Сергей Кургинян

НА ДВА ФРОНТА

Концептуально-аналитический меморандум

Имплантированную в ткань данного текста политическую полемику без труда можно вынуть. Можно – но мне не хочется. Мне кажется, что при этом что-то уйдет. И потом – не факт еще, что без такой полемики я бы все, что здесь написано, додумал и доформулировал.

Поэтому я полемику оставляю.

Отдаю дань жанру, историческим прецедентам. А также вдохновляющей роли неких фигур, побудивших меня к такому творчеству.

Особую благодарность и особую дань в этом смысле следует воздать Александру Андреевичу Проханову, который созданием романа "Господин Гексоген", обложкой романа, главой романа о Ленине и рядом своих высказываний воистину гениально вскрыл нечто, что доселе все-таки пребывало в спрятанном виде.

Убежден, что этот вскрытый гнойник, из которого полилась настоящая и стопроцентная пакость, станет серьезным демиургом дальнейшего идейного и политического процесса.

Не возникни он и не стань он этим – может быть, и не было бы данного "опуса". Так что написанное имеет сей гнойник в виде серьезного и действительного соавтора.

А я к соавторствам такого рода всегда относился с глубоким трепетом.

Отсюда и бережное отношение к определенным полемическим нюансировкам.

Какова песня, таковы и слова.

Часть 1.

ООО "Россия"

Пресса и телевидение уже назвали Послание президента Путина Федеральному собранию "выступлением председателя совета директоров ООО "Россия". Напомню, кстати, что ООО – это общество с ограниченной ответственностью. Может ли Россия быть ООО, что значит для нее быть ООО и, как говорится в "Борисе Годунове" Пушкина, "куда ведет эта дорога, хозяйка?" – отдельный вопрос. Я не хочу цепляться к, быть может, вполне случайным проговоркам наших тележурналистов. Я только хочу подчеркнуть, что это – "оговорка по Фрейду" (а точнее, даже по Юнгу). Она фиксирует нечто в коллективном бессознательном нашей элиты СМИ, всего нашего истеблишмента. Пройти мимо подобной проговорки (или оговорки) так же непрофессионально, как и зацикливаться на ней. Зафиксировали – и движемся дальше.

Вполне возможно, что рассуждения об ООО лишь бессознательно увязывались с чем-то существенным. А на сознательном уровне были способом красиво, метафорически указать на то, что президент России В.Путин выступал как главный хозяйственник на хозяйственном активе страны. Вполне возможно, что это так. Хотя. Об ООО говорило новое НТВ. Оно же, в "Куклах" своих (которые, наверное, тоже новые), предъявляло образ обанкроченной России в связи с Олимпиадой. Оно же, далеко не без яда, рассматривало (в меру отстраненно, то есть так, что всегда можно сослаться на предъявление чужого бредового мнения) некую модель "крота". Супервысокопоставленного агента иностранных спецслужб, внедренного в аппараты власти России для подрыва державной мощи. Агента выискивает ФСБ. По мере выискивания выясняется, что этот агент – фигура номер один.

Чем такой образ отличается от "Крошки Цахеса", за которого пострадал Гусинский, – я не понимаю. То есть, с моей точки зрения, этот образ гораздо ядренее. Тоньше и ядовитее. И если поддаться соблазну построения аналитических моделей, то подобные "Куклы", линия по Чечне, противопоставление спортивной темы, выдвинутой главой государства, реальным социальным проблемам страны, соответствующие маневры на поле пресловутых версий о взрывах в Москве и многое другое вполне укладываются в небанальность образа ООО.

Но я не поддамся аналитическому соблазну. И буду считать, что образ просто указывает на хозяйственную окраску политического документа. То есть на очевидное.

Это очевидное вытекает из определенных представлений самого президента России и его противоречивой команды касательно чего-то вроде своей миссии (и одновременно своего имиджа). Это очевидное находится в сфере фундаментального – данной логики поведения, данной логики самопредъявления, данной логики самопонимания. И это, согласитесь, немало.

И президент, и команда сознательно чураются патетики, сознательно уходят от политической интонации. Они хотят быть и выглядеть только наводящими порядок чиновниками. И в этом "только" есть как бы пафос, предполагающий отрицание такового. Даже вызов, если хотите. Даже эпатаж: "Вот такие мы. Холодные, сухие, деловые. Скажете, никакие? Да еще какие! Новые мы! Современные, конкретные! И не надо нам аплодисментов! Все! Кончился театр! Мы все будем делать на совсем иных основаниях".

