Сергей Кургинян

СУТЬ И МУТЬ

Какие крупные проблемы актуализируют выборы-2008?

Доклад на заседании клуба "Содержательное единство"
31 января 2008 года

Коллизия метода

Говорят, что политическая полемика плохо сочетается с аналитикой. А еще говорят, что в спорах истина не рождается, а гибнет. Тут все зависит от качества спора. Если спор превращается в перебранку, то гибнет все. Ибо перебранка уничтожает суть и взращивает муть. Торпедированная перебранкой суть начинает тонуть в этой самой мути. Торпеды перебранки... Взрывы... Пробоины... Волны мути... Тонущие корабли смысла...

Увы, это не фантасмагория, не плод дурного сна, а опасная и реальная тенденция. Причем тенденция стремительно нарастающая. Таковым это видится лично мне. И я хотел бы передать другим это свое - поверьте, отнюдь не алармистское - видение российской реальности.

Но есть перебранка, а есть полемика. Если, опасаясь мути, порождаемой перебранкой, отменить полемику как таковую, то суть окажется тоже отмененной. Иначе, чем при перебранке, но со сходным смысловым результатом.

Диалогичность - неизмымаемое слагаемое любого гуманитарного научного изыскания. Можно, конечно, свести ее к нулю. Но тогда изыскание превратится в изложение. А это весьма прискорбная метаморфоза. Так обстоит дело даже в случае строгой гуманитарной науки. Стократ прискорбнее будет обстоять дело, если изъять диалогичность и полемичность из политологии. Ибо политология - не вполне наука. Делая столь сильное утверждение, я должен уточнить, что имею в виду.

Начну с того, что я не имею в виду. Я не имею в виду, что политология должна быть деинтеллектуализирована в связи с упрощенностью тех ситуаций, с которыми она сталкивается. Я, напротив, убежден, что политология сталкивается с невероятно сложными ситуациями. Что она катастрофически не соответствует этой сложности. И что ее интеллектуализм необходимо стремительно наращивать.

Но это другой, ненаучный, интеллектуализм. Если я скажу, что он не академический, то читатель с облегчением вздохнет и согласится. Но я не хочу так успокаивать читателя, потому что альтернативой академической научности является прикладная научность. И сказав, что политология - это интеллектуализм без академичности, я могу быть понят так, будто ратую за прикладной научный интеллектуализм. Что исказит суть коллизии. Потому что политологический интеллектуализм радикально отличается и от фундаментальной (академической) науки, и от науки, так сказать, прикладной.

То есть политологический интеллектуализм - вообще не вполне научный. Такое утверждение гораздо более эксцентрично, а значит менее респектабельно. Но я не гонюсь за респектабельностью ради респектабельности (как, впрочем, и за эксцентрикой ради эксцентрики).

Я всего лишь хочу предельно точно выразить существо этой самой "коллизии метода". Существо же это выходит за рамки политологии. Оно адресует к природе самой политики.

Ну, и какова же ее природа? Если предложить мне выбрать, к чему ближе политика - к искусству или к строгой науке типа физики, то я скажу, что к искусству. На самом деле реальная оценка места политики в видах и родах человеческой деятельности намного сложнее. И тут я возвращаюсь к вопросу о не вполне научном интеллектуализме, свойственном и политологии, и политике.

Ведь что такое наука? Особенно строгая естественная наука - та же физика, например. Это сфера деятельности, в которой субъект, именуемый исследователем, осуществляет некие процедуры, раскрывая содержание объекта. Объект не знает о том, что исследователь его исследует. Все парадоксы квантовой механики, проблематизировавшей это утверждение, мне представляются все же не более, чем игрой ума.

Эйнштейн, будучи светским человеком, сказал: "Бог не играет в кости". И этим выразил очень многое. Гораздо большее, чем принято думать. Он апеллировал к определенному богу (богу монотеизма, "богу единственному", указав, что тот вообще не играет, ибо играть ему не с кем).

А значит игра (в кости или во что-либо еще) - это прерогатива низших иерархий. Отпавших от высшей воли и кривляющихся до поры, до времени. Пока эта высшая воля не скажет "цыц!" и не вмешается в полной мере.

Как бы там ни было, игра действительно предполагает наличие двух или нескольких субъектов, имеющих набор возможностей, эффективное задействование которого предполагает ненулевую вероятность выигрыша.

Играющие субъекты - это именно субъекты. Они способны формулировать и проверять гипотезы о планах противника. Соответственно, противник способен дезинформировать соперника по поводу своих планов. А соперник способен отделять с помощью каких-то интеллектуальных процедур дезинформацию от информации. Получив информацию, игроки пытаются загнать друг друга в капкан. В любом случае, они моделируют свои действия на основе неких серьезных предположений о предстоящих действиях противника.

Описанные мною процедуры (дезинформация, выявление дезинформации, создание препятствий для этого выявления, создание реальных коррекций стратегии и имитация ложных коррекций) придают деятельности существенно рефлексивный характер.

Именно рефлексивность превращает рассматриваемую мною деятельность из науки в игру.

Итак, игра - это в каком-то смысле еще более интеллектуальная деятельность, нежели научное исследование. Но это не научное исследование. Джордж Сорос об этом уже много пишет в связи с финансовыми рынками, подрывая своими писаниями основы либеральной экономики. Я не буду вдаваться в эту интересную для меня сферу разграничений видов интеллектуальной деятельности. Я только оговорю, что там, где есть политика, есть игра. А значит политология в существенной степени является аналитикой игры. Я не говорю, что она является только аналитикой игры. Поскольку есть объективные процессы, есть и научная компонента. Но это именно компонента. Иногда она почти доминирует. Иногда близка к нулю.

Но игра есть всегда. И всегда есть ее аналитика. А такая аналитика не просто предполагает полемику, а требует ее как основного средства раскрытия содержания. Я не буду обсуждать, почему это так. Но это так. Именно через полемику аналитика игры раскрывает содержание игры. Полемика необходима в аналитике игры. Перебранка - недопустима. Грань между одним и другим тонка, как лезвие бритвы. Ну, так и надо идти по лезвию бритвы.

Если два шахматиста сядут и начнут плевать друг в друга, то это не чемпионат по шахматам. Но если они играют - то они отвечают друг другу. Один делает ход. Другой - ответный ход. В политике ответ - это полемика.

Не я начал полемику. Но занимаясь политикой, я просто не могу от нее уклоняться. И, повторяю, я твердо знаю, что в полемике я могу выразить то интеллектуальное содержание, которое не могу выразить никаким другим способом. И потому я сознательно включаюсь в полемику. И потешаюсь над теми, кто хочет заниматься политикой и избегает полемических обострений. Странные это люди... "Имя им легион"...

Юрий Афанасьев, опубликовав статью "Сирены современной России" в "Новой газете" 25 января 2008 года, возжелал этой самой мути. Он ведь не предполагает чьей-то способности к выяснению отношений иначе, чем через перебранку.

Поддержу я его перебранку - мути будет еще больше. Промолчу - его муть восторжествует над моим молчанием. И можно сколько угодно при этом сохранять хорошую мину... Мол, вы же видите, какая это муть! Это не политический подход! Потому что муть - это нечто, а молчание - ничто. Являясь ничем, оно в политике немедленно превращается в "молчание ягнят". Вольно же было выдающемуся поэту восклицать, что "не волк он по крови своей". Сказав, что он не волк, он отрекомендовался ягненком. Со всеми вытекающими последствиями.

Итак, я должен ответить, но не наращивая эту самую муть, а противопоставляя ей суть. Я не могу это сделать, не выявив суть в пределах афанасьевской мути. Ну, так я и буду выявлять. Каковы бы ни были желания Афанасьева, он, высказавшись, сделал игровой ход. А сделав игровой ход, создал смысл. Даже если не хотел его создавать - все равно создал. Это, между прочим, свойство любой полемики.

То есть он и еще кое-что создал, кроме смысла. И это "кое-что", мягко говоря, избыточно физиологично. Но существует неотменяемый закон этой самой Игры. В ее мирах даже дурно пахнущая физиология превращается в игровой смысл. Потому-то создатели мути не любят посещать подобные миры. И даже отрицают их наличие.

Ну, так и затаскивайте этих самых "создателей" на неудобную для них территорию, а не отмалчивайтесь. Или не занимайтесь политикой. А также политической аналитикой.

Увы, чем консервативнее наше отечественное политическое мышление, тем больше оно чурается игры. Тем неуютнее чувствует себя на ее территории. И потому-то всегда проигрывает. Иногда кажется, что уже нельзя проиграть... Но ведь и тогда проигрывают! Причем в основе этого проигрыша - всегда одно и то же.

Высоцкий это выразил очень емко:

Не мычу, не телюсь, весь - как вата. Надо что-то бить - уже пора! Чем же бить? Ладьею - страшновато, Справа в челюсть - вроде рановато, Неудобно - первая игра...

В той же песне, помимо общего истока перманентного проигрыша (нежелания и неумения играть) содержится набор тех конкретных ошибок, в которые трансформируется подобное нежелание при осуществлении конкретной деятельности, предполагающей доминирование этого самого игрового начала.

Первая ошибка осуществляется уже на этапе отбора кадров:

Я кричал: "Вы что там, обалдели? - Уронили шахматный престиж!" Мне сказали в нашем спортотделе: "Вот, прекрасно - ты и защитишь!"

Начинается все с того, что кадры отбираются по принципу их способности выкрикивать в нужном месте нужные слова. То есть по принципу, весьма далекому от оценки игровых способностей выкрикивающего.

Затем отобранные так кадры начинают играть. Я могу описать, как они играли на поле реальной большой политики с конца 80-х годов. Но я-то заведусь и напишу на эту тему три тома.

А Высоцкий написал одно эквивалентное четверостишие, полностью раскрывающее эту реальную консервативную (охранительную) игровую логику:

Ох вы, мускулы стальные, Пальцы цепкие мои! Эх, резные, расписные Деревянные ладьи!

Вот так и играют - точнее, поигрывают. Цепкими пальцами, стальными мускулами...

Третья ошибка касается выбора консультантов, которые должны сопровождать игру. Подробно цитировать я Высоцкого не буду, прошу прочитать или прослушать консультативные перлы из того же стихотворения, вложенные в уста футболиста, боксера, повара и других. То есть консультируют все, кроме тех, кто способен играть. Хозяйственники, партийные работники, свита.

Четвертая ошибка касается образовательных технологий, которые предлагаются готовящемуся игроку. Тут уж я должен процитировать - ну, не могу удержаться:

Я налег на бег, на стометровки, В бане вес согнал, отлично сплю, Были по хоккею тренировки... В общем, после этой подготовки - Я его без мата задавлю!

Кому-то, наверное, покажется, что я перебарщиваю в цитировании широко известного произведения. Но я с детства помню трагический сдавленный полушепот-полукрик, с помощью которого фронтовые друзья моего отца, оказавшиеся волею случая крупными работниками разных спецведомств, выражали свою обеспокоенность принципами подготовки молодого поколения в этих ведомствах. И говорили, что по футболу, ряду боевых искусств и бегу на разные дистанции молодежь подготовлена блестяще. И иногда начинает казаться, что это не ... (дальше назывались реквизиты спецвузов), а один развернутый филиал института физкультуры.

Пятая ошибка связана с конъюнктурностью учителей. Они, казалось бы, могли бы не перешептываться, а попытаться что-то переломить. Но конъюнктура выше принципа. И это тоже прекрасно отражает Высоцкий:

Честь короны шахматной - на карте, Он от пораженья не уйдет: Мы сыграли с Талем десять партий - В преферанс, в очко и на бильярде, - Таль сказал: "Такой не подведет!"

Таль ведь сказал, не кто-то еще. Его всё же спросили. Он мог отказаться играть с начинающим шахматистом, которому должен дать профессиональную оценку, в игры, не имеющие отношения к профессии. Но он знает, что этот странный парень уже выбран по разнарядке ЦК (или чьей-то еще разнарядке). И что от него ждут комплиментарной оценки.

Замените имя Таль на другие имена и спросите, кто расписывался в соответствующих зачетках? И ведь не только в зачетках!

Шестая ошибка... Ну, как бы ее помягче назвать... Назовем ее "питейно-пищевым критерием, лежащим в основе соответствующей вертикальной мобильности".

И в буфете, для других закрытом, Повар успокоил: "Не робей! Ты с таким прекрасным аппетитом - Враз проглотишь всех его коней!" ...Всё следил, чтоб не было промашки, Вспоминал всё повара в тоске. Эх сменить бы пешки на рюмашки - Живо б прояснилось на доске! Вижу, он нацеливает вилку - Хочет съесть, - и я бы съел ферзя... Под такой бы закусь - да бутылку! Но во время матча пить нельзя. Я голодный, посудите сами: Здесь у них лишь кофе да омлет, - Клетки - как круги перед глазами, Королей я путаю с тузами И с дебютом путаю дуплет.

Как говорится - без комментариев... Впрочем, почему без комментариев-то? Если в новейшей истории основополагающим критерием в выборе ближайшего окружения знаменитого национального лидера была способность выпить сразу три бутылки водки, причем фужерами, а сам лидер стимулировал себя вдвое большей дозой, считающейся летальной по всем медицинским оценкам, то... И кто-то хочет сказать, что такое происходило только наверху? Так не бывает.

