Фильм Хуциева "Был месяц май" снят по мотивам повести Григория Бакланова "Почем фунт лиха". Сюжет фильма разворачивается в Германии в майские дни сразу после окончания войны. Группа советских военнослужащих из пяти человек, в ожидании дальнейших распоряжений, расквартирована в одной из немецких провинций в доме немца-фермера Рашке. Эйфория первых дней после Победы у героев заканчивается, когда они случайно наталкиваются на опустевший концлагерь. Поначалу они даже не понимают назначения увиденных ими сооружений.

О том, что происходило в концлагере, наши герои узнают от бывших узников концлагеря, которые приходят в дом немца Рашке. Выясняется, что этот немец, который уже казался нашим героям "неплохим мужиком", сдал в концлагерь свою работницу (жену одного из узников), и она погибла в газовой камере. Однако незадолго до появления бывших узников Рашке сбегает, а попытка найти его оказывается безрезультатной. Таким образом, зло ускользает, в очередной раз оставшись безнаказанным...

В конце фильма чередуются страшные кадры немецких концлагерей с кадрами городской толпы на улицах в Германии. О войне напоминает только музей на месте концлагеря, в котором щелкают фотоаппаратами любопытные туристы.

Анна Кудинова: Часто фильмы "Был месяц май" (1970 г.), "Июльский дождь" (1966 г.) и "Мне двадцать лет" (снят в 1962 г., запрещен к показу, в перемонтированном виде вышел в 1964 г.) рассматривают как трилогию. Более ранние "Весна на Заречной улице" и "Два Федора" стоят несколько особняком и не затрагивают проблематику трилогии.

С 1970 по 1983 год Хуциев ничего не снимает, он преподает во ВГИКЕ и только в 1983 году выходит фильм "Бесконечность", который мы, возможно, тоже покажем.

Наталия Несмелова: Не покидает ощущение, что фильмы Хуциева преследовал какой-то злой "рок". Фильм "Застава Ильича" был подвергнут разгромной критике и угодил на полку. Он почти не шел по "большому экрану". "Июльский дождь" постигла та же участь, хотя, например, одновременный ему фильм "Три дня Виктора Чернышова" (и даже в чем-то – более острый) – не попал под ограничения, шел по "большому" экрану и широко обсуждался. И фильму "Был месяц май" тоже не повезло. В то время "с помпой" шел на экранах масштабный фильм о войне – "Освобождение", из четырех серий. По-видимому, в его тени и скрылся фильм "Был месяц май". Во всяком случае, я не помню каких-либо значимых обсуждений этого фильма Хуциева, хотя тема фильма и сам фильм их, безусловно, заслуживали.

Я думаю, все обратили внимание на фразу в фильме, что "Германия – это только репетиция. Весь мир должен был быть концлагерем". Хуциев показывает наших простых солдат. Они победили зло. Зло, которое напало на страну. Но после победы они явно расслабились. Они мечтают о встрече с любимыми, с родственниками, они не думают о новой войне. И не отдают себе отчета в том, что зло побеждено лишь отчасти. Когда они случайно попадают на территорию концлагеря, абсолютно очевидно, что они не понимают, с чем столкнулись. И Хуциев своим фильмом говорит: "Мы победили в войне, но не победили зло". Победители не поняли, что война продолжается, и что нужно будет воевать и дальше. Они оказались к этому не готовы.

Анна Кудинова: При просмотре этого фильма я вспомнила другой фильм – "Пейзаж после битвы". Но там был совсем другой пафос и другая мысль. Речь шла о человеке, который не способен забыть того, что произошло. И непонятно, как, помня все, он будет жить в мирной жизни.

Мне кажется, что в этом фильме Хуциева речь идет об очень личной теме режиссера. Хотя сам Хуциев не воевал, его пугает короткая память. Режиссер любит снимать толпу на улице. Он пытается что-то разглядеть в этой массе людей. И, глядя на унылые, обыденные лица немцев 70-х годов, которые перемежаются фотографиями замученных в концлагере людей, встает вопрос: "Так для чего была принесена такая страшная жертва? Было пролито столько крови – где она, кто о ней помнит?" В конце фильма есть очень выразительный кадр: человек, жуя жвачку, снимает на фотоаппарат памятник погибшим в концлагере. Если кто-то помнит, в нашем спектакле "Компенсация" звучал "закадровый" голос, который, говоря о чернобыльцах, прихлебывал при этом чай.

Алексей Деров: Мне кажется, что этот фильм надо рассматривать как документальный. Только 20 лет прошло со времени войны. И поднимался ли тогда вопрос о короткой памяти? Мне кажется, что мы уже вкладываем в этот фильм что-то свое. Он снимался в другой атмосфере.