Команда копирует лидера. Лидер задает новые правила. И команда движется в их русле – и с оглядкой на лидера, и с точным пониманием своей органики. Заборматывание, длинные перечисления конкретных дел, фактов и цифр, привязанность к бумаге, неброский тон – это не беспомощность, а новая мода. Такая же, как мода на одежду, стиль отношений – мода на типажи, на способ принятия решений. В этом есть жанр, есть стратегическое намерение. В этом есть и целая философия.

Рупором этой философии изначально был Глеб Павловский. И никакая его нынешняя дистанцированность от российских административных реалий (дистанцированность, кстати, так же преувеличенная, как ранее преувеличивалась и близость к этим реалиям) здесь ничего не меняет. Глеб Павловский не в колбе вырастил действующих лиц нынешней политической сцены. Он уловил их специфику, их намерения, их сильные и слабые стороны, их интенции, если хотите. И он это все реальное развил, перевел в ранг политической философии.

Известно, в чем смысл этой философии. В том, что, по мнению Павловского (совпадающему здесь полностью с мнением Березовского), в российской действительности наступает новая эра. Эра скуки. Эра администрирования. Революция завершена. Ее герои в прошлом. Теперь надо заниматься простыми, жесткими, сухими вещами. Только ими – и ничем больше. В отличие от многих, я не считаю, что Павловский или Березовский в более ранний период подобное Путину навязали. Скорее – это было угадано в Путине. Мне лично кажется, что Путин очень истово верит в это как в судьбу и предназначение. Что этот неброский труд он понимает как миссию, как возможность спасти Россию. И те, кто идет за ним, эту веру в неброскость и "технологичность" впитывают и взращивают в себе. И уже отсюда – стиль, образы, концепция поведения.

Подобная философия скуки имеет несколько источников в большой и малой политической философии. Она не Павловским (или ранним Березовским, если можно так выразиться) изобретена и развернута. Я считаю далеко не бессмысленным обсуждение этих источников. О составных частях уж не говорю. О них – совсем уж трудно говорить в журнальной статье. Да и не они сейчас главное. Что уж там, не до жиру, быть бы живу. С источниками бы как-нибудь разобраться.

Я знаю, что существуют для этой самой философии скуки источники как бы нормальные.

Первый из них – философия "термидора". Мол, революция всегда исчерпывает свою энергию (самым типичным примером и образцом в этом смысле является Великая французская буржуазная революция), и тогда, по закону большой цикличности, на смену Робеспьеру приходит Баррас. Директория, консульство, Бонапарт, реставрация и т.п. Вот мы и находимся, де, сейчас в точке термидора, а потому – чиновник, потому – менеджер, потому – скука. Наломали некоторые дров, но и говорить об этом не надо.

Некоей модификацией этой темы является система новых параллелей со Сталиным. Вот, мол, были всякие там ораторы, а потом пришли люди во френчах, и они все сделали, навели порядок. Да, но у людей во френчах была в распоряжении гигантская энергия той революции, и они ее направили в определенное русло. У них были мощные потенциалы идеального, у них были современные (кто бы что ни говорил) экспертные и административно-политические средства. У них был проект общемирового значения, в котором прежняя Россия узнала и угадала свою новую ипостась.

Где все это?

Даже сейчас многие полагают, что в России произошла Великая буржуазная революция. Почему революция? В чем революция? Где революция? Какие задачи решены? Какие плацдармы расчищены? Говорят, что на обломках империи возникает буржуазная нация как субъект модернизации, соответственно национальное государство и все прочее. Где нация? Где буржуазия? Где актуальное классовое сознание? Где цели? Где модернизация, ё-моё? Новые каналы вертикальной мобильности где? Где новый образовательный потенциал? Где новая индустриализация?

Говорят, у нас машин стали больше продавать за рубеж. Сначала стали продавать в 15 раз меньше, чем в эпоху СССР, а теперь стали продавать на 25 процентов больше по отношению к одной пятнадцатой.

Надоешь кому-то такими вопросами – тебе скажут: "Идет не модернизация общества, а модернизация элиты". Задашь еще более назойливый вопрос: "Модернизация элиты за счет чего?" – тебе ответят железным голосом: "За счет всего". И ясно, что разговор на этом кончается. Потому что революция, понятное дело, тут ни при чем.