Седьмая ошибка связана с бесконечным упованием на то, что в итоге сила все же перекроет любые игровые навыки. Какие конкретные следствия подобной ошибки следует назвать в первую очередь? Наверное, ГКЧП. Но ведь не только. А дозволительно ли спросить, сколько уже заплатили и будут платить за одну эту ошибку? Заплатили распадом СССР. Что дальше?

У Высоцкого ведь все кончается оптимистично:

Я его фигурку смерил оком, И когда он объявил мне шах - Обнажил я бицепс ненароком, Даже снял для верности пиджак.

Кстати, просто чтобы не зацикливаться на одном лишь ГКЧП... В нашей истории был этот самый "бицепс", который так хотелось обнажить за неимением всего остального. Он назывался СС-18... Шире - ядерный паритет. И кому-то казалось, что все кончится кондоминиумом, который с горькой иронией описывает все тот же Высоцкий:

И мгновенно в зале стало тише, Он заметил, что я привстаю... Видно, ему стало не до фишек - И хваленый пресловутый Фишер Тут же согласился на ничью.

Высоцкий-то горько смеялся. А кому-то все это мстилось всерьез - с подачи господина Киссинджера. Только мы видим, чем все кончилось. А точнее, чем обернулось на сегодняшний момент. Потому что еще не вечер. И дальнейшее повторение вышеназванных семи ошибок (ради преодоления которых и создан клуб "Содержательное единство") может обернуться сначала гибелью сотни миллионов наших сограждан, а затем и глобальной антропологической катастрофой.

Итак, не будем уподобляться герою Высоцкого. И игру начнем с обнаружения чужого игрового содержания. То есть смысла.

Кто-то скажет, что я тем самым облагораживаю Афанасьева. А почему бы и нет? Но на самом деле я всего лишь играю. Но как ведется игра подобного рода?

В начале первичный игровой субстрат трансформируется в полноценный политический факт. Это я попытаюсь сделать в первой части исследования. Да, я буду при этом как бы "просветлять" избыточно физиологическую, на мой вкус, публицистику Афанасьева. Но если мне удастся это сделать, то его развернутое высказывание предстанет перед читателем как политический факт, обладающий политическим же содержанием.

Тогда и только тогда возникнет предпосылка для проблематизации содержания этого факта. Ей-то я и посвящаю вторую часть исследования.

То, что я называю фактом и по отношению к чему хочу осуществлять проблематизацию, должно получить название. Поскольку я хочу полемики, а не перебранки, то название должно быть корректным и емким. Перебирая несколько возможных названий и пытаясь оптимизировать указанные два параметра - корректность и емкость, - я в итоге остановился на таком слове, как "легкомыслие". Что это такое и почему к этому надо столь подробно присматриваться? Об этом - в первой части исследования.

Часть 1. Легкомыслие как политический факт

Гость из прошлого

Гость из прошлого - это всегда знамение... Каков гость, таково и знамение. Новым гостем из прошлого стал Ю.Афанасьев, опубликовавший 25 января 2008 года статью в "Новой газете". Называется статья "Сирены современной России". Ну, сирены и сирены.

В этой статье Афанасьев обращается к неким общественным группам, которые чутко следят за тем, что происходит со свободой в моем Отечестве. Ну, обращается и обращается. К кому-то автор всегда должен обращаться... Слава богу, что есть общественные группы, обеспокоенные тем, что происходит со свободой в моем Отечестве. А даже если у Афанасьева есть иллюзии, и таких групп нет, все равно я счастлив, что кто-то еще готов защищать идеал свободы в современной России.

Кто такие "сирены", они же враги свободы? Это (цитирую Афанасьева) - "Кончаловский, Павловский, Михалков, Проханов, Кургинян, Сванидзе, Леонтьев, Соловьев, Радзиховский, Познер, Пушков, Ципко, Шевченко, Мигранян, Марков, Дугин, Третьяков, Доренко, Калягин, Бурляев, Белковский, Глазунов, Никонов".

Согласитесь, что список очень солидный. Охвачен крайне широкий спектр. Широта спектра вроде бы тянет на анекдот. Но я не стал бы торопиться с оценкой. Намного важнее, что список этот воспроизводит некую давнюю либерально-инквизиционную практику. С чего бы это вдруг? Почему Ю.Афанасьев, ратуя за свободу, составляет проскрипционный список врагов свободы - понятно. Как говорила Липочка в бессмертной драме А.Островского "Свои люди - сочтемся!", "в ихнем кругу все так делают". Да, делают, но с разным рвением, соответствующим содержанию текущего момента. Иногда почти не делают. Иногда делают так, что дух захватывает.

Но составление доносительных листов - неистребимое качество наших вольнодумцев и борцов за свободу. И с этим ничего не поделаешь. Почему "Новая газета" дает этому "зеленую улицу" - более интересный вопрос. И еще более интересный вопрос: что сие означает? Что выражает? Что знаменует?

Смысл знамения

Я ведь говорил, что гость из прошлого - это знамение. Так что за знамение-то? В чем смысл? Смысл... Вопрос о смысле в сегодняшней аналитической культуре, согласитесь, чуть ли не подзапретный.

Как-то так получается, что сегодня никто ни в чем не хочет обнаруживать никаких смыслов. Явление - да. Смысл - нет. Ничто ничего не означает, не выражает и не знаменует. Оно есть то, что есть, и все тут. Статья Афанасьева - это статья Афанасьева.

Подобную аналитическую культуру кое-кто называет "песней акына". Но я отвергаю это название и сопряженные с ним образы ("...Степь, караван идет, один верблюд справил нужду, другой... а в чем же соль? Соли нет, одно дерьмо"). Я слишком уважаю фольклор Средней Азии (например, эпос о Манасе), чтобы проводить такие сравнения. И я слишком уважаю верблюда. Верблюд - это корабль пустыни, это героическое и поэтическое животное. Поэтому естественное отправление верблюдом своих физиологических потребностей никак не может быть сопоставлено с первичной публицистической деятельностью Ю.Афанасьева и ему подобных. Потому что верблюд несопоставимо благороднее.

Но то, что "караван либералов" идет и занимается "этим самым", - это точно. Караван состоит из многих. И делают они это один за другим. Сначала это делает Ю.Афанасьев. Затем (неделей позже!) некий гражданин США Б.Парамонов в той же газете делает то же самое. Называется "Песня о Родине". Что именно делает? Сами читайте и нюхайте. Попробовал бы гражданин США Б.Парамонов исполнить такую же песню в отношении США... Но он потому и гражданин США, что пробовать не будет. И будет гражданином США, пока не попробует.

Но почему идет целый караван? В чем смысл (он же - соль из вышеприведенного анекдота). Те, кто должен по роду профессии думать о смысле, почему-то предпочитают считать, что караван есть, а смысла нет ("соли нет, одно дерьмо"). Я же считаю, что смысл существует. А отказ от понимания этого смысла - непростительно легкомыслен.

Легкомыслие становится опасным политическим фактом только тогда, когда совсем разные политические силы начинают в чем-то действовать одинаково.

Если Ю.Афанасьев, Б.Парамонов и другие будут легкомысленно исполнять свои функции, а их оппоненты так же легкомысленно отказываться от анализа продуктов подобной мыследеятельности, то возникнет тотальное легкомыслие. Легкомыслие - не политический факт, а некое свойство определенных мыслящих особей. Тотальное легкомыслие - это макрофеномен и макротенденция. И в этом смысле - политический факт. Когда такие "макро" возникают внутри не отвергающего их общества - добра не жди.

Так что давайте лучше поищем смысл. И для этого обратимся к истории. Наш оппонент считает, что мы никогда к ней не обратимся. Потому что мы легкомысленны, как и он. И на то есть свои причины. Мол, начнешь обращаться, многим мало не покажется.

Не знаю, как многим, но ваш покорный слуга к истории обращался, обращается и будет обращаться. Ибо это обращение - единственный способ нахождения смысла в чем бы то ни было. Начнешь оглядываться на прошлое - и иначе увидишь смысл настоящего. Даже если это настоящее является буквальным повтором прошлого. То есть дежавю. Опять же, важно, на какую тему дежавю.

Итак, жанр - дежавю. Тема - проскрипции.

Проскрипционное дежавю

Дело в том, что Афанасьев уже составлял проскрипционные списки лет этак двадцать назад. Составлял - и оглашал. Оглашал он их на очень модной и влиятельной тогда "Московской трибуне". Сейчас уже забыли, что такое "Московская трибуна", а зря.

Выступая на этой трибуне в те далекие годы, Ю.Афанасьев размахивал моей книгой "Постперестройка" и говорил буквально следующее: "У коммунистов появились мозги, и с этим срочно пора кончать".

Уже тогда возникало несколько вопросов.

Вопрос #1. Почему с мозгами надо кончать? Может быть, надо обрадоваться, что они возникли, вступить в диалог, развить дискуссию? Или собственных мозгов нет, и интеллектуальная дискуссия невозможна?

Вопрос #2. Либеральна ли формула, согласно которой надо кончать с мозгами? Как быть, например, с фразой великого либерала из шиллеровской трагедии "Дон Карлос" маркиза де Позы: "О, дайте людям свободу мысли"? Понятно же, что одновременно "кончать с мозгами" и давать свободу мысли невозможно. Фразу Вольтера "я враг Ваших убеждений, но готов умереть за Ваше право их высказывать" - уже так затерли, что дальше некуда. Но какой без нее либерализм?

Вопрос #3. Как именно можно "кончать с мозгами"? Мысль свободна. Цензура невозможна. Значит, нужно развернуть какие-то неслыханные психологические репрессии. Но это называется "охота на ведьм" или "грязный пиар". Если это устроить, то "прощай, достоинство", и какой либерализм?

Вопрос #4. Что будет после того, как с мозгами покончат? Появятся безмозглые, но не бессильные. Это прямой путь триумфу подворотни. Зачем он нужен либерализму? Подворотня покончит с одними мозгами - займется другими. Потому что для кого-то любые мозги - это пакость, и с ними со всеми пора кончать. Так что, либерализму нужен триумф подворотни? Какой же он тогда либерализм?

Вопрос #5. Кто порекомендовал Афанасьеву так своевременно и мудро заявить, что с мозгами пора кончать?

Начнем с ответа на последний вопрос.

Может быть, никто ничего Афанасьеву тогда не рекомендовал? И это был просто зов его души? Увы, я точно знаю, что была письменная рекомендация. Точно знаю, чья. Знаю я это, как сейчас говорят, не "ващще", а "чисто конкретно". То есть "с точностью до прочтения этой рекомендации".

Но мало ли, что я знаю? Как доказать-то? Мало ли, как! Например, по уровню реакции на указания Афанасьева. Я тогда еще математикой баловался. Хотите, покажу кривые, демонстрирующие масштаб информационной войны, начатой тогда же? Хотите, добавлю к этому хронологию? Информационная война началась через три дня после тогдашнего выступления Ю.Афанасьева. В ней участвовало два десятка газет. Она длилась многие месяцы. В пределах войны согласованно менялись тематические регистры и интонации.

Кто этим управлял? Афанасьев из своей квартиры? Некий штаб в его Историко-архивном институте? До каких пор можно "ваньку-то валять"?

Война строилась на оголтелой лжи. Все нарицательные сейчас творения грязных пиарщиков - "отдыхают". Увы, наш либерализм не вобрал в себя великие идеи гуманизма. Он не считает, что в правде сила. Печатать в своих официальных публичных биографиях, когда и сколько работал у Ельцина, смотреть в глаза оппоненту и говорить "Я не работал у Ельцина", - это норма нашей извращенной либеральной культуры. Печатать свои записки и называть их "записками Кургиняна" - такая же норма.

Кончать с мозгами... Устраивать информационные репрессии... Основывать их на лжи... Применять самые грязные пиар-технологии... И называться либералами, ахая по поводу бесчестности кремлевских пиарщиков... Кто это все исполняет? Наследники идеалов Гюго?

Есть историческая память, и они ее у нас не отнимут. Я это буду помнить. Мои дети и внуки будут помнить.

Но помнить не значит ненавидеть. У меня нет ненависти к либерализму. Вот чего нет, того нет. У меня нет даже ненависти к той патологии, которая состоялась вместо него в России. Я не ненавидеть хочу, я хочу понимать. В любом случае, не бывает патологии такого масштаба, не имеющей политических и культурных корней.

У круга Ю.Афанасьева, взявшего на себя роль ревнителя свободы и назвавшего себя "либеральным", были тогда все возможности для подобной травли. И эти возможности были предопределены исторической ситуацией. Народ поддерживал советский реформационный либерализм, плавно перетекавший в ельцинизм. Ну, куда денешься от правды-то? Поддерживал народ своего убийцу. На руках носил. И в этом его, народа, историческая ответственность.

Но я не буду называть этот народ разного рода скверными именами. Опять-таки, потому что не хочу ни восславлять, ни проклинать. Хочу понимать. Понимание же приводит к тому, что было нечто обоснованное в том народном безумии. Коммунистическая номенклатура страшно загнила. И народ это чувствовал. Не хочу сказать, что он чувствовал только это. В любом случае, его ответственность и правота страшным образом сочетаются. И все мы еще долго будем платить по этим счетам.