Мария Рыжова: Мне кажется, что этот фильм, снятый после "Заставы Ильича" и после "Июльского дождя" – продолжает выражать тревогу Хуциева, что война забывается. Я уверена, что если подобные ужасы опять повторятся, то это будет снова полная неожиданность. В лучшем случае, вспомнят, что это уже было.

Наталия Несмелова: Войну у нас показывали и трактовали очень однобоко. Это всегда очень трудные бои, героизм, жертвы, оккупационный режим. Но до конца нам не было понято, что именно мы победили, с чем воевали. И фашизм и его идеи уничтожения человечества (не только "по расовому принципу"), мы не смогли проанализировать. Хуциев показал, как все счастливы, как все расслабились. "Хотят ли русские войны?" – писал Евтушенко. Нет, русские не хотели войны.

Алексей Деров: А что должно было заставить победителей разбираться в том, что именно они победили? Это и так было более-менее понятно. Солдат ведь видит только передовую. Сзади – свои, впереди – чужие. И как память от одного поколения должна передаваться другому? Как происходит эта передача?

Наталия Несмелова: Мы были той силой, которая должна была не просто победить военным путем, но и разобраться в том, что же именно мы победили.

Мария Мамиконян: Я понимаю вопрос Алексея, притом, что я понимаю и Наташин пафос. Это и есть та роскошь, которую позволяет себе победитель: не видеть деталей. Это – возможность отвести глаза. Раз победили чудовищной, страшной ценой, то кажется, что победили уже навсегда. Да и не могли люди, которые отстояли страну, а потом победоносно прошли по Европе, знать об оккультной сути фашизма. Даже ужасы концлагерей были восприняты как какая-то вывернутая, страшная человеческая изнанка. Но... добро победило зло, а значит и говорить-то как бы уже не о чем...

У меня было ощущение, что к 70-му году тему войны начали активно и даже сознательно "асфальтировать", выхолащивать всю живую память. В связи с двадцатипятилетием Победы пошел такой официоз, что он буквально забивал живую память о победе и войне.

Алексей говорит, что просто режиссер показал в последних кадрах – люди победили и теперь счастливо живут. Ну, наверно, это было сделано так, чтобы можно было понять двояко. И то ведь, фильм должен пройти цензуру. Умный поймет, дураку объяснять бесполезно... На то и метафора. В конце фильма Хуциев показывает свиней, деловито двинувшихся к корыту, а в следующем кадре – довольных, унылых людей, торопящихся по своим делам. Глаз, привыкший читать между строк, это прочитает. Так он это и вычитывал.

Хуциев очень внятно для тех, кто понимает, сказал то, что хотел сказать. Между двумя или тремя эпохами благополучия человечество может совершить нечто совершенно ужасное, а потом забыть об этом, так как хочет забыть, и окунуться в благополучие.

Показаны победители, которые не понимают, что делать с миром и со своей победой.

А что далеко ходить? На нашей общей памяти – Чернобыль. Грандиозная катастрофа, которую постарались не заметить. Коллективно и "санкционировано". И в этом нельзя обвинять только власть. При трагедии такого масштаба каждый человек отвечает перед собой сам, и если он делает вид, что все может продолжаться, как раньше, – это уже его личное решение. Я считаю, что все, что нам "подарила" перестройка – это счет, предъявленный обществу за его негражданское, нерелигиозное, если хотите, отношение к Чернобылю и чернобыльцам. Сначала не заметили трагедию сравнительно небольшого количества населения, а потом – когда кровавые сгоны с земель, гражданские и прочие войны по республикам стали "бытом" – не заметили и этих миллионов.

Екатерина Любимова: У меня два высказывания. Первое. Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду под злом. С моей точки зрения, если говорить об этом вообще, это то же самое, что или не говорить ничего, или быть на стороне того же зла.

Второе. Я уже четыре года занимаюсь проблемой российских немцев, репрессированных, трудоармейцев. Я работаю в Германии со студентами – немцами и в Красноярске. Так получилось, что в Красноярске благодаря продвинутому мэру в прошлом году перед очередной годовщиной Победы по всем главным улицам все время гоняли военные песни, плюс все время проходили репетиции военного парада. Моя очень уважаемая мною подруга-немка спросила меня: "Почему вы все время себя так ведете, как будто вы пытаетесь сами себя убедить, что вы победили?"

Ованес Хачатрян: Мы не хотим никого убедить, мы хотим просто помнить.