Но самое главное – модернизация давно позади. Уже постмодерн фактически проехали. Вот говорят, что надо входить в мировое сообщество, что глобализация уже у нас, а мы в ней. Но глобализация – это термин для простаков. Для наивных идеалистов. Настоящий термин звучит иначе.

"Глокализация".

То есть власть транснациональных структур, которые разрушают сделавшие свое дело (как тот мавр) национально-модернизационные суверенитеты. И на их обломках развертывают другое.

С этой точки зрения, речь идет не о гонке в сфере экономического роста. Хотя. Ясно ведь и то, что такая гонка не может быть просто продекларирована. Ибо у роста этого есть двуединая природа – девальвация 1998 года и высокие цены на нефть. Цены дальше не задерешь, а энергетика девальвации кончается. Значит, нужен другой рост. Качественно другой. С опорой на другие потенциалы. А это уже не на хозяйственном активе обсуждается, а на активе политическом.

Обсуждается иначе и в другом месте.

Но все-таки главное в том, что догонять надо не просто по линии восполнения экономического потенциала. Двигаться надо с иной скоростью и по другим линиям. Обычный капитал не составляет здесь целостности. Нужно, как минимум, триединство капитала символического, культурного и обычного. И способы конвертации одного в другой. Но ничего подобного нет и в помине. И тогда. Тогда, простите, какая, к черту, революция, модернизация и т.п.?

Нет, не логика "послевоенного" восстановления лежит в основе произошедшего. Не она представляет его образ и его суть.

То есть я тысячу раз готов поверить, что для действующих лиц суть именно в этом, что они ее понимают именно так и хотят вести страну именно в эту сторону. Именно в эту, и именно исходя из такой логики.

Я даже готов поверить в то, что спокойная административная уверенность лучше паники на корабле. Можно в условиях пробоины заставлять экипаж и пассажиров драить медяшки и наводить порядок в каютах. Это лучше, чем если они начнут все сметать в истерической панике. Но какая-то команда должна работать в трюмах. И – ого-го еще как работать!

Такую работу скрыть нельзя. И то, что ее нет, тоже нельзя скрыть.

А тогда реальность сама по себе, а пиар на тему о сухих и суровых менеджерах сам по себе.

Тогда.

О реальности мы поговорим в другой раз.

А сейчас – о фантастическом, но гораздо более близком к существу дела источнике, питающем образ суровой деловой скуки. Питающем – вполне опосредованно. Даже и каналы этой подпитки сразу трудно нащупать. Скажи действующим лицам, что там истоки, – и они просто плечами пожмут. Но истоки все-таки там.

Итак, о парадоксальном, но многое объясняющем. Прошу рассматривать в качестве одной из проблематичных гипотез.

Согласно ей, настоящим источником образности "всеадминистрирования и всехозяйственности", царящей в последнее время на нашей политической сцене, является некая философия скуки. Она же – философия конца истории. Наиболее известный ныне носитель данной философии – Фрэнсис Фукуяма с его памятной статьей "Конец истории?". Сам Фукуяма, как известно, учился у неогегельянца Кожева, нашего соотечественника, как и многие другие, пополнившего ряды европейских (еще точнее, французских) философов XX века. В принципе ни Фукуяма, ни Кожев ничем особенным не являлись. Они следовали Гегелю и логике тех, кто Гегеля и развивал, и домысливал. Таковых было много. Тот же Бауэр, например.

Главной зацепкой при таком домысливании является само гегелевское противопоставление Духа Истории и некоего Нового Духа, приходящего для того, чтобы Разум мог смотреть своеобразное кино, состоящее из всех сюжетов истории. Человечество на этом этапе не создает новых исторических сущностей и сюжетов. Оно пребывает в Великой библиотеке, где все сюжеты начинают классифицироваться, осмысливаться, сопоставляться, соотноситься. Вот этот Новый Дух и есть демиург пресловутого конца истории.

В дальнейшем Гегель был развит и до полной неузнаваемости перекурочен постмодернистами. Сидеть в Великой библиотеке и все приводить к какому-то синтезу на основе чисто виртуальных построений оказалось так скучно, что невтерпеж. Для осмысления носителям Нового Духа захотелось поиграть с элементами, доставшимися от истории. То есть внедрять эти элементы в реальность в произвольном порядке, на произвольных основаниях, в произвольных сочетаниях и пр.

