придет другая элита. Я не хочу сказать, что идеология Боз-гурд станет доминировать. Но произойдет качественный сдвиг именно в эту сторону.

Вот что такое — эффект геополитических волн, инициируемый "русским котлом".

Предположим, что нечто сходное произойдет и в Европе, и что две тенденции, сойдясь на Балканах, переплетутся так, что ось "Берлин — Багдад" обретет некое, безусловно новое, но в чем-то сходное прежнему наполнение. Что тогда? Вот, пожалуй, основной из вопросов, на который мне хотелось бы дать свой ответ.

10.

Я не специалист по Ближнему Востоку и не считаю себя вправе рассуждать о тех проблемах, конкретикой которых я до конца не владею. Но я хотел бы предложить методологически-рискованный, но не бессмысленный взгляд на ближневосточную проблему с точки зрения всего выше сказанного.

Итак, существовала сверхдержава — Советский Союз, строивший свои отношения с третьим, в том числе и арабским, миром, исходя из определенных идеологических оснований.

При этом, уже с конца 70-х годов, было ясно что конфронтация двух сверхдержав, СССР и США, вошла в определенные берега и носит во многом игровой характер. В каком-то смысле СССР играл двойную роль — сдерживал радикализацию исламского мира, разумеется, относительно и в своих интересах (в том числе и в целях стабилизации в Средней Азии), и одновременно косвенно, своим присутствием и зонами своего контроля, диктовал США и Западу в целом безусловные приоритеты в отношении Израиля. Теперь такого мира, как нам говорят, нет. А есть становящаяся...то ли многополярность, то ли монополярность, но в общем, нечто хорошее.

Тогда, конечно, Израилю надо урегулировать отношения в арабском мире. У ислама нет патрона-сверхдержавы, он отвязан, расколот, слаб. Израиль силен. Вместе с тем его прежняя функция для США теряется. И надо, как говорят русские, "ковать железо, пока горячо". Все разумно. Не говоря о том, что урегулирование отношений с окружающим тебя миром необходимо всегда, а любой стресс, в том числе и военно-мобилизационный, рано или поздно рискует обернуться дистрессом.

Все правильно, все хорошо. Но лишь с одним "но". А что, если ожидаемая идиллия (монополярность, разумная многополярность) — это иллюзия? Что, если мы имеем узкую полосу транзитного мироустройства, переход от одной биполярности — к другой, еще более жестокой. Что, если нынешняя эпоха, это не временное плато (рис. 8а), а всего лишь "временная щель", узкий благополучный переходный период от относительного неблагополучия к неблагополучию еще большему? Что тогда? Тогда (рис. 8б) Израиль просто не сумеет развернуть смену форм и структуры приоритетов и окажется в очень сложной, мягко говоря, ситуации.

Ошибочно в этом случае и отношение Израиля к России. Если плато имеется — тогда действительно, с распадом СССР Россия перестает быть зоной повышенного геополитического интереса. Но если плато нет, а есть Россия как источник реструкции мира (ротация элит, транзитная многополярность, DFDJ, геополитические волны и др.), то что есть невнимание Израиля к России, ее низведение до регионального фактора? Это и есть упоминавшееся мною с самого начала обольщение Хитрой Сущностью, не более.

И есть сама эта "Хитрая Сущность", выступающая за пунктирно затронутыми мною темами. Если "Хитрая Сущность" — это не химера, а некая шоковая реальность, то речь может и должна идти о сдвоенном внимании к России — внимании и к источнику еще не одновариантной реструкции всех мировых реалий, и ... как к возможному сильному стратегическому союзнику в новом мире. Союзнику, возможному, конечно же, лишь при определенном развороте реструкции, что полностью зависит от протекания идеологического, шире сказать — смыслового процесса в России.

11.

Понимание происходящего в России Западом очень отстает от темпа протекания самого процесса.

На Западе вдруг стали говорить о роли охраны президента в жизни страны. Но ведь этот феномен не изолирован. В России вообще идет становление охранократии. Это свойство всех нестабильных обществ.

Силовые структуры — это не безгласные инструменты. У них есть свои преференции. И ценой услуги октября 1993 года были не только бюджетные уступки ВПК. Изменился климат, была заплачена высокая кадровая и идеолого-политическая цена.

Вдумаемся, однако, в еще более ранние реалии постсоветской эпохи. Ведь пришедший к власти субъект был весьма неоднородным везде. Только сумасшедший мог говорить о победе демократов в Таджикистане. В Таджикистане демократов нет, не было и не будет.

Но и в Прибалтике, и в Молдове, и на Украине, и в России гетерогенность вознесенной наверх элиты была отнюдь не меньшей. Наверх поднялся — весь совокупный (и очень, очень разный) антагонист предшествующему (как в целом советскому, так и перестроечному) периоду. И — тоже совокупный и очень разный субъект DFDJ. Дальше началась некая сепарация.

