Режиссер показывает три дня молодого парня – Виктора Чернышева, работающего на заводе. Первый день – пятница, начинается рабочим днем в цехе. Молодая девушка-технолог запорола чертежи, проводится комсомольское собрание, аргументы девушки и грубо ее наказавшего бригадира… Трудовые будни. Заканчивается день встречей с приехавшим из деревни родственником, который с удивлением понимает, что Виктор почти ничего не знает об отце, погибшем на фронте. Суббота, воскресенье – поездка на картошку и отдых в компании сверстников, проводящих большую часть времени, обивая углы на улице. Отдых заканчивается в милиции, куда герой с компанией попадает за избиение ветерана войны.

Мария Рыжова: Фильм вышел в 1968 году. Мы обсуждали этот фильм в связи с фильмами Хуциева. Фильм Хуциева "Мне двадцать лет" – это 1964 год. "Июльский дождь" Хуциева – 1967 год.

Андрей Иванов: Можно по-разному трактовать фильм. Можно сказать, что речь идет о потерянном поколении. Мне показалось, что фильм показывает, что время идет, а ничего не меняется. Есть люди, которые чем-то горят, тот же доктор, который живет в соответствии со своими принципами. В фильме показывается, что собрания и поездки за картошкой – это для того, чтобы люди не выпадали из социальной жизни. Люди не горят. Это не фильм про тоталитарный режим, это не фильм о потерянном поколении без отцов. Мне понравилась производственная тема. Хорошо показано, как люди выполняют однообразный труд. Любой труд можно выполнять с душой, а можно делать его механически. Брак идет на переплавку, все бессмысленно. Болванки делает, как и макеты, человек, который не горит. Если же у человека есть внутри огонь, смысл он всегда найдет, и дело не во внешних обстоятельствах.

Олег Черкашин: Там ведь все не так. Бесполезность его работы возникла, когда молоденькая девушка-технолог запорола все чертежи, и труд цеха за какое-то время накрылся. С чем они потом и разбирались на комсомольском собрании, из-за чего бригадир и был в бешенстве. С одной стороны есть гуманизм, необходимость тянуть людей, но с другой стороны есть конкретный результат, и он зависит от успешного труда каждого человека. А про девочку не понятно, хочет ли она учиться или нет.

Мария Рыжова: Думаю, неверно сказать, что режиссер профессиональные навыки ставит во главу угла. Многие герои режиссера говорят: а зачем помогать? А зачем тянуть? Доктор, говорит: "Вот, перевоспитывать, у нас гуманизм…". И это выглядит как изъян у хороших людей. От этого даже положительные герои не выглядят положительным. Доктор Петр не хочет помогать герою. Нет положительного героя с большой буквы. В первоначальном сценарии не было даже положительного героя, который вступился за человека, которого избивали. Потом уже его в сценарий добавили под нажимом критики. Дескать, совсем нет положительных героев.

Валентин Булдаков: Я как раз в то время и общался со многими слоями. Мне кажется, что нам надо отойти от частностей. По сравнению с фильмами Хуциева, фильм Осепьяна, действительно выглядит назидательным. Назидательность бросается в глаза и кажется неприятной. И тут вопрос стоит не в том, что молодое поколение потеряно, а в том, что мы все потеряны. В то время был очень большой разброд и шатание в мыслях. Официальная линия была – построение социализма, коммунизма. Но это была не только официальная линия. Мы все в это верили. Спутники, космос, радость и воодушевление были большие. А Хуциев и Григорьев показывали в своих фильмах, что все же что-то не то мы делаем, что в основе есть проблемы. Правительственным товарищам очень не нравились эти фильмы.

Наталья Несмелова: Фильм не шел по большому экрану, этот фильм был не в чести. Чиновники его приняли в штыки. И было за что. Как и Хуциев, Осепьян поставил острые проблемы. Что-то происходит, особенно с молодежью? Это 1966-68 годы, когда по Европе прокатились студенческие волнения. Несколькими годами раньше вышло знаменитое стихотворение Рождественского:

Парни с поднятыми воротниками, в куртках кожаных, в брюках-джинсах. Ох, какими словами вас ругают! И все время удивляются: живы?! О проблеме вашей спорят журнальчики — предлагают убеждать, разъяснять... Ничего про это дело вы не знаете. Да и, в общем-то, не хотите знать...

И вот то, что они не хотят знать, это очень видно. Во-первых, показана их скука. Им скучно, они придумают девочек, обыденные пошлые развлечения. Им все равно, что была война. И это страшно. Прошло же еще только 20 лет. Видно, что режиссер в ужасе оттого, что происходит. Я давно смотрела этот фильм, многое забыла и думала: а каково будет мое нынешнее восприятие? Ребятам скучно, но они хотят все время оттягиваться. Я подумала, что в том виде, в каком показана страна, она не создана для оттягивания. Они была создана для борьбы. Когда борьбы нет, то без цели и борьбы ничего не получится. Иначе будет перерождение.