Иначе – перейти от Истории к Игре. Той Игре, которая хорошо описана у Гессе в романе "Игра в бисер". Да и в других его произведениях покруче, в том же \"Степном волке\", к примеру. Игра сначала довольствовалась неким орденским замком, в котором все происходило понарошку и народа, живущего за территорией замка, не касалось. Но потом и так играть стало скучно. Понадобился Эксперимент.

Помню, один из педагогов моих рассказывал, как захотелось его другу уйти из академической науки в нечто более могущественное и дающее другие исследовательские возможности. А занимался он теорией игр, топологией, дифференциальными уравнениями теории игр. И все это востребовали наши советские военные. И вывел он уравнение линии фронта в определенных военных кампаниях (оптимальной среди которых оказалась Корсунь-Шевченковская операция). И выяснилось, что кривые линии фронта содержат в себе фрагменты всюду разрывных функций. И что эти фрагменты и есть места, где надо рвать линию фронта.

А потом модели перешли из войн Второй мировой войны на театры военных действий будущего. И начались штабные игры на этих театрах (речь шла о больших играх, с применением стратегического ядерного оружия). И на одном из высоких совещаний, заслушивая сложный анализ проведенных модельных исследований, высокое лицо воскликнуло: \"Что тут так долго теоретически мучиться, с ума же можно сойти! Тут нужен Эксперимент!\"

Теория Эксперимента выводила постмодернизм в новое качество и вводила его в новое русло. И здесь советская школа, конечно, была вне конкуренции – по своей ментальности, своей готовности экспериментировать самыми разными способами. Но. Философское развитие данного направления в СССР блокировал марксизм-ленинизм, с его верой в Вечность Истории, с его неполным, но упорным отрицанием Гегеля (сколько Лившиц и Ильенков ни прививали другое – Гегеля не выводили из числа подозреваемых, из числа \"лучших из плохих, хотя и объективных, идеалистов\"). Тогда казалось, что это упорство отрицания содержит в себе только стопроцентный идиотизм с элементами политических провокаций. Сейчас, задним числом, лично я склонен считать, что дело было в каком-то здоровом нутряном чувстве, в упрямстве некоего \"коллективного вахлака\", понимающего, что \"умники\" тянут его в нечто весьма и весьма прескверное.

И инстинкт оказался прав.

Но вернемся к советской науке, не сумевшей развить те беспрецедентные потенциалы экспериментальности, которые содержались в советской реальности. Наука не сумела – это факт. Все, кто пробовали, сильно получили по зубам. Сильно и схожим образом (что Г.Щедровицкий, что М.Мамардашвили, что А.Зиновьев и пр.). Но энергия-то ментальная требовала выхода! Энергия всегда находит выход – это должны помнить все президенты всех времен, всех народов, лидеры всех политтехнологических культур и т.п.

И куда ж она вылилась? В миф, в утопию, в научную фантастику. И кто здесь стал главным? Кто оказался вне конкуренции? Конечно же, братья Стругацкие. У них была своя эволюция – от идей реформированного коммунизма к либеральной фиге в кармане. У них был свой потолок художественности, определяемый как творческим потенциалом, так и свойствами читающей публики. И можно тут смеяться над многим. На многое поплевывать с вершин величайших пиков художественности ХХ века (тот же Гессе, Томас Манн и т.п.). Но, по самому большому счету, просто глупо (или слишком умно, и потому особенно глупо) поплевывать на Стругацких с тех самых вершин. Это значит видеть в них то, чем они не являются.

Они не художники, а превращенная форма перекрытой энергии, двигавшейся в русле постмодернистской идеологической и политической Экспериментальности. Поскольку энергии не дали излиться научно, ценностно, философски (все это не одно и то же), она утекла в некий симбиоз утопии (Томаса Мора ХХ века), интеллектуалистики (\"Игра в бисер\"), определенных форм научности (гностических по преимуществу и в первую очередь). Она стала развертывать себя как шифры, как ущемленная метафизика.

И в этом смысле, строго говоря, было плохо все: и метафизика, и художественность, и претензия на научность. Но возник синкретизм со своей силой и своим потребителем. И этот синкретизм еще ждет непредвзятого исследователя, готового не фыркать, а встречаться с новизной на ее собственных основаниях.