Прошло двадцать лет. Все эти двадцать лет мы пытались что-то доказать народу. И что-то, в общем-то, доказали.

Еще больше "преуспели" наши противники - весь этот круг Афанасьева. Они рассказали о себе много. Они раскрылись - бесстыдно и окончательно. Они продемонстрировали, "кто есть что" на языке творимой ими реальности.

Это не бесплатное удовольствие. Теперь у круга Афанасьева нет и в помине сотой доли тогдашней общественной поддержки. Нет и не будет. Так сложилась жизнь. И так они ее складывали.

Возникла новая реальность. И посреди этой новой реальности - "те же и Мартын с балалайкой". Опять, гляди-тка, Афанасьев с его проскрипционными списками. Двадцать лет прошло... Двадцать лет! У проскрипционщика - ни ветра в парусах, ни инфраструктуры. Без всякой поправки на время и обстоятельства, ничего не меняя и ничему не учась, надо взять и "наехать"! И принцип, заметьте, тот же: "Чую, чую, появились мозги! И не там, где это нужно...". Нужно кому?

Мне возразят: "Сам же говоришь, что историческая ситуация изменилась. Так чего дергаешься?"

Отвечаю. Есть ложная концепция исторических изменений. Она состоит в том, что любые такие изменения необратимы. Опирается эта концепция на теорию линейного прогресса. А ее противники говорят, что прогресса нет вообще.

Прогресс есть! И он обладает абсолютной ценностью. Но это, так сказать, крайне нелинейная штука. Иначе не было бы возвратов чего бы то ни было. Не было бы исторических циклов. Не было бы Темных веков или цивилизационных катастроф.

Исторические изменения всегда обратимы. Мера их обратимости определяется разумностью и эффективностью политического класса. Сегодняшний политический класс еще менее разумен и эффективен, чем его номенклатурный предшественник. А потому не пренебрегайте, не фыркайте! Не уповайте на то, что новая почва сама откажется взращивать старые ядовитые семена. Ничто хорошее само собой не происходит. Всегда нужно усилие - интеллектуальное в том числе. Что в данном случае оно должно иметь своим предметом - тоже понятно.

Предмет - либерализм

Ю.Афанасьев выступает от имени нашего отечественного либерализма. И ведь не он один. Я не хочу приравнивать либерализм к его рупорам. Но и противопоставлять одно другому тоже бессмысленно. Надо разбираться с нашим либерализмом, разбираться по существу. Не "кончать с мозгами", как предлагает Афанасьев, а активизировать эту мыслительную деятельность. И не бояться, что появление мозгов у противника чревато для нас опасностью. Тупость чревата большей опасностью. Так что давайте думать о либерализме. Не проклинать, не воспевать - понимать.

Либерализм столетиями проигрывает Россию. Это факт. Но почему проигрывает? И как проигрывает?

Признав факт проигрыша, зафиксируем далее, что либерализм обвиняет в проигрыше Россию. Ее и только ее. Он делает это столетиями. Он бичует эту негодяйку за то, что она не может его полюбить. Он говорит ей, что от этой ее неспособности проистекают все беды.

Заметим, что только наш отечественный либерализм ведет себя подобным образом.

Только он не стыдится такой, позорной и аполитичной, линии поведения. Только он никогда не спрашивает себя, почему он проиграл. И никогда не берет на себя ответственность за проигрыш. Тем самым он лишает себя всяких шансов на что бы то ни было. В том числе, и на саморазвитие. Потому что саморазвитие - это анализ своих ошибок. Своих, а не России.

Наш либерализм не хочет признаваться ни в каких ошибках. Каяться должны все, кроме него. Несовершенны все, кроме него. И особенно несовершенна Россия, потому что она его не любит. Так утверждает либерализм.

И он, утверждая подобное, оголтело, бесстыдно лжет. Потому что несколько раз за свою историю Россия полюбила либерализм.

Она его полюбила в феврале 1917 года и на подходах к августу 1991 года. И оба раза она за это поплатилась исторической катастрофой. Из этой исторической катастрофы Россию потом выволакивали другие, нелиберальные, силы. А либерализм, гаденько разбирая реальные или выдуманные несовершенства этих сил, внутренне остался, что называется, "при своих". Он себя ни в чем не корит. Он своих ошибок не признал. Разве что кто-то в эмиграции слегка поразмышлял над своим соучастием в катастрофах, унесших десятки миллионов жизней. Но именно слегка.

Слегка - это вообще родовая травма российского либерализма.

"Monsieur l’Abbé, француз убогой, Чтоб не измучилось дитя, Учил его всему шутя, Не докучал моралью строгой, Слегка за шалости бранил..."

Вот именно, что всегда слегка. То есть всегда легкомыслие. Оно-то и есть болезнь. И болезнь, представьте себе, отнюдь не случайная. Если учить слегка, то продукт обучения не может не быть легкомысленным. Слегка и легкомыслие - это не случайно однокоренные слова. "Легкость необыкновенная в мыслях", - говорил Хлестаков у Гоголя.

Что показывает Гоголь, тыча нам в нос этим страшным своим героем? Что там, где легкомыслие, там и пошлость. Когда учат слегка, то продукт обучения - всегда пошляк. Это может быть очень эффектный пошляк, ядовитый, злой, но это именно пошляк. Потому что суть пошлости в поверхностных реакциях на то, что никак не может быть при такой поверхностности понято. Ну, не может, и все. Отсюда страшное отвращение нашего либерализма к пониманию чего бы то ни было.

Девяносто лет прошло с 1917-го года. Девяносто лет кто-то прославляет, а кто-то поносит, кто-то обвиняет, а кто-то оправдывает. Сколько можно? Когда-то должен начаться тяжкий труд по объяснению. И более того - пониманию. Объяснение и понимание - не одно и то же. Это раз и навсегда доказал Дильтей. Ну, да ладно...

Для начала отодвинем в сторону понимание. К нему еще вернемся. И обсудим хотя бы обязательность объяснения. От нее-то куда, казалось бы, денешься?

Что такое сталинизм? Предложите аппарат описания феномена, выявите его структуру, определите генезис. Будьте объективны! Ведь это же не плод безумных действий больного человека по фамилии Джугашвили! Так нельзя! А рядом находились тоже больные люди? Вся партия была больна? Хорошо, вся партия. А народ? Без поддержки народа как партия могла победить в Гражданскую войну? Силами латышских стрелков, китайцев, кавказцев и евреев?

Буденный - это кто? Латыш? Китаец? Мингрел? Хасид? Дурочку-то сколько можно валять?

Тогда говорится, что болен был весь народ. И больной народ поддержал больную партию.

Далее возникает вопрос, почему он болен и чем.

Оказывается, что болен он несвободой. Началось, мол, это все с Ивана Грозного. А Иван Грозный откуда появился? Оказывается, что просто такой у нас народ - раб. А рабом его сделала власть. Китайский богдыхан не сделал свой народ рабом. Иранский шахиншах не сделал. Калигула не сделал. Филипп Второй не сделал. А Иван Грозный сделал. А почему это он сделал? Он был так беспрецедентно жесток? Более жесток, чем шах Аббас, "да будет благословенно имя его"? Чем Карл IX, устроивший Варфоломеевскую ночь?

Значит, дело не в жестокости властителей, а, якобы, в особой омерзительности русской души. Которая более, чем любая другая национальная душа, влечется к рабству.

Но если она так влечется к рабству, откуда революции? Да и многое другое. Французы к рабству не влекутся. Но под Гитлера они легли "на раз", за несколько месяцев. Героизм маки, Сопротивление никоим образом оскорбить не хочу. Не хочу - но правда очевидна. Известно, когда начали воевать и когда кончили. И чем кончили, тоже известно. Это - не рабская суть. А у русских - рабская. И потому они гитлеровцев, которые хотели их поработить и уничтожить (документы по плану "Ост" уж никак не выдумки), с колоссальными жертвами выгнали из страны, гнали до Берлина и добили гадину в логове.

Пошляк и на это найдет что ответить. Пошляк всегда на все будет отвечать. Остротой слов он всегда будет умело прикрывать свою внутреннюю суть - гложущую его внутреннюю пустоту. Именно эта пустота и рождает особый тип существования. Достоевский прекрасно описал это... Не в "Бесах", не дождетесь. В "Записках из подполья".

Наш либерал - это человек из подполья. Подполья метафизического, онтологического, политического. "Свету ли провалиться иль мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить".

Подпольная психология, описанная Достоевским, очень глубока и даже трагична в своей отвратительности. Но у нее есть одно ограничение. Люди этого типа категорически неспособны к реализации какой-либо власти. А также осуществлению какого-либо проекта и так далее. Психология этого типа роковым образом воспроизводит раз за разом феномен либеральной импотенции.

Дело не в том, что Барышня-Россия не любит либералов. Дело в том, что либералы специфически любят Барышню. Как известный кот из анекдота ("три часа водил по крышам, все рассказывал, как его кастрировали"). Либералы не хотят окончательного обнаружения Барышней всех особенностей их антропологии. Поэтому они Барышню не только не любят. Они ее ненавидят. Но по известной подпольной схеме и влекутся тоже.

И здесь я могу от ответа на вопрос, почему нет объяснения, перейти к ответу на вопрос, почему нет понимания. Немецкая классическая философская школа, начиная с Шеллинга, доказала, что для понимания нужна, помимо интеллекта, еще одна обязательная мелочь. Она называется любовь. Любовь позволяет проникнуть в предмет не объяснительно, а иначе. Преодолеть ограничения субъект-объектных отношений.

Когда любви нет, то понимания не будет. А когда все заполоняет подпольная ненависть, то не будет и объяснения. Будет только оргия подпольной пошлости, выдаваемая за интеллектуализм. Весь мир уже тошнит от этого. А наши пошляки остановиться не могут. Как не могут и понять масштаба вызова, с которым столкнулся настоящий либерализм.

Придется делать это вместо них. Потому что иначе содержание не раскроешь. Они не хотят развивать это самое содержание. И понятно, почему. Потому что на фоне такого содержания нечто слишком явственным образом обнаружится. Ну, а нам-то что бояться этого обнаружения? Нам-то оно и нужно. И потому мы должны восполнить отсутствие у них масштабного содержания. И перейти от мелочей к главному. Но что же главное?

Тупик свободы

Главное - это тупик свободы. Это огромная трагедия человечества. И обходить ее при обсуждении темы глупо и недостойно.

Я никогда, в отличие от многих, не имел ничего против либерализма как такового. Потому что либерализм связан с такой невероятно важной проблемой, как проблема человеческой свободы. Каждый, кто растаптывает свободу или даже девальвирует ее величие и важность, - для меня омерзителен. А поскольку настоящий либерализм - это подлинный певец свободы, то никакие расхождения с этим либерализмом не побудят меня кинуть камень в его сторону.

Но ведь нельзя не признать, что проблема свободы - это невероятно больная и почти тупиковая проблема XXI века. Что все оказалось намного сложнее, нежели это представлялось великим либералам прошлого. Они-то считали, что человека стоит только освободить, и он взлетит. Освободить его надо сначала политически (Великая Французская революция), затем еще и социально (Великая Октябрьская социалистическая революция и предшествующий ей призрак, который ведь не случайно бродил по Европе).

Потом оказывается, что освободить сразу и политически, и социально может только коммунизм и только в мировом масштабе. Потом выясняется, что есть паллиатив в виде западного социального государства. И что это и есть "конец истории". Потом выясняется, что история все равно не хочет кончаться. И ей надо помочь с помощью интервенций и бомбардировок (сравни - экспорт революций). Но все это мелочи.

Пусть экспорт, пусть бомбардировки. Пусть конец истории. Пусть западная либерально-социальная скука... ЛИШЬ БЫ ВЗЛЕТЕЛ ЭТОТ САМЫЙ ЧЕЛОВЕК. Лишь бы воспарил, освободившись.

Трагедия в другом - что не взлетает. "Хороший ты мужик, - говорила героиня Нонны Мордюковой своему ухажеру. - Но не орел". В этом настоящая трагедия. Потому что если вообще "не орел", то что мы обсуждаем?

Но я и по поводу этой трагедии язвить не хочу. Трагедия - она и есть трагедия. Однако это у Руссо трагедия. И у Декарта, и у Монтескье. И у мучительно выясняющих отношения Локка и Гоббса. И у Сен-Жюста трагедия - Ромен Роллан описал. И у Ленина. И у Рузвельта.

У Афанасьева трагедии нет. У него есть один подпольный фарс на все времена. И что такое его свобода, понять не может никто, включая его самого. Это "свобода от"?.. Это "свобода для"?..

Мне вообще-то кажется, что наш либерализм не только антигосударственен, но и сугубо антигуманистичен. И что он потому и антигосударственен, что антигуманистичен. А что еще могут подарить нам с вами "Записки из подполья" в режиме исторического нон-стоп?

И, опять же, пошляк отбрешется. Он потому и пошляк, что всегда отбрешется. В этом суть определенного типа спора. Когда говорят, что в таких спорах ГИБНЕТ истина, то это емкая, но не вполне точная формула.

Главное, конечно, в сходном, но другом... В том, что в подобных спорах истина НЕ РОЖДАЕТСЯ. Она не обязательно гибнет. Она именно не рождается. Потому что свойства спорящего субъекта таковы (смотри выше). А при таких свойствах - какая беременность и какие роды?