Олег Черкашин: Я увидел тыл без фронта. А что такое тыл без фронта? С девушкой, запоровшей чертежи, в военное время разговаривали бы по-другому. Никто бы так не поставил под угрозу военный процесс и производство снарядов. Подходили бы совершенно по-другому. На уровне идеологии не произошло никаких изменений. Мифа о труде показалось достаточно, чтобы люди хорошо работали. А по фильму получается, что недостаточно. И этот слой – рабочей молодежи – выпадает. Идея его не одухотворяет. Петя – доктор, не рабочая молодежь. Это другая молодежь, а рабочая молодежь не читает книжки. Отдых тоже автоматически становится безыдейным. К этому добавляется компания, бутылка и так далее. И это все делает человека – как все. Но не как те, кто горит, а те, кто потух.

Валентин Булдаков: Наталья Михайловна, мне кажется, гиперболизирует ситуацию в нашей стране. Никто нигде не приспособлен жить бесцельно, без смысла. А теперь это наблюдается во всем мире, и на Западе даже еще больше, чем у нас.

Михаил Шелест: Я не согласен с тем, что не было фронта. Фронт как раз был, и официальная пропаганда все время об этом напоминала. Есть образ врага, есть Запад, было противостояние. А в том, что происходило с молодежью, причина все та же – пресловутая проблема отца и детей, молодежный бунт, попытка быть с оппозиции. Если вся страна политизирована, то мы будет аполитичны.

Кахобер Шенгелия: Основной мессидж режиссера: "Иваны, не помнящие своего родства". У героев нет онтологии, нет того, к чему надо стремиться. Но по фильму было еще трудно предвидеть, что мы придем к тому, к чему мы пришли. Но маленькое зерно превратилось в то, во что превратилось.

Евгения Меньшикова: Мне кажется, что в фильме режиссер хотел показать, что есть общество, в котором намечаются проблемы. И эти проблемы он хотел показать через молодое поколение. Ребенок в конце – именно ребенок, это чистый лист. И в фильме показана молодежь из рабочих слоев и интеллигенции. Если интеллигенция еще знает, чего хочет от жизни, то рабочая молодежь уже потеряна в жизни. Я не согласна с тем, что это поколение, которое выражает протест. Герой не знает, зачем он живет. Чтобы выразить протест, должны вырасти некие принципы.

Вера Кошелева: Мне показалось, что это фильм не о столкновении поколений, а о страсти приобрести связь поколений. Герой, когда он понимает, что его родная мать почти ничего не рассказала о погибшем на войне отце, у него появляется первый вопрос. Он говорит: как ты могла? Вопрос к маме: "Ты меня любишь?" Это тоже попытка обрести глубинную, эмоциональную, смысловую привязанность. Одна из идей фильма – одна из причин в том, что многие мальчики росли без отцов. Мамы много времени уделяли тому, чтобы их накормить и обуть, и не всегда шла передача ценностей. Если мальчик воспитывается только матерью, и так далее. Это мягкий человек, мягкий герой. В этом, может быть и его трагедия, в том, что он такой податливый. И в фильме он несет снаряд и собирается в армию, в него есть некая внутренняя потребность. Воспитание мальчиков после войны женским поколением – это большая трагедия. И социальная и личная. Общество эту недостачу не компенсировало. Тут должна быть усиленная социализация. А происходило другое – утрата ориентиров элитой. Элита должна обновлять социальный проект, предъявлять его обществу. Делать так, чтобы он работал.

Иван Нестеров: Сразу вспоминается "Сладкая жизнь" Феллини. То же поколение, послевоенное, которое устало от жизни. Но у нас, в нашем обществе, был механизм, которого в западном обществе не было. И там, и там война прошла. В западном обществе нет механизмов торможения. А у нас есть милиция.

Владимир Киселев: Я сразу увидел непрофессионализм режиссера: там, где стоят токарные станки, не ездит мостовой кран. Я работал на Втором тульском оружейном заводе, и я бы не сказал, что это было потерянное поколение. Не было там безыдейности. Но было колоссальное количество шпаны. Невозможно было без отцов поднимать детей. Женщины работали с утра до вечера, и им некогда было заниматься детьми. В результате – шпана, и многих в живых не осталось. Жизнь в институте была очень увлекательная. Боролись за Кубу, радовались, когда полетел Гагарин.

Елена Ягодкина: Мне кажется, что фильм о недостатках воспитания. Мы тут видим молодое поколение, поколение доктора, среднее. Молодежь безыдейная. И никто им идею не прививает. Мать не рассказывает об отце сыну.

Ксения Шелехова: Главный герой не горит, он еле тлеет. Мы говорим о том, что общество должно его вдохновить, общество должно ему идеалы привить, должно то и то. А что это за общество? Общество это и есть те же ребята. Те же девчонки в кафе. Грустное это общество, нет даже главной героини. Почему сам герой не должен ничего делать для общества? И выход есть: идти получать высшее образование, он должен сам развиваться, учиться и строить отношения с обществом. Скучно тому, у кого мозги не работают и душа спит.