\"Поколению российских реформаторов повезло. У них были книги братьев Стругацких. И чувствуя себя магами из НИИ ЧАВО, они.\"

Я цитирую российскую интеллектуальную прессу 1993 года. Прессу, оправдывающую пальбу по Белому дому и называющую несколько купленных танковых экипажей \"прогрессорами\", \"десантом космофлота\" и пр. Поколению российских реформаторов, может быть, и повезло. Поколению реформируемых – не очень. Но философия Эксперимента совершенно не склонна брать в учет подобные мелочи.

Итак, движение в сторону скуки, образа этой скуки как конца истории, Эксперимента как высшего выражения Духа конца истории (Нового Духа Гегеля в его постмодернистской, издевательской и извращенной, интерпретации) раскручивалось на Западе через рафинированную науку и литературу, через Батая, Дерриду, Делеза, через шизоанализ, через \"Игру в бисер\", через специальные работы Бжезинского по метаморфозам времени. Это движение в СССР шло иначе – через синкретизм Стругацких и его освоение разными уровнями и слоями российского общества.

Кто же его освоил в первую очередь? В первую очередь – освоили продвинутые группы в пределах КГБ СССР. Спецслужбисты в целом, сидевшие на голодном философско-теоретическом пайке и совершенно озверевшие от марксизма-ленинизма в духе печально известных академиков, развивавших оный в 70-е и 80-е годы.

Прогрессоры, эксперимент по вмешательству в функционирование чужой цивилизации – все это было весьма созвучно профессиональной специфике. Как созвучно это было специфике одной из лучших разведок мира – английской. Приходишь на \"полигон\" (Индия, там, Аравия, какие-то дикарские верования). Надо изучать, расщеплять, синтезировать, управлять, влиять, воздействовать. Та же теория Тойнби – на что нацелена? На подобное!

А Хантингтон с его \"конфликтом цивилизаций\"? Чем не ученик Тойнби, приспосабливающий учение сие к реалиям фактически пост-истории?

Были заделы и в отечественной традиции. Данилевский, как минимум (разговоры о максимуме увели бы нас совсем далеко).

Итак, Стругацкие стали скрытыми шифрами целой группы, которая в 70–80-е годы шагала уже широко и ощущала перед собой весьма далекие перспективы.

Эксперимент есть Эксперимент. И если уж скучающая, выжившая из ума и доживающая свой век бесплодная и беспомощная правящая партия завела в какой-то тупик, то есть полное право на Эксперимент, на то, чтобы вернуть происходящее на рельсы Истории.

Истории?

Это уж как получится. Если к тому времени уже окажется не история, а Новый Дух – то на рельсы Нового Духа. Да и вообще, куда угодно – главное любыми средствами бежать из маразма!

И побежали.

Гениальность посконного и спутанного синкретизма как раз и была в том, что побежали резво, побежали так, что повторили худшие черты проклинаемых, побежали, все снося на своем пути, все растаптывая, все сокрушая и ни с чем не считаясь.

Я уже сказал, что определенный (условно скажу, технократический, а в общем-то просто \"продвинутый\") слой спецслужбистов впитал Стругацких и весь порожденный этим явлением утопический синкретизм первым и с особой политической утонченностью. Здесь шифры были аллюзиями. А НИИ ЧАВО – точной и понимаемой посвященными адресацией к определенным учреждениям.

Иначе это впитал просто технократический слой. Работники обычных НИИ, весьма далеких от НИИ ЧАВО и всяких там психотронных изысков, просто впитывали этот разлитый в воздухе (необязательно через Стругацких, кстати) синкретический миф не как догму, а как руководство к действию. Как право ни с чем не считаться. Как право предъявлять свою ущербную образованность с позиций высокомерного жречества. Высокомерного и смешного. Особенно смешного потому, что дремучесть пёрла из каждой прорехи на этом жреческом одеянии.

Получился трагифарс. Фарс – потому что претензия была смешной и чудовищной. Траги – потому что энергия этой претензии была огромна. Потому что претензия эта всей своей энергетической мощью разворачивалась в вытоптанном пространстве. В пространстве, где ничто другое не могло разворачиваться.

И так мы пришли к ситуации, когда вся страна сыграла пьесу под названием \"Играем Стругацких\". Я ввожу это название по аналогии с знаменитым \"Играем Стринберга\", пьесой Дюрренмата, где герои в своей жизни пытаются реализовывать принципы и сюжеты драм Стринберга, которые они читали. Это и есть постмодернистский подход, помноженный на право разворачивать Эксперимент по имплантации оторванных и препарированных сюжетов некоей прошлой истории в ткань иной историко-культурной реальности.