У Генрика Ибсена есть страшная философско-политическая драма. Называется "Борьба за престол". Суть коллизии в отсутствии королевской идеи у того, кто претендует на власть. В итоге этот претендент - ярл Скуле - гибнет ради того, чтобы тот, у кого есть идея, ее осуществил. И осуществивший называет ярла Скуле "пасынком бога".

Наш либерализм не погибнет ради осуществления чьей-то идеи. Как там ядовито писал А.Зиновьев? "Секретарь обкома в бункере не удушится. Он скорее всех удушит, чем сам удушится". Вот так и наш либерализм.

Стыдно и страшно об этом говорить потому, что либерализм этот - не без нашей помощи - "монополизировал" категорию свободы. И ему ее отдали без боя. А свободу многие стали охаивать вообще. Это очень стыдно и мерзко.

Свобода - величайшее благо. И Россия это осознавала всегда. Другое дело, что в определенных условиях люди жертвуют свободой ради чего-то большего. На войне, например, жертвуют. А значит, свобода не является панацеей от всех бед. Иначе перед боевыми действиями в каждом взводе голосовали бы по поводу планов верховного главнокомандующего. И окончательный план принимался бы большинством голосов.

Абсолютно не собираюсь приравнивать все ситуации к военным. Я просто указываю на военную как на контрпример. Карл Поппер, яростный поборник свободы, говорил, что для опровержения чего-либо нужно не набирать статистику, а привести один контрпример. Так вот я и привожу один контрпример на тему о том, что свобода - не панацея.

Она не панацея во время ведения боевых действий? Ну, и хватит. Почему надо оспаривать, что где-то она незаменима? Я тоже так считаю. Проведите границу, покажите, где кончается эта незаменимость. На войне она кончается. Где еще?

Но не ради теоретического спора с Афанасьевым я стал реагировать. И не ради того, чтобы сводить счеты или проблематизировать какие-то дурацкие проскрипционные списки. Главное для меня, как всегда, содержание определенного исторического периода. В данном случае - того узкого и во многом переломного периода, который мы сейчас переживаем. Периода больного и неспокойного. Периода, требующего своей диагностики. А также прогностики. Давайте к этому и перейдем, используя Афанасьева.

Диагностика и прогностика

Мне кажется, что статья Ю.Афанасьева - это диагноз некоего состояния дел в стране. Дело не том, что Афанасьев ставит диагноз. А в том, что его статья - это диагноз. Причем, увы, долговременный.

А главное в этом диагнозе состоит в том, что в нюхе Афанасьеву не откажешь. У него есть нюх, как и у каждого нашего либерала ("у вас был правый уклон или левый? - запишите: колебался всегда вместе с линией партии"). Когда у людей нет ценностей (а я уверен, что у Афанасьева их нет ВООБЩЕ), они чем-то должны ценности заменить. Чем, кроме нюха?

Нюх этот отнюдь не сводится к потиранию рук в связи с выдвижением Д.Медведева. Тут-то как раз у изучаемого мною субъекта наличествует целая гамма противоречивых чувств. Удастся ли охмурить и кинуть... Не удастся... Что можно извлечь... Что потерять?

Есть более масштабный нюх - международный. "Демпартийный" Вашингтон просто оккупирован нашими либералами, которые чуют, что республиканской власти приходит конец, и срочно составляют проскрипционные списки. Мои знакомые из США жалуются, что совокупный список наших сограждан, которые должны пострадать в связи с подозрительной близостью к республиканской администрации США, составляет уже более пяти тысяч человек. Что ничем, кроме доносов, "либеральные гонцы из России" не занимаются. И что в доносах все сосредоточено на очень пошлых вещах (запрет на въезд в США, организация неприятностей по части собственности за рубежом и так далее).

Но это все лишь прагматический невроз, а не подлинная прагматика. За неврозом стоит нечто большее.

Первая причина возбуждения нынешнего либерала состоит в том, что он нюхом чует противоречивость нынешнего российского политического класса. С одной стороны, класс амбициозен и готов поиграть в патриотизм. И даже в самобытность. С другой стороны, он все глубже врастает в западное общество. Это уже не только счета за рубежом. Это собственность, бизнес, образование детей, натурализация семьи за границей и так далее.

Наш либерал хочет быть посредником в отношениях Запада и российского господствующего политического класса. Причем он хочет быть единственным посредником в этих отношениях. И рассматривает свою псевдоидеологию просто как главное и незаменимое доказательство, мягко говоря, лояльности Западу. В этом смысле наш либерал - стопроцентный раб. Просто у него другой хозяин. Не отечественный, а зарубежный. Но рабства ничуть не меньше. Можно обсуждать проблематичность свободы как панацеи. Но нельзя не презирать рабство, причем любое.

Наши либералы любят ссылаться на Салтыкова-Щедрина, бичевавшего, так сказать, почвенное рабство. Но Щедрин был шире. Доказательства уведут нас далеко, я лишь процитирую одно его письмо из Ниццы: "...И везде виллы, в коих сукины дети живут. Это беспредельное блаженство сукиных детей, их роскошь, экипажи, платья дам - ужасно много портят крови...".

В таких случаях говорят, без комментариев.

Не был бы наш либерал рабом - давно бы он что-то смог. А он не может ничего. И злится. И лебезит. Чем больше злится, тем больше лебезит. А чем больше лебезит, тем больше злится. И это первая фундаментальная причина его нынешнего возбужденного состояния.

Вторая причина возбуждения в том, что безупречный нюх либерала улавливает ускоренное загнивание нашего политического класса. Когда загнивает класс, а вместе с ним и страна? Когда класс удерживает власть, причем достаточно эффективно, и при этом не решает общественные проблемы, не отвечает на исторические вызовы. Это классическая формула загнивания. Так загнивала советская номенклатура. Так начинает загнивать новая номенклатура.

И тогда либерал потирает руки, похахатывает, обвиняет прогосударственных дураков, лишенных нюха, в готовности прочно приклеиться к тому, что "вот-вот тю-тю". Его ахи и охи состоят в том, что "негодяи прильнули к власти", а подтекст - в том, что "дураки прильнули к гибнущей власти".

Все, что не решает общественные проблемы и не отвечает на исторические вызовы, - будет гнить и смердеть. И для либерала очень соблазнительно приклеить к этому гниению все живое в России ("идиотские прислужники гибнущего режима"). Это - дежавю на тему распада СССР.

Тогда те, кто хотел отжать до конца минимальные шансы на спасение СССР, шли к гибнущему классу, понимая, что вне него СССР спасти невозможно. И убеждали класс решать общественные проблемы, отвечать на исторические вызовы. Решение проблем и ответ на вызовы, между прочим, не обязательно предполагают демократию, которая - не панацея.

Но ведь может быть и "диктатура гниения"! Для реабилитации демократии скажу, что она не так легко превращается в "бобок", как диктатура. Диктатура гораздо легче начинает гнить и сгнивает дотла. У демократии есть другой иммунитет, если она сочетает свободу с долженствованием, а права целого (общества, страны) с правами части (индивидуума).

Поскольку у наших либералов был только нюх, то они даже не могли понять, как это так можно - идти к гибнущему и протягивать ему руку помощи. Наши либералы - циники. Они вообще не понимают, что такое служение принципу. Для них любой - это тоже циник. Не перепрыгивает, не предает - значит, на что-то рассчитывает, что-то хочет урвать. Такая интерпретация других свойственна людям, считающим, что весь мир устроен по их образу и подобию.

Однако не надо недоучитывать этого нюха. Вы ведь на охоте используете собак? А почему? Потому, что верите их нюху. Но ведь придя домой с охоты, если вы по профессии музыкант, вы не начнете сотрудничать с собакой в деле написания своей симфонии?

Афанасьев может полностью "сойти с катушек", потерять чувство меры, "поплыть" от избытка накопленного яда - НО НЮХ ОН НЕ МОЖЕТ ПОТЕРЯТЬ НИКОГДА. Особенно же нюх на сладкое для таких, как он, загнивание. Потому что живому отвратителен мертвый дух. А для подпольщика он сладостен. Он только этим духом и способен подпитываться, этот самый подпольщик. Потому он его так хорошо и чует.

Поэтому не будем пренебрегать тонкой структурой текста, который предложил Афанасьев. И не будем ссылаться на то, что это дурно пахнет. Если бы наука чуралась запахов, мы бы все еще переживали такие эпидемии чумы и холеры, как в Средние века. Да что там наука! Разве диагностика и прогностика донаучной древности чуралась неблаговонных субстанций? Те же авгуры, например. И не они одни. Занявшись же структурой текста, мы обнаруживаем несколько существенных обстоятельств.

Структура как индикатор

Обстоятельство #1. Как и любой текст, текст Афанасьева имеет смысловую ось. Осью является негодование на то, что всякие там "враги свободы" не только выступают по телевидению, но и имеют театры, журналы, центры...

Это подпольное гаденькое начало, не скрывающее своей откровенно (всегда поражаешься - как так можно?) завистливой сути, содержит еще более скверный подтекст. Тоже абсолютно нескрываемый и обескураживающе бесстыдный. Поскольку в самом факте наличия разных там центров, театров, журналов ничего плохого обнаружить невозможно, а одной завистью сыт не будешь, то Афанасьев делает "ход конем". Поясню на своем примере.

Вот есть у меня театр, журнал и что-то еще. И никакой подпитки от государства это не получает. Не то чтобы я чурался этой подпитки. Но я как-то так привык жить. Афанасьеву это просто непонятно. Любому французу или англичанину понятно, а ему - нет. Афанасьев полностью исключает, что какой-то сумасшедший сегодня будет понижать уровень личного потребления ради того, чтобы обзавестись театрами или журналами. Поскольку театры и журналы нерентабельны, а в феномене их наличия Афанасьеву надо видеть конкретную выгоду, то ему совершенно ясно, что все эти невыгодности - на самом деле прикрытие для выгоды. Меня, мол, "подкармливают", я подкормку с кем-то "распиливаю", кому-то "откидываю", и для этого держу псевдоструктуры.

Англичанин или француз из числа самых прагматичных скажет: "Это он для репутации делает! А уже с репутации что-то имеет".

Афанасьев зайдется подпольным хохотом: "Какая репутация? Кого она сейчас в России волнует?"

ТО ЕСТЬ СМЫСЛОВОЙ ОСЬЮ РАССУЖДЕНИЯ АФАНАСЬЕВА ЯВЛЯЕТСЯ ПОДПОЛЬНОЕ СМЕРДЯЩЕЕ БЕССТЫДСТВО, КОТОРОЕ ГЛУМЛИВЫМ ОБРАЗОМ ХОЧЕТ ВЫСТУПАТЬ ОТ ЛИЦА ЦЕННОСТЕЙ И ЧИТАТЬ КОМУ-ТО МОРАЛЬ.

Обстоятельство #2. Афанасьев проклинает советский период как античеловеческий. Ничего нового, все это слышали миллион раз. И всегда поражало одно и то же. Кто такой сам Афанасьев? Кем он был во время этого "коммунистического ужаса"? Он был часовщиком, кочегаром или пораженцем в правах?

Он был ректором Историко-архивного института!

Что такое ректор? Это номенклатура соответствующих органов. Партийных, министерских и других. Это чиновник, часть системы. Афанасьева кто заставлял быть частью системы? Он хотел быть историком?

Ах, историком! Я читаю официальную биографию.

Окончил аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС в 1971 году.

Увы, все забывается быстро. И у молодого человека, плохо знакомого с партийной инфраструктурой советской эпохи, может сложиться впечатление, что Афанасьев окончил Высшую партийную школу.

Даже если это так - дело серьезное. И отнюдь не автономное от воли того, кто идет учиться именно туда. Ибо - надо и захотеть, и смочь. Поскольку человек, окончивший ВПШ, шел на партийную работу. И редко низкостатусную. Чаще всего ВПШ оканчивали люди, стремящиеся занимать ключевые посты в обкомах. То есть претендующие на членство в политическом классе. Пленум ЦК КПСС - это уже политический класс. А первые секретари обкомов - чаще всего члены Пленума.

АОН при ЦК КПСС - это не ВПШ, а партийный вуз более высокого статуса. Вкратце напомним разницу между ВПШ и АОН, дав небольшую историческую справку.

2 августа 1946 г. ЦК ВКП(б) принял постановление "О подготовке и переподготовке руководящих партийных и советских работников". Отметив неудовлетворительное состояние работы в этой области, ЦК принял решение о создании системы партийного образования. Была поставлена задача: "В целях серьезного повышения политического и теоретического уровня руководящих партийных и советских работников в течение ближайших 3-4 лет охватить партийными школами и курсами... основные руководящие республиканские, краевые, областные городские и районные партийные и советские кадры".

Система партийного образования строилась по номенклатурному принципу и имела закрытый характер. Прием слушателей в школы происходил по направлению соответствующих партийных комитетов и в зависимости от занимаемой абитуриентом должности. При ЦК ВКП(б) в ведении его управления кадров создавалась Высшая партийная школа с трехлетним сроком обучения для подготовки работников "областного, краевого и республиканского масштаба".