Карина Геворгян: Если мы не можем договориться о том, что такое зло, то это действительно какой-то глубочайший кризис человечества. Даже если человек не религиозен, то понятие зла для него продолжает существовать, если у него есть какие-то нравственные нормы. И что такое бесчеловечность – тоже понятно. Что такое жестокость и что такое зло – это ясно, и не следует из этого делать абстракции.

Немцы в фильме показаны правдиво, но Хуциева интересуют не немцы. На мой взгляд, для немцев это большая трагедия, то, что они не осознали до конца, что такое фашизм. Я вспоминаю дневники Марии Васильчиковой, она ненавидит фашизм, но сочувствует людям в Берлине, которые переживают бомбардировки.

Мы забываем о том, что в войне были будни. А Хуциев показал обычные будни войны. Они слушали музыку, читали. Человек, который постоянно видит ужасы войны, он должен расслабляться, чтобы сохранить психику.

А сейчас мне кажется самым страшным то, что люди могут издеваться над героизмом. Например, я ехала и видела растяжку, на которой рекламируется казино "Молодая гвардия". По сравнению с этим хрен столовый "Дядя Ваня" – это милая шутка. Коды ломаются, и мы, небольшая группа людей, ничего не можем сделать. Мы и собственное зло внутри не осмыслили, так как нам сразу сказали, что "это зло много хуже нацизма", и мы это сглотнули.

Но я думаю, что победители поняли, что победили не до конца. Особенно после Фултоновской речи.

Андрей Алексеев: Победители должны были вернуться в страну, которая представляла собой ГУЛАГ, обнесенный колючей проволокой, и в концлагерях которой не было разве что только газовых камер: благо, что территория позволяет расстреливать и закапывать. И совсем вскоре начинаются события, едва не дотягивающие до событий 1937 года по количеству арестов и расстрелов – все это описано у Солженицына.

У Хуциева Германия упомянута просто как ссылка на официальное мнение. Одна тоталитарная система просто победила другую тоталитарную систему. Каждая из них со своими особенностями. Но эта метафизическая ситуация в мире сохранилась и имела рецидивы: "холодная война", например, и так далее. Это говорит о том, что метафизика этих процессов и отношение к ним человечества явно не осознано, и явно взывает к проработке. И рецидивы этому подтверждение.

Мария Рыжова: Я считаю, что нельзя просто говорить слова, не вкладывая в них смысла. И сказать, что "один тоталитаризм победил другой", – это просто повторение навязанного, автоматически повторяемого клише. Сейчас не хочется разбирать, что такое тоталитаризм. Но неожиданно то, что в этом зале у нас нет консенсуса.

Мария Мамиконян: Говорить о тоталитаризме мы здесь не будем. И думаю, что большинство здесь присутствующих с одинаковым недоумением выслушали заявление о ГУЛАГе и тоталитаризме. Когда в странах происходят тоталитарные конвульсии и кого-то бросают в ГУЛАГ, ведь есть еще и тот, кто бросает. Это обычно не только некая политическая верхушка, члены "ужасной и преступной партии". Есть ведь и рядовые исполнители, их много. И они рекрутируются из самых, что ни на есть, широких слоев. Как правило, это тот самый контингент, который очень легко перенимает некую новую фразеологию, новую систему ценностей, не подвергая ее критическому анализу и просто не имея своего индивидуально выстроенного аппарата, который мог бы проводить такую критику. Обычно эти люди оказываются исполнителями чужой воли. Мне почему-то кажется, что вам, молодой человек, следовало бы прикинуть, а где бы вы были, будь вы взрослым человеком в 30–40-е годы. Вы убеждены, что вы бы говорили ровно то, что вы говорите сейчас?

Роман Дьячков: Андрей высказался, и его слова вызвали возмущение. И девушка из Красноярска первый раз на клубе. Мне кажется, что главная роль этого клуба состоит в том, что люди пришли и разговаривают на основе какого-то консенсуса. А люди, пришедшие первый раз, не имеют сходной системы ценностей. Их можно заклеймить, но можно и объяснить им свою систему ценностей и сделать так, чтобы люди поняли, и разделили наши взгляды.

Достаточно посмотреть телевизор, и там будут с утра до вечера рассказывать, какой был плохой сталинский режим и что такое тоталитаризм. И до определенного момента у всех молодых людей сейчас складывается мнение на основе услышанного. Я, например, не сразу встретил людей, которые мне дали другую систему ценностей.

Карина Геворгян: Сюда, на политический клуб и киноклуб, я хожу много лет. Здесь отсутствует какая бы то ни было линейность и плакатность. И люди, которые сюда приходят, не принимают ни старые, ни новые плакаты. Осмысление истории – это ответственность человека за то, что происходит в мире. То, что на сегодняшний день происходит в умах в отношении оценки войны, – это вина всех (и в том числе ее участников) в том, что итоги войны, ее смысл не были осознаны.