Финал пьесы плачевен. Экспериментаторы зарвались и заигрались. Действительность не возвращена в лоно разума, а вырвана из него окончательно. Она варварски искорежена. И если иметь необходимую оптику, то, прильнув к перископу, можно увидеть социум, действительно похожий на \"Град обреченный\" тех же Стругацких.

Но не хочется ни перископа, ни порожденных им видений. Хочется верить, что разум победил, все возвращено в его лоно, и надо только последовательно и понемножку вылечивать еще не до конца вылеченные участки этого спасенного, но очень больного социального тела, имя которому – РФ (Россия).

ООО \"Россия\". Общество – с кем и как ограниченной ответственностью?

ООО \"Россия\". О! О! О! Помните, в поэме Вознесенского?

Черная дыра – Россия. О! О!!!

Вот оно, дитя Эксперимента а ля Стругацкие (он же – \"разумная процедура\" по спасению от экспериментов коммунистов). Клином выбиваем клин, клиним заклиненное, выклиниваем вклиненное – и кайфуем. \"Где брат твой, Авель?\" – \"Разве я сторож брату своему?\"

Горькая правда реальной ситуации состоит в том, что теперь надо лечить и вылечивать все, что натворили драматурги, режиссеры и актеры пьесы а ля Стругацкие. Этого десятилетнего хэппенинга. Этой мега-акции нон-стоп. Надо лечить, санировать, избывать и преодолевать сотворенную цивилизационную катастрофу.

Катастрофу эту надо признать. И это отправная точка, без которой ничего не произойдет.

Ничего – кроме развития этой самой непризнанной катастрофы.

Чем в большей степени от нее будут отмахиваться, ТЕМ БЫСТРЕЕ ОНА БУДЕТ РАЗВИВАТЬСЯ.

В каких-то складках реальности, смятой и изорванной этим чудовищным взрывом, этой экспериментальностью, породившей \"Град обреченный\", может упрятаться монстр-мутант (рыбопетух, лисокрот), у которого на лбу написано \"пятипроцентный экономический рост\".

В расколовшую здание трещину затечет какой-нибудь ручеек каких-то там сомнительных инвестиций.

Что это меняет? Исчезают воронки? Останавливается щелканье радиометров? Собираются развалины, рождая прежнее или новое здание? Дичающие жители этой Атлантиды начинают выбираться из посткатастрофических нор и строить новую жизнь?

Такое чудо не делается с помощью хозяйственных назиданий.

А гибнущей стране нужны не хозяйственные припарки, а именно чудо, причем технологичное и рукотворное.

Именно оно нужно – и побыстрее.

Потому что идет катастрофический рост цивилизационного катастрофизма. И этот российский рост входит в дикие комбинации с общемировым безумным процессом.

Рано или поздно придется признать этот катастрофизм. Признать, осмыслить и. не опустить руки, не поддаться панике, а начать работать – может быть, вполне сухо и по-деловому, но иначе. Закляв ее, эту самую катастрофу. И включив все те механизмы (далеко не рыночного и не хозяйственного характера), которые выводят из катастрофы в новый исторический результат. Исторический, а не постисторический! Возможно, даже сверхисторический! Потому что с катастрофой нельзя работать, как говорится, помаленьку. Тут либо полный конец, либо новое поле принципиально новых возможностей.

Так с ней работал Ленин. Так с ней работал Петр.

Философию скуки и термидора рано или поздно придется списать в утиль и заменить суровой и реальной философией великого делания.

Для того, чтобы эта философия не существовала лишь на бумаге, а стала подлинным деланием, надо, посмотрев под этим углом на происходящее, начать соответственно инвентаризировать самые разные, в том числе и катастрофой рожденные, потенциалы. возможности.

Но в рамках ныне объявленного движения к норме и процветанию, к зажиточности и благополучию включить такие потенциалы и развернуть такие возможности нельзя. По отношению к таким целям эта энергия не задействуется.

Я эти цели не оспариваю. Может быть, России было бы и неплохо сколько-то времени пожить с такими целями, осмыслить их, начать действовать иначе, не исходя из коллизии крыловского \"зеленого винограда\". Может быть, может быть. Но просто времени уже нет. А то, которое было, истрачено, сожжено в фейерверках, растранжирено в пиарных радениях.