В школе было создано два факультета: партийный и советский. Партийный факультет готовил организационно-партийных работников, пропагандистов и редакторов газет; советский факультет - работников государственного аппарата соответствующего уровня. Для переподготовки кадров при Высшей партийной школе были образованы 9-месячные курсы.

При обкомах, крайкомах ВКП(б) и ЦК компартий союзных республик были созданы областные, краевые и республиканские партийные школы. В них был предусмотрен двухгодичный срок обучения руководящих партийных и советских работников городского и районного уровня, а в ряде республиканских и областных школ - редакторов районных и городских газет. При этих школах создавались 6-месячные курсы переподготовки руководящих работников районного, городского уровня, а также секретарей первичных партийных организаций, председателей сельсоветов и комсомольских работников.

Особое место в постановлении ЦК ВПК(б) было уделено вопросу подготовки теоретических кадров партии, которая была оценена как неудовлетворительная. Поэтому ЦК ВКП(б) счел необходимым создать при ЦК партии, в ведении его управления пропаганды и агитации, Академию общественных наук для подготовки теоретических работников: кандидатов наук по политической экономии, экономике и политике зарубежных государств, теории государства и права, международному праву, истории СССР, всеобщей истории, международным отношениям, истории ВКП(б), диалектическому и историческому материализму, истории русской и западноевропейской философии, логике и психологии, литературоведению и искусствоведению.

В аспирантуру АОН принимались члены партии с высшим образованием, с опытом партийно-пропагандистской работы, преподавательской или литературной деятельности, проявившие склонность к научным исследованиям.

Иными словами, АОН была не просто ВУЗом при ЦК КПСС. Это был особый ВУЗ при "святая святых" ЦК - его высших кадровых и идеологических подразделениях.

А ведь Афанасьев еще после этого стажировался в Сорбонне. И когда стажировался? В 1971 году, сразу после окончания АОН, и еще в 1976 году. Кто организовывал в эти годы стажировки в Сорбонне - надо разъяснять?

Итак, оканчивал Афанасьев некое учебное заведение, которое было и сердцем, и одновременно мозгом той самой "античеловеческой коммунистической системы", которую проклинает Афанасьев. Мы видим по Афанасьеву, как работали эти мозг и сердце.

Афанасьева туда на аркане тащили? Туда на арканах не тащили. Там надо было гореть огнем коммунистической "античеловеческой страсти". Ну, он и горел. Как еще?

А вот еще данные из послужного списка. "Член КПСС до 1989 года. Был инструктором райкома ВЛКСМ, работал в ЦК ВЛКСМ, возглавлял Центральный совет Всесоюзной пионерской организации..." Это тоже надо разъяснять?

В декабре 1986 года Ю.Афанасьев становится ректором Московского историко-архивного института. Мой театр в том году хотели в последний раз закрыть. Я хорошо помню, что такое 1986 год. Это год, в который еще абсолютно господствуют все нормы продвижения на ректорский пост. Именно в этом году Афанасьев печатает в "Коммунисте" статью, требуя реабилитации Н.Бухарина и Л.Троцкого. И это абсолютно точный карьерный ход. Не был бы он карьерным, не печатал бы ничего похожего "Коммунист".

Мы что, забыли, что такое "Коммунист"? Это то же самое, что Академия общественных наук при ЦК КПСС, то есть святая святых партийной системы. Это даже не газета "Правда"!

Афанасьев блестяще движется в русле самой концентрированной коммунистической номенклатурной карьерности. И одновременно чует новые веяния. 1986 год - это ЕЩЕ год абсолютного господства всех советских стандартов продвижения по службе. Но это УЖЕ и год постепенного сдвига в идеологии. А что особенного? При Хрущеве тоже были жесточайшие стандарты, но идеология менялась.

Новое веяние 1986 года сродни хрущевскому. Сталин плохой - его жертвы хорошие. Афанасьев прекрасно чует новое веяние. То есть нюх у него впрямь отменный.

Почему нюх? Потому что проходит еще какое-то время, и он называет этих же людей "большевистскими извергами".

Обстоятельство #3. Попутно еще один вопрос... Как бы его помягче-то сформулировать?.. Ну, мы знаем, что кто-то пострадал за свои антисоветские убеждения в советскую эпоху... Как именно пострадал, обсуждать не будем. Но хоть как-то пострадал. То есть реально шел против течения. Мы знаем, что кто-то в гораздо более мягкую ельцинскую эпоху шел против течения и тоже имел издержки... Большие - меньшие... По крайней мере, приобретений не получал. У меня возникает деликатный вопрос: когда против течения шел Ю.Афанасьев, и шел ли он хоть когда-то?

То, что на последней фазе советской системы он от нее "отпрыгнул", делает честь его информированности (нюху), но и не более. Есть у него хоть какие-то основания для взятия на себя роли "борца с системой"? И понимает ли он (а также его сторонники), как именно в глазах не окончательно сошедших с ума людей выглядит претензия на эту роль при абсолютном отсутствии каких-нибудь, хотя бы формальных, оснований для оной?

Трудно же считать такими основаниями то, что Ю.Афанасьев в последний период, который он воспевает как свободный, не сумел построить отношения с олигархами, "борющимися за свободу", и от них, что называется, "схлопотал", де-факто потеряв институт? Это иллюстрация к анекдоту "за что боролись, на то и напоролись", но никак не предъявление способности идти против течения хоть когда-либо и хоть в чем-либо.

Обстоятельство #4. Я не буду тщательно разбирать специфические особенности Историко-архивного института. Я только подчеркну, что он АРХИВНЫЙ. Архивы - это не общегуманитарная прописка в ведомствах. Это другая прописка. Ее тоже нужно было суметь и захотеть получить. А также отработать. Сие вытекает из сути системы, которую Афанасьев сокрушительно проклинает. Вам нравится этот душок? Как сказал бы Достоевский, "душок’с". Ну и нюхайте такой вариант страстей по свободе а ля Ю.Афанасьев. В этом исполнении и с этими модуляциями.

Обстоятельство #5. Будем считать, что мне нечто приснилось. И не более того. Давайте рассмотрим мой сон. С оговоркой на то, что это сон. Или гипотеза.

И представим себе, что в Советском Союзе в прямой увязке с теми органами, которые особо ненавидит рыцарь свободы и противник авторитаризма Ю.Афанасьев, создавались спецнаучные продукты по перестройке. В этих продуктах перестройка называлась "Модернизацией". И рассматривался в качестве обязательного классический модернизационный цикл, называемый еще полным циклом французской буржуазной революции.

Цикл включал в себя (это общеизвестно) жирондистов, якобинцев, термидорианцев, бонапартизм (директория, консульство, империя), реставрацию, новый революционный всплеск и так далее. Утверждалось, что только подобным образом наша страна может и должна осуществить внутреннюю системную модернизацию. И что только за счет такой модернизации она может выйти на новые горизонты.

Внутри подобного цикла, как вы понимаете, есть термидор и бонапартизм - как абсолютно необходимые элементы. Что, если эти элементы, как гласит мой сон, пропагандировались тем самым Афанасьевым, который теперь воет по их поводу, как пес на луну? Что, если именно он их требовал, внушая соответствующим высоким особам, что без этого "ни тпру, ни ну"? Что, если именно он уже закладывал в проводимый курс ту самую несвободу (термидор и бонапартизм), которую теперь истерически проклинает? Что, если вдобавок был достигнут консенсус между таким отечественным спецпроектом, разработанным в недрах какого-нибудь "АСУ-Перестройка" (название условно, ибо я оговорил жанр сна) и американским спецначинанием, именуемым "Гарвардский проект"?

И не приснилось ли мне, что Борис Николаевич Ельцин в одном из своих последних интервью называл гайдаровское правительство "правительством камикадзе"? А на вопрос, сказал ли он им об этом, отвечал: "Этого нельзя было делать. Им предстояло работать с полной отдачей". На языке спецведомств это называется не камикадзе, а "палево" или "бросовая агентура".

Возникает очень серьезный вопрос. К чему вели дело кураторы, "запаливая" демократическую агентуру? В условиях развала государства и социально-экономического кризиса они по определению могли вести дело только к фашизму. Причем по еще одной классической модели, состоящей из двух фаз - бросово-демократической (веймарской) и финальной (фашистской).

Следом возникает еще более серьезный вопрос: доколе "веймаризаторы" будут дистанцироваться от фашизма и не брать на себя ответственность за подготовку оного? Уже Ханна Арендт поставила этот вопрос достаточно внятно, хотя и очень корректно. Не настало ли время поставить этот вопрос более жестко? Мне кажется, что настало!

Я повторяю, мы не из тайги приехали. И иногда видим сны, релевантные действительности. И кое-кому (например, вашему покорному слуге) может надоесть все время говорить о снах. Мне просто до боли не хочется, обсуждая свойства "спецлиберального бросового сервиса", вновь вступать в диалог с тем началом, по отношению к которому осуществлялся сервис. Но в этом начале должно быть какое-то чувство вкуса! Или в выборе Ю.Афанасьева на данную роль есть особые формы сарказма? Тогда я снимаю шляпу. И просто хочу сказать, что я - сарказм уловил.

Обстоятельство #6. Жил-был такой политик - Борис Николаевич Ельцин. Говорят, что "о мертвых или хорошо, или никак". Но это касается людей. А не политиков. Ленин вот умер - и что? Или Сталин.

Борис Николаевич был далеко не бездарным политиком. Можно сказать, что он был слишком политиком. Но это вопрос спорный. Что несомненно, так это то, что он ничтоже сумняшеся расстрелял из танков законную демократическую власть, избранную на основе острейшей политической конкуренции. Она называлась "съезд народных депутатов".

Во имя чего он ее расстрелял? Во имя осуществления какого-то проекта... Или спасения собственной власти... Опять-таки - неважно.

Вы мне скажите: например, Шарон ради спасения власти мог бы расстрелять кнессет? И еще скажите: либерализм предполагает силовое разрушение институтов?

И, наконец, объясните, за что их надо было расстреливать? Они звали назад к диктатуре? Они не звали и не могли звать. Там околачивались какие-то баркашовцы? Но группы очень похожей политической ориентации околачивались вокруг того же здания в августе 1991 года. И тогда тоже надо было бы "зачистить" демократов из любви к либерализму в связи с наличием в толпе "русских нацистов"?

Что, не было там баркашовцев? Хотите, перечислю, кто приходил в августе 1991 года поддержать Ельцина? Отнюдь не только либералы приходили. Приходили и яростные антикоммунисты совсем другого разлива.

Что, они не сами приходили, это были "полицейские провокации"? Так и в 1993-м баркашовцев в зданию Дома Советов привели. Хотите, расскажу, кто, кого и как?

Значит, когда нашим либералам "надо", то банальный полицейский ход может оправдать кровавую (глубоко антилиберальную по сути своей) акцию против демократически избранной власти. А когда этим же либералам "не надо", то несопоставимо более мягкие акции путинской власти (которая в Москве из танков по парламенту не палила - и это факт) именуются античеловеческими. Ничто так не ненавистно подлинному либералу, как двойные стандарты. И ничто так не любимо нашими спецлибералами, как эти же двойные стандарты.

Это же не споры о прошлом! Честно говоря, я уже и думать забыл, что есть такой Ю.Афанасьев. Но я вижу и знаю, что отечественный псевдолиберализм есть. И хочу его понять. Нам ведь и дальше жить вместе! Я хочу знать, что лежит в его основе. Как он определяет "врагов свободы". А вдруг окажется, что он определяет их по той же схеме, по которой определяли "врагов народа". Но тогда наш псевдолиберализм должен реабилитировать эту схему. А он чем больше ее задействует, тем больше же ее проклинает. Это нехорошо. И не сулит ничего хорошего.

Я согласен жить с клеймом "врага свободы" на челе. Ну, жил раньше, и буду жить. Но как настоящий член популяции, созданной трудами спецлибералов на ниве разрушения Отечества нашего, я ни за что на свете не соглашусь платить дважды за один и тот же не купленный мною товар. Один раз я уже заплатил, но дважды... Никакой "коррумпированный гаишник" этого потребовать от меня не может. А Афанасьев требует!

Обстоятельство #7. Предположим, что Афанасьев прав и в стране сейчас установился античеловеческий режим Путина и его последователей, который я воспеваю (где я его воспевал? Когда?)... Ну, ладно. Есть античеловеческий режим. Что такое для античеловеческого режима оппозиционная газета? Та же "Новая газета", например? Почему она тогда существует? Есть этому какое-то объяснение? Если режим не античеловеческий, то объяснение в том, что есть свобода. Но если свободы нет, то почему есть газета, отстаивающая свободу?

Потому что надо отчитываться перед Западом? Но перед ним можно по-разному отчитываться. Перед ним отчитывались, например, после Хельсинки. И одних борцов за права человека тогда можно было сажать, а других нельзя. Говорят даже, что кое-кто из тех борцов за права человека, кого было нельзя сажать, составлял для "ведомств" списки тех, кого можно было сажать. Но я не хочу верить подобным рассказам, несмотря на безусловную компетентность расказывающего.