То, что происходит у нас, в России, – вообще сложно объяснить. Почему люди, которые в Советском Союзе так привыкли читать между строк, привыкли быть столь скептичными ко всему, что исходит сверху, стали теперь верить всему, что идет с экрана телевизора? Мне не ясно, куда делся наш скептицизм.

Иван Нестеров: Я хотел бы продолжить разговор о том, что зло фашизма не было до конца осмыслено. Видимо, отчасти это пытается сделать Хуциев. Но ужасы фашизма в фильме мы видим опосредованно, со слов людей, на уровне информации. Мне кажется, что если художник хочет разобраться в чем-то, он должен промоделировать себя в той системе, которую он хочет понять. А здесь взгляд со стороны советского солдата. (Были ли попытки осмысления этого зла художественными средствами?)

Наталья Несмелова: Я могу напомнить о книге талантливого французского писателя Робера Мерля "Смерть мое ремесло". Этот роман вышел после войны, и в нем очень четко показаны этапы формирования психологии "обыкновенного немецкого фашиста". Описывается его жизненный путь, не лишенный тягот, но и его "трудовые подвиги" на работе в концлагере. Все заканчивается Нюрнбергским процессом.

Мария Мамиконян: Можно еще раз показать фильм Бергмана "Змеиное яйцо", которое мы обсуждали года три назад.

Карина Геворгян: Во время войны операторы снимали документальный фильм, где воочию показаны все ужасы фашизма. Очень маленькую часть этого материала использовал Ромм, снимая фильм "Обыкновенный фашизм".

Мария Мамиконян: В фильме заключенный-поляк говорит в основном по-польски, и, может быть, не до конца понятна коллизия. Я точно не помню этот сюжет у Бакланова (его сценарий), но, по-моему, речь о том, что жена поляка прятала маленького плачущего ребенка среди свиней, и свиньи его съели, она сошла с ума от горя, и хозяин фермы сдал ее и ее мужа в концлагерь, где женщина была сожжена. А хозяин пеплом, который он брал в крематории, удобрял землю, злаки росли лучше, свиньи тучнели...

Я хочу ответить девушке из Красноярска, что не надо специально собираться и долго вырабатывать консенсус в зале по поводу того, что такое зло. Да, конечно, большинство здесь не первый раз обсуждает фильмы. Но я думаю, что вы прекрасно понимаете, что если пепел человека обычные добропорядочные немцы используют для удобрения своих полей, – это и есть то зло, которое человечество не может принять.

А моя эмоциональная реплика в ответ на заявление о тоталитаризме связана с тем, что в течение многих лет, когда мы жили в Советском Союзе, подавляющее большинство сограждан тупо и радостно повторяли вслед за пропагандистской машиной все, что нужно было говорить, и думали так, как было положено. А какое-то количество людей думало иначе, так как подвергало критике говоримое. И читали Солженицына в виде самиздата в то время, когда за это можно было сильно схлопотать. А не сейчас, когда это впихивают по телевизору, так сказать, каждой кухарке. Мы занимались театральным, в чем-то идеологическим ремеслом, и всегда имели в виду, что театр – это не место для развлечения, а место, где можно заставить людей думать, а не бессмысленно принимать и пережевывать все, что идет с телеэкрана. Так вот, очень жаль, что со временем ничего не меняется. Просто изменился язык пропаганды. Он был прокоммунистическим, а теперь антикоммунистический. Я призываю вас думать самому.

Михаил Миликовский (на просмотре фильма не был): "Был месяц май" я смотрел раза два-три. Думаю, точнее всего общий смысл фильма можно передать одной из формулировок Сергея Ервандовича на клубе "Содержательное Единство". Точного текста у меня нет, я тогда лишь законспектировал общий смысл сказанного: "Когда война закончилась, люди, нахлебавшись ее через край, больше всего на свете захотели мира вокруг и внутри себя. Но ведь Ад остался, немцы Вагнера не выкинули. Ад остался, а готовности к ежедневной битве с ним, прежде всего внутренней, у нас не осталось... Ислам силен своей концепцией Джихада, согласно которой внешний джихад, с саблей в руке, есть лишь продолжение джихада внутреннего: каждый воин должен постоянно, ежедневно вести в своем сердце битву Света против Тьмы, Добра против Зла. Нет этой постоянной внутренней битвы – не будет и выигранной Войны. В 1945 мы выиграли внешний джихад, но потом проиграли джихад внутренний. Здесь одна из причин нашего поражения, гибели СССР". Так вот, фильм "Был месяц май", на мой взгляд, именно об этой проблеме.