Что есть, то есть. Дело не в том, чтобы сетовать и проклинать.

Если хотите, в выборе между Новым Духом и Духом Истории Россия решила поискать что-то третье. Какой-то синтез. Возможно, совершенно спасительный для этого безумного мира. И потому Россия спародировала явление Нового Духа и поломала фильм про конец истории.

Она этот благочинный конец по Гегелю превратила в бесчинство, бардак, в оторванную анархическую гульбу. Что, конечно, страшно, но вполне может быть, что и спасительно.

.Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: \"Вставай!\"

Или это – или \"Град обреченный\". Он же ООО – с присоединенным для издевки бесконечно испоганенным и бесконечно родным названием.

Часть 2.

То же ООО – наизнанку

Но если Эксперимент – это \"машина\", приводящая в действие и развертывающая цивилизационную катастрофу, то почему невозможна политическая борьба с этим Экспериментом и его носителями? Ведь именно эта борьба в ее простом и незатейливом политическом качестве может спасти жертвы Эксперимента от тех последствий, к которым приводит его дальнейшее развертывание. Более того, разве любое описание губительности Эксперимента не является формой идеологической мобилизации на подобную борьбу?

\"Кто олицетворение Эксперимента, проводимого под лозунгом модернизации? – спросят вас. – Разве не Гайдар и Чубайс? Разве Эксперимент и ельцинизм, а также все, что клянется в верности этому курсу, не являются \"близнецами-братьями\"?\"

Что на это ответить? В первом приближении (которым, разумеется, нельзя пренебрегать только потому, что оно первое и условное), конечно, являются. И отсюда мое долголетнее негативное отношение к этим олицетворениям Эксперимента как к политическому фокусу, как пониманию логики политических действий.

Но ровно настолько же, насколько нельзя пренебрегать первым приближением, нельзя и ограничиваться столь грубой схемой происходящего.

Эксперимент, безусловно, являлся продуктом консенсуса весьма серьезных советских элитных групп.

При этом у данных групп не было никакого взаимопонимания ни в вопросе о дележе новой власти, которая родится в результате запуска Эксперимента, ни в вопросе о самом устройстве того, по отношению к чему будет реализовываться эта желанная новая власть. То есть по отношению к государству и обществу.

Не было и элитной конвенции по вопросу о том, чем является Эксперимент – некоей самоценностью и самозначимостью или средством запуска других процессов: \"Мол, начнется Эксперимент, родится хаос, а мы Эксперимент прервем и из хаоса создадим новую власть! Совсем новую! Так что пусть эти лохи проводят Эксперимент! Пусть взрывают нынешних хозяев с помощью этого Эксперимента. Мы потом \"замочим\" лохов и станем настоящими хозяевами, построив новое общество и новую власть на том пепелище, которое устроит Эксперимент\".

В ряде своих работ я подробно разбирал все, что связано с широтой и глубиной советских элитных конвенций и консенсусов в том, что касается Эксперимента. Потоки этой конвенциональности и консенсусности имеют истоки как минимум в позднесталинской советской элитной ситуации. Тут не все до конца ясно.

Не ясна, к примеру, степень интегрированности этих позднесталинских групп в мировую элиту, то есть степень глобализации Эксперимента.

Не ясна (по крайней мере, не ясна в деталях) и архитектура консенсусно-конвенциональных союзов. То есть не ясно, в какой мере подобные союзы между наследниками, например, бериевской и антибериевской элитных советских групп были инициированы только общими стремлениями (общим недовольством происходящим, общим тяготением к иному качеству элитного существования), а в какой степени речь идет буквально о консенсусе, о готовности к штабному согласованию действий.

Все эти неясности не потеряли и поныне своей политической актуальности.

У Эксперимента есть субъект. И без ответа на эти вопросы описание субъекта всегда является приблизительным. Слишком приблизительным для того, чтобы оказывать Эксперименту настоящее противодействие. Потому что любое настоящее противодействие в качестве необходимого условия предполагает зрячесть. Нельзя воевать с анонимом. Нельзя действовать вслепую в условиях непрозрачности. Значит, необходимо, чтобы прозрачность возникла, а на месте анонима появилось настоящее имя. Кое-что в этом смысле уже сделано. Но надо сделать гораздо больше.