Вопрос в другом. Предположим, что нужна некоторая ВООБЩЕ оппозиционная газета. Ну, создали, и пусть она ВООБЩЕ ругает Путина. Но почему надо, чтобы она то же самое делала ЧИСТО КОНКРЕТНО? Чтобы печатались всякие интересные статьи с номерами счетов и прочей фактурой? Такого рода фактуру нигде не любят. Газета может быть декларативно-оппозиционной, вполне "товарной" для Запада и абсолютно неконкретной. Между тем, газета конкретна до боли.

Я ее за это абсолютно не осуждаю. Я с интересом читаю статьи. И все хорошо до момента, пока газета не становится на позиции Афанасьева. Но как только она на них становится, она... ну, как бы мягче сказать... ОНА НЕ ТОЛЬКО МЕНЯ СТАВИТ НА КАКОЙ-ТО ПОДИУМ. ОНА И СЕБЯ СТАВИТ НА ПОДИУМ. И ДАЖЕ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ СЕБЯ.

Потому что мне эту роль "врага свободы" навязывают не первый год и даже не первое десятилетие. Я как-то свыкся. Занял, так сказать, нишу. И давно по этому поводу высказываюсь открыто и без обиняков.

А вот куда попадает газета... Так это ни в сказке сказать, ни пером описать. Потому что в полицейском режиме, который описывает Афанасьев, полицейским является все - оппозиционная пресса, борьба за свободу. Это по определению так, дураков нет. Полицейские режимы прекрасно изучены. По этому поводу монографии написаны.

Как только полицейская (античеловеческая, видите ли) концепция Афанасьева берется на вооружение, то сразу оказывается, что публикующая эту концепцию газета (ее же не "Нью-Йорк таймс" публикует!) является тоже полицейской. И тогда начинают искать, чьей именно. Любознательные уже ищут. Опять же не "вааще", а в сегодняшнем стиле - "чисто конкретно". Хорошо если не найдут. Я буду рад за благородную газету. А если найдут?

Что именно найдут подобные любознательные - полностью зависит от их отваги и компетенции. Я же нашел в точности то, что искал. Я нашел за пошлой болтовней некий политический факт под названием "легкомыслие". Я показал, в чем содержание факта. И теперь мне нужно переходить к проблематизации этого содержания. Иначе зачем было обнаруживать и расковыривать этот самый не вполне аппетитный факт?

Часть 2. Легкомыслие как политическая проблема

Факт и проблема

Факт - легкомыслие. Содержание факта - криминализация мысли как таковой.

Но в чем проблема?

В том, что чем страшнее российская реальность, тем легкомысленнее формы ее осваивания российским обществом. То есть репрессивность криминализации мысли (а только мысль и способна преодолеть нарастающий ужас нашей реальности) - возрастает в прямой зависимости от степени этого ужаса.

Казалось бы, все должно происходить наоборот. Но если бы все происходило наоборот, никакой проблемы бы не было. Была бы очевидная закономерность. Ситуация стала хуже и сложнее. Запрос на мысль возрос. Этот запрос осуществлен. Дефицит восполнен. Ситуация стала улучшаться. Никакой загадки - то есть проблемы. Все по учебнику. Ну, Шумпетер там, или кто-то еще. Новые возможности в условиях кризиса...

Так ведь никакого Шумпетера! Ситуация ухудшается. Запрос на мысль снижается. Ситуация ухудшается еще больше. Запрос на мысль становится еще меньше.

Почему закономерность нарушена? Вот проблема, требующая решения. Эта проблема наполняется политическим содержанием только тогда, когда легкомыслие деформирует нечто вполне конкретное. Вот почему я предлагаю рассмотреть парадоксальную зависимость между фактами и мыслью, реальностью и типами ее освоения на конкретном примере. По возможности максимально актуальном. Может ли быть более актуальный пример, нежели характер обсуждения нынешнего основного кандидата на пост президента Российской Федерации Д.А.Медведева?

Серьезен ли этот пример? Да уж куда серьезнее!

Ведь ни у кого нет сомнения в том, что Д.А.Медведев - это основной кандидат. Но даже отсутствие сомнений по этому поводу не выводит обсуждение темы за рамки парадоксального легкомыслия.

Почему? Сформулировав проблему, давайте попытаемся разобраться. А разбираясь, вновь обратимся к истории.

Есть у этой проблемы традиция или нет?

Увы, есть. Как я уже напомнил, еще Хлестаков в "Ревизоре" говорил о себе: "Легкость в мыслях необыкновенная". Вряд ли кто-то может сомневаться в масштабности подобных гоголевских изречений, в их способности отражать и выражать вековечную беду Отечества нашего. Но одно дело глубокомысленно указывать на пророческое у Гоголя, а другое - раскрывать смысл пророчества. Ну, угадал Гоголь некий масштаб в этом самом отечественном легкомыслии. А что он, собственно угадал? В чем генезис явления? Какова его внутренняя структура?

Но это же замкнутый круг! Чтобы разбирать генезис явления и его внутреннюю структуру, нужно отказаться от легкомыслия. А как от него откажешься, если оно и есть "наше всё"? И все-таки, лишь только заговорив о серьезном (генезис, внутренняя структура), мы уже начинаем куда-то продвигаться. А точнее, удаляться от легкомыслия как такового (рис.1).

Мы, прежде всего, устанавливаем, что легкомыслие - это воинственное отрицание наличия в явлении чего-либо, кроме явления как такового (рис.2).

Легкомыслие - это воинственное отрицание наличия в явлении чего-либо, кроме явленного. Явление и есть явление, и ничего больше.

Концентрированным выражением легкомыслия является упорное нежелание общественной мысли вообще (именно вообще - то есть не только в России) переходить при обсуждении каких-либо явлений российской политики из режима "who is" в режим "what is" (рис.3).

Я был бы счастлив, если бы это касалось только нашей - весьма специфической - политической мысли. Но ровно то же самое осуществляет и западная политическая мысль. Загадка упорства, с которым это осуществляется, могла бы составить предмет отдельного исследования. Но я не хотел бы слишком далеко уходить от основной темы. Поэтому скажу лишь, что в основе этой загадки лежит триумф глобального легкомыслия.

А в основе триумфа глобального легкомыслия? Ну, вот... Начнешь разбирать - опять уйдешь от существа темы... Многое лежит в основе... Это называется смерть метафизики, смерть значения и знака, смерть смысла...

Постмодернизм реально вытесняет всей своей агрессивной мощью ту классику, которая постулирует наличие у явления хоть какого-то смысла, не тождественного буквальности этого самого явления. Если считать, что суть человека в поиске подобного смысла, что сама мысль основана на подобном поиске, то, конечно же, отказ от смысла - это отказ от разума. Причем воинствующий отказ.

Но этот-то отказ откуда проистекает? Он проистекает из того, что разум капитулирует перед сложностью реальности. У разума нет новых аппаратов для освоения реальности. А старые аппараты не срабатывают. И тогда разум отказывается от аппарата как такового. То есть от этого самого "what is" (рис.4).

"What is" обязательно нужен аппарат для "расковыривания" реальности. А как иначе он обнаружит что-то большее, чем буквальность явлений? Как проникнет на глубину? Но старый аппарат умер. "Ну, и слава Богу! - говорит Постмодернизм. - Нам-то аппарат вообще не нужен! Мы воспеваем буквальность! Кобель, запрыгивая на сучку, о смысле не спрашивает и к Данте не апеллирует. Вот он и прав".

"What is" востребует для "расковыривания" реальности новый познавательный аппарат. Но реальность все сложнее, и новый аппарат действительно требует огромных усилий, почти не соразмерных состоянию разума. "Вот-вот, - подхватывает Постмодернизм. - Ну, так и шел бы он куда подальше вместе со своими усилиями! А нам они не нужны! Мы и так все опишем. Путин - это Путин. Медведев - это Медведев. И точка.".

И тут важно понять, чем чреват подобный подход. Во что он, в конечном счете, переводит это самое легкомыслие.

От легкомыслия - к пошлости

Легкомыслие неотделимо от пошлости. А пошлость - это не глупость и не мелочь. Это скользкие ступени, ведущие в ад подполья. У пошлости есть градация. У нее есть враги. Она, по сути своей, является технологией. Война с пошлостью предполагает возвращение к тому, чего пошлость не хочет - к содержанию явления. Если мы не закрываем наш клуб "Содержательное единство" и не хотим менять названия (а мы и не закрываем, и название менять не хотим), то мы должны воевать за содержание. То есть воевать с крепчающим маразмом пошлости, с заразительным легкомыслием.

Как с этим воевать? У подобного рода явлений есть то, что я называю фокусом (рис.5).

Что такое "фокус явления"? Пока что ни я, ни собравшиеся не готовы превращать нашу аналитику в философию. И посвящать отдельные заседания роли метафоры в научной теории. Может, нам когда-нибудь придется это сделать, но не сейчас. Поэтому я скажу лишь, что фокусы - это некие центры, вокруг которых собираются семантические поля пошлости. В каком-то смысле можно сказать, что это мантры (рис.6).

Любая система высказываний имеет вид планетарной системы. Фокус - это Солнце данной планетарной системы. А поскольку между планетами (единицами высказываний) имеются и горизонтальные связи, то система высказываний, или семантическая система, напоминает паутину (рис. 7).

Эта система может быть абсолютно корректно названа "семантической паутиной". Такие "паутины" можно специально построить. А можно и сотворить органическим путем, не отдавая себе отчет в замысле. В любом случае, в центре паутины - паук. Он же - фокус семантической системы.

Подобные паутины создаются для того, чтобы в них могла (и должна была) запутаться мысль. Создаются они культурой постмодернизма. Я уже много раз говорил, что постмодернизм - это не особое узкокультурное "рафинэ". И не иные допуски на ненормативную лексику в поэзии или в прозе. Постмодернизм - это могущественная политическая культура, объявившая войну очень многому - проекту Модерн, проекту как таковому, проекту Человек, Истории.

Посторонние данной теме люди могут заподозрить меня в преувеличении или даже теории заговора. Но речь идет об открытом процессе. Постмодернисты открыто объявили войну всему этому. И эта война идет. Пока она носит только культурный или информационный характер. Но это лишь начало.

Одной из враждебных постмодернизму субстанций является мысль как таковая. А для войны с нею создаются, в том числе, и семантические паутины. И опять же, я не преувеличиваю. Все, кто читал теоретиков постмодернизма, знают, что мысль, претендующая на познание явления, объявляется главным врагом. Именно врагом. Для постмодерниста мысль - это гнусное творение Просвещения, которое надо умерщвлять, и безжалостно. Умерщвлять - значит запутывать в паутину.

Паутины - ноу-хау постмодернизма. И они эффективно работают против мысли вообще. А уж российскую мысль запутать совсем нетрудно... "Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад". Шутка... Но и не только шутка.

В интересующей меня семантической системе (которую, между прочим, нетрудно построить на основе самого строгого математического анализа) есть один фокус. Он выражается словосочетанием "НЕ НРАВИТСЯ" (рис.8).

Когда я слышу это самое "не нравится" из уст ученых вообще и политологов в частности, то меня начинает буквально трясти. Ведь это же ученые, а не барышни. И обсуждают они политическое явление, а не кавалера. Кавалер может нравиться или не нравиться. Политическое явление может быть раскрыто адекватным или неадекватным образом. И оно для ученого, по определению, находится по ту сторону этого самого "не нравится".

Для человека - пожалуйста! Рассуждай о "нравится - не нравится" сколько угодно, это твое право. Но если ты ученый, то ты должен раскрыть структуру явления, а не обсуждать, нравится ли оно тебе. А если ты политик, то ты должен чему-то противостоять и что-то поддерживать. Для того, чтобы противостоять или поддерживать, ты должен понимать. И уже это мешает тебе рассуждать с позиции "нравится - не нравится". То есть уравнивает тебя с учеными.

Но это не все. Ты же должен еще и влиять. А для этого надо в еще большей степени отказаться от функционирования сознания в режиме "барышни и кавалера". Где роль барышни играет уже не только гносеологический (познающий), но и телеологический (ставящий и решающий задачи) субъект. А роль кавалера - явление.

Предположим, что интересующее нас явление - это Дмитрий Анатольевич Медведев. И что вас, как муху, хотят запутать в семантическую паутину, фокусом которой является это самое "не нравится" (рис. 9).

Хочу ли я, чтобы он вам понравился? Может быть, Юрий Афанасьев прав, и все дело в том, что я вхожу в некий "сервис" данного кандидата, сервис власти вообще?.. А тому, по отношению к чему осуществляется сервис, нужно убедить какие-то круги в том, что Медведев должен нравиться.

Так этим занимаются пиарщики. И работают они с электоратом. Если сидящие здесь считают себя частью электората, они могут колебаться между "нравится" и "не нравится". А я в качестве пиарщика должен класть на весы их колебаний гирю собственной аргументации (рис. 10).

Но я-то хочу сделать совсем другое.

Я хочу в сознании собравшихся преобразовать ту матрицу, или семантическую паутину, в которой все зиждется на "нравится" и "не нравится". Я не гирю на чашу весов кладу, я подкапываюсь под всю конструкцию, под ее фундамент, так сказать (рис.11).

Не только как политолог и политик, но и как гражданин, я считаю, что это самое кокетливое "нравится - не нравится" не имеет никакого отношения к трагизму нынешней ситуации. Точнее, это отношение опять-таки сугубо парадоксально. Чем трагичнее ситуация, тем пошлее интеллектуальные экспликации. С чего бы это? Что это выражает?