Демократическая идеология, став знаменем переходного периода, обрекла себя на транзитную роль.

И теперь приходится говорить о главном: этой идеологии и этой влиятельной группы в России больше нет. Произошло то, что может быть названо полным проеданием потенциала демократических и, шире, правовых ценностей, их полной дискредитацией и самодискредитацией в России.

Говорить об этом с западными специалистами пока тяжело. Это напоминает необходимость спорить о том, больше 2Х2 нежели 6 или меньше, твердо зная, что это четыре. В Израиле —легче, чем в США.

В США еле-еле соглашаются, что 2х2 все же чуть меньше 6 и равно, к примеру, 5,5. В Израиле, где знание России больше, уже соглашаются признать, что 2х2, видимо, не многим более 4. На рисунке 9 я попытаюсь изобразить эту тенденцию.

Рис. 9.

Эта схема представляется мне крайне важной.

Точка А — это фокус рассмотрения проблем западным сообществом. Побеждает ли в России демократия? По многим характеристикам да, но ... Однако, если... и так далее.

Точка В — это точка продвинутой фокусировки. О'кей, говорят в этом случае, будет не демократия, не Сахаров. Но Солженицын, Шафаревич, локальный культурный национализм...

Все это — в прошлом. Все это похоронила Чечня. Я мог бы много говорить, как и почему это рухнуло. Скажу лишь вкратце. Россия — немодернизируемая страна. Русские — великий народ, но не нация. Крупная буржуазия делегитимизирована и недееспособна. Развитие России шло не по модернизирующим, а по альтернативным модернизации законам.

Модернизационный проект, навязываемый России, может привести только к ее веймаризации. И уже привел к ней.

Реально Россия сейчас находится в точке С. Причем стенки идеологического коридора очень сдвинулись.

В "С" — находятся почти все, от Жириновского до Козырева. И это не случайно. Кстати, отмаливая свои демократические ошибки, вчерашние демократы будут сдвигаться дальше в сторону по течению, нежели те, на ком нет кармы предшествующего периода. И мы еще услышим от них очень и очень многое.

Но и точка С — это не финиш, ибо есть инерция, есть цели, есть подробно мною описанный DFDJ.

Хитрая Сущность стремится любой ценой проскочить в тот черный ящик, который, скрывая его суть и содержание, лукаво называют "евразийством". Однако, речь идет не о славянофильстве, не о неосоветских моделях. Речь идет буквально о неких моделях и схемах, адресующих к Ваффен-СС.

То есть — о радикальном тевтоноисламизме (часто с буддистским привкусом).

О том, как варится эта смесь, можно было бы порассказать многое. В частности, в 1992 году, к осени, когда назрели определенные потенциалы Хитрой Сущности, и она готова была снять маски в России, с прибалтийской подачи, кстати, начал выходить журнал "Гиперборея", вдруг приобретший узкую популярность в определенных частях силовой элиты. Там вышло, в частности, следующее стихотворение:

"Мы отстояли наш Берлин

От козней Интернационала

В анналы будущих былин

Войдет мистерия металла

Несокрушим оплот вождя

Как ни стараются плебеи

Мы ждем небесного дождя

С высот своей Гипербореи

Мы ждем падения Луны

На обреченную планету,

И продолжения войны

Льда и Огня, Зимы и Лета.

Наш Черный Орден сохранен

И обрушенью неподвластен,

Он ночь за ночью,

День за Днем

Шлифует зубы волчьей пасти.

Знамена вверх! Идут полки

На Куру, жертвенное поле,

И новый вождь нам жест руки

Простер вперед как символ воли!

Среди обломков и руин

Того, что звали вы культурой,

Стоит мистический Берлин —

Суть алхимической тинктуры!"

Для людей, знакомых с ядром фашистского и неофашистского мифа, ясно, о чем здесь идет речь.

Одновременно вышли десятки книг по оккультно-мистической традиции III рейха, вышел журнал "Элементы", пошла инфильтрация фашистского вируса в крупные оппозиционные структуры.

Это удалось отбить тогда. Чьими усилиями? Демократов? Поверьте, они только подливали масла в огонь. Бои давали идеологи советизма, для которых такое заигрывание отнимало у России Победу, националы-антиисламисты, идеологи национальной России, не приемлющие возврата к "дранг нах Остен" и потери Украины, просто честные люди с нормальной патриотической ориентацией.

Но главное — все это подействовало только вместе со сменой правительства в США. Приход Клинтона имел большой резонанс в российских структурах, отвечающих за развертывание Хитрой Сущности. На фоне левого мондиализма, как говорят представители таких структур, было признано преждевременным "раскрытие всех карт".

Это произошло в 1992 году. Теперь, на пороге 1996 года, определенные ценности и проекты оказались дискредитированы не только в России. Идея нового курса Рузвельта терпит фиаско.

Каким будет 1996 год?