Общество спектакля

В лучшем случае, она выражает собой перерождение общества как такового (то есть гражданского общества или его предшественника - традиционного общества) в общество нового типа. Потребительское общество, например. Может ли потребительское общество быть гражданским? Или в так называемое "общество спектакля". Где место осмысленной политической поддержки и даже подлинной политической страсти занимает комплекс шоу. А политик, умирая, превращается в шоумена.

Но и "общество спектакля" имеет разные градации. Ведь спектакль спектаклю рознь. Я и как театральный режиссер испытываю по отношению к этим "нравится - не нравится" очень тягостное чувство. Потому что есть особая категория актеров, укладывающаяся в это прокрустово ложе. Таких актеров называют "душка", "милашка". А это самое "нравится" превращается сразу же в "тащусь, балдею".

Я не собираюсь изымать все человеческое из политики. И понимаю, что политик - это еще и человек, и он должен вызывать комплекс человеческих чувств у избирателя. Но вызывать их он должен с помощью содержания. Конечно, если его физический облик вызывает психологическое отторжение, то это отрицательным образом сказывается на политических возможностях. Но, во-первых, речь идет о крайних физических деформациях типа тех, которые приписывали, например, королю Ричарду III. Мол, горбун и так далее. Теперь это вроде бы опровергают.

Но предположим, что это было бы так - и что? Шекспир описывает Ричарда III как крайнее проявление этой самой физической отрицательности и связанного с нею психологического отторжения. И тут же демонстрирует, как это из минуса превращается в плюс (знаменитый эпизод с тем, как Ричард обольщает Анну). В любом случае, Ричард был желанен английской элите и английскому народу ровно настолько, чтобы стать королем. Не был бы он желанен - он бы не стал.

А почему он был желанен? Потому что, не будучи "душкой" и "милашкой", имел содержание, привлекательное для политического класса. И потому мог быть им выдвинут на высшую роль ("он далеко пойдет, этот самый Дик Глостер"). На Ричарда молились до тех пор, пока в нем видели выражение определенной политики. И перестали молиться, когда перестали видеть выражение этой политики. И лишь тогда заметили выдуманные или действительные физические изъяны.

Физические изъяны Ричарда проблематичны, но нарицательны. А физические изъяны Рузвельта все видели на фотографиях и в кино. И что?

Рузвельт был инвалидом. С точки зрения шоу он не мог иметь успеха. Американцы - это самый шоукратический народ мира. Но им было не до шоу. Они переживали самый тяжелый кризис в своей истории. И избрали инвалида, потому что видели в нем личность, через которую просвечивает определенное политическое содержание.

Рассмотрение политика как актера на роль героя-любовника - весьма проблематичная штука. Даже на уровне абсолютно бытовом. Ну, не срабатывает, и все. Михаил Михайлович Касьянов вроде бы годится на роль героя-любовника. Но только пока не встает на политический подиум. На подиуме же он теряет даже свои абсолютно бытовые качества. Странная штука, но факт. А вот Гавриил Харитонович Попов какое-то время обладал определенным политическим магнетизмом, включая бытовой. Но собственно антропологических предпосылок, как мы понимаем, для этого не имел.

Шварценеггер имел подобные предпосылки. Но лидером государства пока не стал, хотя добился высокого политического признания. А Ден Сяопин не обладал подобными предпосылками, но стал, может быть, самым крупным политиком второй половины ХХ века. И, в любом случае, великим лидером великой нации.

Впрочем, я не хочу долго обсуждать это самое "нравится - не нравится". Я просто показываю, что извлечение из политики некоего бытового измерения описанного типа - не дает никаких результатов. Что даже обычные люди, в том числе падкие на антропологический магнетизм особы женского пола, делают человеческий выбор в политике иначе, чем в жизни. Да и в жизни его делают иногда очень по-разному.

Но я-то обращаюсь не к обычным людям с их обытовлением политики. У обычных людей оно все же допустимо, хотя, как мы видим, тоже устроено не по принципу абсолютного вычитания содержания. У каждого человека есть право на содержание. И именно это право я собираюсь отстаивать.

Но отстаивать его можно лишь при каком-то соучастии тех, у кого это право отнимается. В конце концов, обыватель ("каждый человек" - это в том числе и обыватель) может и не хотеть содержания. И что поделаешь! Но есть некая категория людей, которая, казалось бы, не может отказаться от содержания. И ее-то надо обсудить в первую очередь.

Исследователи без права на содержание?

Может ли исследователь (ученый, интеллектуал иного профиля) выкинуть в помойку свое право на содержание и сохранить профессию? Право на содержание, являясь неотъемлемым правом каждого человека, становится абсолютно приоритетным, системообразующим в случае, если человек выбрал себе профессию исследователя. Ученого, мыслителя, художника, священника... Профессию любого мыслителя - в том числе политолога или политика.

Но именно люди этой категории в последнее время пытаются редуцировать содержание политической личности до гиперобытовленного "нравится - не нравится". И через это дискредитируют профессию. А она у меня с такими людьми, увы, общая. Вот и приходится профессию защищать, проводя подобные обсуждения.

Проводить же их я могу, только предлагая реальную альтернативу гиперобытовленному "who is". Такая альтернатива есть. И я ее предъявляю. В принципе речь идет о "what is" как альтернативе "who is". А в нашем конкретном случае - о том, что у ученых и политиков отнимают право на конкретное содержание текущей российской действительности. Отняв у них это право (в науке говорится "осуществив отчуждение этого права"), опосредованно отнимают это право и у всего общества.

Для отчуждения используется прежде всего гиперобытовленная мантра "Who is Mr. Medvedev?". Она дополняется уже рассмотренной мною семантической паутиной, в фокусе которой это самое "нравится - не нравится".

"Who is" плюс "нравится - не нравится" равно "отчуждению содержания".

Нет права на содержание - нет права на осмысление. На понимание, переживание. А значит, и на волевое действие. То есть на преобразование действительности. Ради чего право и отнимается.

Значит, надо право восстановить. И для этого перейти в другую парадигму. Никто не хочет этого делать? Давайте сделаем мы.

А что такое другая парадигма? Это замена "who is" на "what is".

Я на клубе занимаюсь не только аналитикой. Но постольку, поскольку я занимаюсь ею (а не культурологией и не политической философией), я много лет своей жизни и деятельности посвятил подобному переходу. Так "what is Medvedev?".

Для того, чтобы ответить, нам нужны две вещи (рис.12).

Конечно, нужно предметное содержание. Выражаемое, например, в виде некоторых понятий - как элементов строго научного описания. Возможно также применение других элементов - в зависимости от типа искомого знания. Если речь идет о строгой науке, то нужны именно понятия. Если же речь идет об искусстве, то нужны образы. А если речь идет о религии, то нужны символы. А если мы находимся в какой-то промежуточной зоне, то нужны феномены (к вопросу, например, о феноменологии Гуссерля).

Неважно, что именно нужно... То есть это важно, но вариативно. В любом случае, нужны элементы какой-то системы раскрытия какого-то содержания. Причем система должна быть адекватна содержанию.

Но одних этих элементов мало. Нужна еще характеристика той среды, в которую конкретное содержание как бы погружено. Обычно такую среду называют "контекстом". Этот филологический термин давно вышел за свои узкие научные рамки и стал использоваться именно как характеристика среды, объемлющей некий предмет. Я часто называю то же самое "ситуацией".

Но не в словах главное. Главное в том, что надо раскрывать феномен Медведева. И идти в этом раскрытии от обычных легкомысленных формул к чему-то более существенному.

В чем легкомысленная формула? В том, что "Медведев - это избранник Путина". Эта формула устраивает всех. Она устраивает пиарщиков, которые хотят раскручивать Медведева через состыковку оного с Путиным. Она устраивает врагов Медведева, потому что превращает его в марионетку, в вещь, в инструмент. А дальше - как называть. А если еще добавить "нравится - не нравится"... Кому может нравиться марионетка?

Всех эта формула устраивает, а меня - нет. Для того, чтобы идти от общепризнанного дальше, я готов согласиться с тем, что Медведев - это избранник. Но только не Путина, а политического класса. И Путин был избранником политического класса, а не "Семьи". И Ельцин был избранником политического класса. И это все тот же класс (рис. 13).

Давайте я приведу доказательства.

С помощью Владимира Путина партия "Единая Россия" стала абсолютным электоральным лидером. Совершенно неважно технологическое содержание этой победы. То есть оно важно, но не в смысле той типологии, которую мы задаем.

Сработал административный ресурс или авторитет Путина - не это главное. Главное, что "Единая Россия" добилась определенного результата. Если после того, как она его добилась, Владимир Путин собрался бы идти на президентские выборы, то она должна была бы считаться с Путиным. Но если Путин не идет на выборы - то он перестает для нее существовать. В лучшем случае, он становится ее ставленником. Но и это проблематично.

"Единая Россия" и есть рупор воли актуального политического класса. Называйте его "элитой" или как угодно еще. А кто рупор? Проигравшие партии? Зюганов? Жириновский? Если "Единая Россия" это партийное оформление политического класса, то вместе с нею и политический класс выбирает Медведева.

Но почему класс должен его выбирать? После парламентских выборов у "Единой России" и того, что она олицетворяет, нет в этом никакой необходимости. Последние остатки этой необходимости исчезают вместе с отказом Путина идти на третий президентский срок. В политическом смысле, с этого момента Путин не имеет для класса и партии столь абсолютного значения, которое имел ранее, будучи национальным лидером. Он сохраняет значение для Медведева в качестве электорального фактора, но не для класса. И даже не для партии.

Партия выдвинула Медведева. И проголосовала за него весьма консолидированно. Если бы политический класс был расколот, то она так бы за него не проголосовала. Если бы, например, "Справедливая Россия" выражала отдельную волю контрастного сегмента все той же политической элиты или политического класса, то она бы заартачилась. Но не заартачился никто. А почему? Потому что боятся Путина? Его имело смысл бояться до выдвижения Медведева. С момента выдвижения Медведева этот страх политически нецелесообразен.

Вслед за партией Медведева поддержали самые авторитетные общественные институты страны, включая РПЦ. А почему они поддержали? В любом случае, они поддержали потому, что поддержал класс. А они едины с классом и выражают то же содержание, что и класс.

Класс не раскололся, не восстал. Повторю, он консолидированно поддержал Медведева. Класс сделал свой выбор и несет за этот выбор полную ответственность. Тогда причем тут, с политической точки зрения, "нравится" или "не нравится"? У вас тот политический класс, который есть. И Медведев это не курьез, не блажь, не чья-то марионетка. Это ответственный выбор класса. Вы понимаете, что в таком случае это более чем серьезно? Но это же именно так!

Однако если кто-то уж очень хочет оставаться в рамках "нравится - не нравится", он может сказать, что ему не нравится сам политический класс. Опять же, что значит "не нравится"? Это политическое отношение? В чем его содержание? Или же это подход уже не к персональным, а к социальным явлениям с позиций все того же "душка", "милашка"?

Политическое отношение к классу имеет смысл только тогда, когда есть условия для проблематизации той роли, которая есть у класса. Для того, чтобы проблематизировать класс, надо иметь нечто, по отношению к чему такая проблематизация имеет политический смысл. Политический класс - не костюм и даже не произведение искусства. Вне проблематизирующих его политических альтернатив - нельзя говорить о политическом отношении вас, как граждан, к классу как властному субъекту.

Так каковы же альтернативы классу?

Этот вопрос заслуживает самого серьезного рассмотрения. Для такого рассмотрения мало внутрипредметных понятий. Нужен еще и контекст. Или же ситуация.

Альтернативой классу является либо другой класс, либо народ.

Другого класса нет. И это политический факт. Но народ есть. Важно, в каком он состоянии находится. Это и есть контекст или ситуация.

В любом случае, речь идет об объективности. Объективность же состоит в следующем.

Дмитрий Медведев в своем недавнем выступлении на Гражданском форуме выдвинул некую программу, суть которой в том, что нужно развитие без революции. В принципе, с такой программой очень трудно спорить вообще. Революция - это кровь, это великие потрясения. В ходе этих потрясений на политическую сцену очень часто выходят акцентуированные (чтобы не сказать, психически неуравновешенные) люди. Осуществляемое ими революционное насилие в этом случае теряет политическую цель и превращается в насилие как таковое. Кто давно не читал "Боги жаждут" Анатоля Франса - могут перечитать.

Итак, Медведев говорит о развитии без революции. А о чем говорит народ? Насколько можно судить по самым объективным опросам, народ еще более контрреволюционен, чем Медведев. Народ готов даже на то, чтобы не было развития, лишь бы не было революции. Народ ненавидит революцию яростно. И готов на все, чтобы ее не было. Народ глубочайше разочарован в революции как таковой. Постреволюционная усталость - общий закон мировой истории. Но Россия в ХХ веке действительно пережила сразу несколько травм.

Первая из них - травма революции 1917 года (насколько это была революция - отдельный вопрос).

Вторая из них - травма обязательного постреволюционного термидора 1937 года.

Третья - травма сокрушительной дискредитации смысла предыдущих двух травм, то есть ценностей коммунизма, Великой Октябрьской социалистической революции, советского политического строя, советского образа жизни ("совка"), и так далее. Это - самая сокрушительная из травм, но не последняя в ХХ столетии.

Четвертая травма - это травма революции 1991 года (насколько это была революция - это, опять-таки, отдельный вопрос).

Пятая травма - это травма сокрушительной дискредитации смысла травмы 1991 года (она же - клеймо "проклятые 90-е годы").

Жить без перемен - вот чего хочет народ. Он боится Жириновского как перемен. Боится Зюганова как перемен. Он боится любых перемен вообще. Все, чего хотят люди, - это жить так, чтобы ничего не менялось. Даже не развиваясь, даже не наращивая жизненного уровня.

Конечно, хочется всего хорошего. Но еще больше хочется, чтобы не было перемен. Ненависть к переменам - ось сегодняшней ситуации. И что в этом смысле предполагается в качестве средств для проблематизации политического класса? Что? Что?!! (рис.14).

Такое состояние травмированного общества фантастически благоприятно для политического класса или элиты. Народ не любит политический класс. Но еще больше народ, в его нынешнем состоянии, не любит перемены вообще и революцию как крайнюю форму перемен. Понимая, что устранить политический класс может только революция, народ готов поддержать политический класс и его избранника не в силу любви к оным, а в силу сосредоточенной ненависти к революции, к переменам вообще. А дальше все зависит от эгоизма класса.

Эгоизм - это любовь к своему "эго", то есть "я". Эгоизм всегда плох. И, тем не менее, все зависит от "эго". То есть, от того, каково это любимое "я", и каково это качество любви к своему "я". Чернышевский, например, говорил о "разумном эгоизме".

Любая политическая коллизия разыгрывается в треугольнике "народ - класс - лидер" (рис.15).

Класс выдвигает своего избранника. Но без поддержки народа избранник не станет лидером.

Медведев, как и любой другой президент, - это посредник в отношениях между классом и народом. Посредник всегда убеждает стороны пойти на взаимный компромисс.

В чем этот компромисс?

Народ отказывается от революции.

Класс - от неразумной алчности. От безоглядной готовности принести национальные интересы в жертву близорукому классовому эгоизму. Если уж совсем грубо, то "золотому тельцу".

Народ будет любить лидера тем больше, чем дальше сдвинется лидер в сторону интересов народа (рис.16).

А класс тем больше будет любить лидера, чем больше он сдвинется в сторону интересов класса (рис. 17).

Лидер, лишенный общенародной поддержки, - беспомощен. Но и у класса есть своя возможность вмешаться в отношения между лидером и народом.

Рузвельт спас Америку от революции - почему? Потому что американский народ пошел за Рузвельтом, и это главное. Но и класс выдвинул Рузвельта, поддержал его, пойдя на требуемые уступки. Он вытерпел смещение Рузвельта в сторону народа, потому что слишком боялся революции.

А тех игр, которые начал Кеннеди, задев интересы класса вне наличия столь уж критической ситуации, - класс уже не выдержал.

Часть 3. По ту сторону легкомыслия

От арифметики к алгебре

Все, о чем я говорил до сих пор, это своего рода арифметика политического процесса. Сталин на XV партийной конференции упрекал своих противников в том, что они, учтя политическую арифметику, забыли об алгебре. Суть нынешнего легкомыслия в том, что оно хочет навязать окружающим забвение даже политической арифметики. И потому нужно эту арифметику постоянно напоминать.

Впрочем, сама возможность забвения арифметики уже является сферой алгебры, а может быть, даже политической топологии. Потому что такое забвение можно навязать лишь в определенной исторической ситуации. А именно - в условиях агрессивной постмодернизации общества. Притом, что постмодернизация предполагает отказ от мышления вообще.

Налицо симптомы чудовищного и далеко не случайного обытовления сознания. Только такое обытовление способно привести к глубокому нежеланию самых разных социальных групп и субъектов знать таблицу умножения и учитывать то, что дважды два - это все-таки четыре, а не пять с четвертью. Только в условиях глубокой социальной патологии можно так изъять волю к понимаю чего бы то ни было. И подменить это понимание яростным толчением воды симпатий и антипатий в ступе различных никчемных шоу.

Но нельзя все время обсуждать лишь арифметику! Надо переходить к более важным вещам. Однако как это сделать, сохраняя единство темы? Как сделать это, не обнуляя содержание предшествующих наработок?

Нужно найти преемственный к этим наработкам, но более сложный вопрос. И в общем-то ясно, каков подобный вопрос.

Соотношение развития и революции

Медведев предлагает развитие без революции.

Все "за". Кто "против"? Революции действительно далеко не сахар.

Вопрос в другом. Почему при таком общечеловеческом опыте, при такой простоте в понимании издержечности революционного процесса, революции все-таки происходят? Потому что "негодяи стараются"? Антисистемы воду мутят?

Революции происходят потому, что правящий политический класс приносит общенациональное развитие и даже простейшие общенациональные интересы в жертву своим недальновидным корыстным рефлексам.

С того момента, как правящий класс осуществляет нечто подобное, он становится препятствием на пути исторического бытия. Это то самое, о чем говорил Маяковский:

"Капитализм у истории на пути

Лег, как в свою кровать,

Его не объехать, не обойти,

Единственный выход - взорвать!"

Маяковский же не говорил, что это хороший выход. Он говорил "единственный". А почему вдруг возникает этот выход? Грубо говоря, почему так надо двигаться? Может, не надо ни объезжать, ни обходить? Встать на месте, устроить пикник. В сущности, сейчас в этом и состоит общенародное ожидание.

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно рассмотреть еще одно слагаемое в рамках вышеописанной коллизии "народ - класс - лидер" (рис. 18).

Вот это уже не арифметика, а алгебра политического процесса.

Все могут хотеть не развиваться. И класс, и народ. Абсолютная стагнация. Но где-то рядом идет развитие. И когда оно приводит к катастрофическому разрыву между некими совокупными показателями состояния двух стран, одна страна уничтожает другую. Уничтожает, порабощает.

Одно дело - хочется ли развиваться.

Другое дело - можно ли не развиваться.

Геополитическая конкуренция - лишь одна из причин, в силу которой развитие необходимо. Есть и другие причины. Можно долго их обсуждать. Но в двух словах, речь идет о загнивании. Как только развитие останавливается, загнивать начинает все. Рыба тухнет с головы, но, начав тухнуть, она тухнет вся. Над классом, народом и лидером есть историческая необходимость.

Можно ли ответить на ее вызовы без революции - это один вопрос. Скажем так, стратегический.

Но есть и другой, тактический. Можно ли вообще не ответить на вызовы этой самой исторической необходимости?

Если не ответить, то крах неминуем. Сталин это выразил в формуле:

"Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут" (Из выступления на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года).

Можно сколько угодно издеваться над этой формулой, но куда деть Победу в Великой Отечественной войне? Все-таки не смяли!

Революция страшна. Но крах еще страшнее революции.

Революционный выбор осуществляется только в ситуации, когда альтернативой становится крах.

Формула загнивания проста - когда класс не отдает власть и не решает ни общенародных задач, ни задач развития. Как видите, я уже отделяю одно от другого. Столыпин сказал: "Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия". Великая Россия в его варианте была Россией капиталистической. Могла ли она стать таковой, не развалившись, - отдельный вопрос. Но Столыпину нужна была капиталистическая Россия. А правящему политическому классу этой России, фактически классу феодалов, была нужна система их привилегий, которая подрывалась капиталистическими реформами. Капиталистический класс был не конкурентен феодальному. Но он был. Сейчас такой коллизии нет вообще.

Итак, не только антагонизм интересов создает сегодняшнюю коллизию.

Дело не только в том, что ученому нужен синхрофазатрон, а миллиардеру - стометровая яхта, а всего на всех не хватает. Дело не только в том, что классовый интерес требует цепкого, вороватого, хитрого и осторожного администратора в качестве единицы бюрократической системы, а общенациональный интерес требует подвижника с организационным талантом (нового Королева). Дело еще и в антагонизме между желанием не развиваться - и фатумом необходимости развития.

Как это будет себя проявлять?

Пока мы можем утверждать одно. Все коллизии будут разрешаться в рамках этого политического класса. Налицо проблема, выражаемая перефразированным известным афоризмом: "У меня для вас другого класса нет". Увы, можно еще добавить, в силу страшных объективных процессов, что и другого народа тоже нет.

А вот теперь, разобрав какие-то тактические вопросы, можно говорить и об основном стратегическом. О том, что такое в принципе развитие без революции. Возможно ли оно даже в каких-то идеальных ситуациях.

Наиболее внятно по вопросу о соотношении развития и революции высказался, конечно же, Маркс. Поскольку его авторитет подорван только на нашей территории и только на уровне, олицетворенном Афанасьевым, то апелляция к марксистскому ответу на данный принципиально важный вопрос никак не лишена научного смысла.

Для Маркса революция является единственным источником развития в любом классовом обществе. Само же развитие, терзая жалом исторической необходимости власть предержащих, побуждает оных к взращиванию своих революционных могильщиков. Капиталисты, будучи вынуждены развиваться, должны взращивать образованный пролетариат. А чем больше они его образовывают (развивают) во имя эффективности своего производства и своих сверхприбылей, тем быстрее этот пролетариат сбрасывает иго капиталистического господства, превращаясь в могильщика класса, породившего пролетариат.

Тот же "номер" до капиталистов "исполнили" феодалы, нуждаясь в производительных силах города, в городской буржуазии и развивая ее, в том числе и во имя геополитической конкуренции. И так далее. Маркс убежден, что новые производительные силы требуют новых производственных отношений. Что отказаться от новых производительных сил господствующий субъект не сможет, потому что его сомнут. А развивая новые производительные силы, господствующий субъект будет исподволь способствовать трансформации производственных отношений, то есть своей исторической гибели.

Маркс убежден, далее, что автоматическое соответствие между производительными силами и производственными отношениями классовое общество обеспечить не может. Что господствующий класс набирает инерцию, теряет способность к саморазвитию. А потеряв ее, начинает консервировать производственные отношения.

Но по Марксу, этот господствующий класс не может одновременно консервировать производительные силы. Расхождение между производительными силами и производственными отношениями нарастает. Рано или поздно это расхождение приобретает критический характер. И тогда возникает альтернатива между революцией и крахом. Чаще всего народ делает выбор в пользу революции. Реальность этого выбора тем выше, чем более оформлена прогрессивная классовая альтернатива.

Ленин с трагической ясностью осознавал, что эта альтернатива в России "неоформлена вообще". И что господствующий класс не отдаст власть вплоть до момента исторической катастрофы. В этом смысле - на деле, а не на словах! - Ленин осознавал полную невозможность подлинной революции в России. Ибо подлинная революция осуществляется раньше полного краха государства. А то, что осуществляется после такого краха, является уже не революцией, а чем-то другим.

Этим "другим" и был октябрь 1917 года. Политический класс Российской империи не решал проблем, не отвечал на исторические вызовы, но и не отдавал власть кому бы то ни было. Империя загнила - и сгнила.

Трагическая оценка Ленина: "Стена гнилая, ткни - обвалится" - оправдалась до конца. Большевикам даже не потребовалось "ткнуть" по-настоящему. Стена сгнила так, что обвалилась сама собой.

Поразительным образом этот опыт был повторен в августе 1991 года.

Сейчас кто-то рассчитывает на очередное повторение того же опыта.

И у тех, кто на это рассчитывает, есть шанс.

Все зависит от того, насколько способен наш народ осмысливать свой исторический опыт. Мы можем лишь помочь в этом. Помочь можно только одним способом: воюя с постмодернизмом, с обытовлением, с легкомыслием, переходящим в пошлость, в новое мракобесие, в извращенную инквизицию, в отчуждение от смысла и содержания.

В отличие от Афанасьева, я не ищу врагов, не охочусь на ведьм, не составляю проскрипционных списков. Для меня врагами являются не люди, а навязываемые людям рамки мышления. В нынешних рамках мысль уже вообще невозможна. А значит, они должны быть расширены. Зачем мне бороться против Афанасьева или еще кого бы то ни было? И уж тем более, зачем мне бороться со свободой? Я борюсь с мракобесием. Мракобесие хочет надеть маску свободы? Моя задача - снять с него эту маску.

А со свободой пусть воюют другие. Мне эта война отвратительна.

Мракобесию нужна муть. Ибо оно прекрасно понимает, что муть порождает жуть. И эта жуть уже приближается.

Нам нужна суть. И мы пробиваемся к ней. Мы в чем-то ошибаемся? Докажите. Мы абсолютно открыты для дискуссии и аргументации. Но выдавать мракобесие за свободу мы не позволим.

Для меня этот текст - документ политической борьбы. Борьбы за свободу мысли, за право на понимание. Это борьба не с людьми, а за людей. За каждого, кто готов думать.

От исхода этой борьбы зависит буквально все.

Понимают ли это те, в чьих руках сегодня находится судьба России? Способны ли они это понять?

В любом случае - мы будем бороться. Но что значит бороться? Бороться с легкомыслием - значит углублять смысл. И все! Мы должны, преодолевая соблазны, связанные с модой на легкомыслие, углублять обсуждаемую тему. И при этом не превращать такое углубление в оторванную от жизни абстракцию. Сейчас это важнее, чем когда бы то ни было.