И именно этим неизбежно должен заняться любой властитель в России, буде он вдруг поймет, что дальнейшее обслуживание Эксперимента чревато для него слишком неприятными и опасными последствиями.

Но в рамках рассмотрения данной темы важно подчеркнуть, что тотальная фиксация на ненависти к отдельным фигурам, как носителям Эксперимента, или даже к отдельным политическим линиям (\"демократия\", \"курс реформ\"), как политическим синонимам Эксперимента, – это только обслуживание Эксперимента, и не более.

На Эксперимент пошли многие. Не только Гайдар, Бурбулис или Чубайс, но и гораздо более основательно \"погруженный\" в элиту Ельцин. Но, в конечном счете, все они – только мальчики для битья. Раздражители, источники неадекватной фиксации.

Уже такое утверждение, при всей его очевидности для меня и моих единомышленников, является избыточно усложненным для любителей кондовых политико-конфронтационных действий. Действий – с опорой на не слишком интеллектуально гибкие пласты населения, мало способные (в том числе и в силу опыта советского агитпропа) фиксировать что-либо, кроме ненавистных лиц, вещающих о зловещем и нелюбимом, и коварно очевидной связи между этими лицами и своими злосчастьями.

Действительно крупные политические процессы всегда достаточно непрозрачны. Но условия \"зачатия\" и проведения Эксперимента и его логика превращают обычную для политики непрозрачность в непрозрачность полную, почти абсолютную, беспрецедентную или почти беспрецедентную по отношению к тому, что происходило с человечеством на протяжении многих веков.

Фактически, речь идет об анализе некоего Спецпроекта, который вполне системен и потому содержит в самом себе спецблоки, управляющие в том числе и недопущением такого анализа.

От банальной теории заговора подобная модель Эксперимента и спецпроекта по его осуществлению действительно не слишком-то и отличается. По крайней мере, на первый взгляд. Этот первый взгляд малочувствителен ко всему, что отличает разбор действительной логики элитных процессов от псевдоконспирологии. И там, и там – комбинаторика имен, сил, долговременных конфликтных стремлений.

Но такое сходство отдельных черт не означает тождественности или даже близости лиц и групп, которым эти черты свойственны. Подобного рода отождествления проводятся либо по наивности и неосведомленности касательно предмета, методологии, истории вопроса и пр., либо по злому умыслу.

Что касается предмета, то предмет – это политическая непрозрачность.

Феномен сей давно известен и неоднократно обсуждался абсолютно научным способом вне каких-либо теорий заговора. Вкратце он состоит в следующем.

Есть политика. И у нее есть известные классические слагаемые. Она замкнута на определенные институты. Если слагаемые выявлены, замыкания на институты проведены, а результат моделирования, связанный с таким выявлением и замыканием, не совпадает с реальным политическим результатом – что это значит?

Либо – что слагаемые неправильно выявлены, замыкания не те и моделирование проведено неправильно, либо.

Либо – что в политике есть нечто другое, другие компоненты и институциональности, находящиеся по ту сторону правильного, прозрачного списка. Они действуют, опираясь на это самое \"по ту сторону\". Действуют в условиях непрозрачности. В этом смысле они и не политика, если под политикой иметь в виду хорошо изученную и входящую в легитимный список технологий и величин совокупность классических политических слагаемых, допустимых по конституции институтов и способов замыканий институтов и слагаемых.

Если все это не политика – то что это?

Название известно. Параполитика.

То есть сумма субъектов и технологий, действующих в условиях непрозрачности. А что, этих условий нет?

Можно спорить по поводу того, что важнее – абстрактные рыночные закономерности или штабные проработки элитных групп и реализуемые на этой основе проекты.

Можно спорить о соотношении в суммарном политическом действии двух весовых функций – функции сиюминутных меркантильных интересов и функции долговременных идеальных и субкультурно обусловленных мотиваций (так называемых \"пружин вековых конфликтов\").

Но то, что и то, и другое существует и действует, ни у кого не вызывает сомнений. И действующие субъекты, если они хотят, чтобы их планы реализовались, склонны эти планы не афишировать. То есть обеспечивать закрытость подобных планов. Что уже и есть непрозрачность. Конкуренция крупных экономических структур – это уже непрозрачность. А поскольку у этой конкуренции есть политическая составляющая, то вот вам уже, пожалуйста, закрытая политическая составляющая, то есть политическая непрозрачность. То есть параполитика.

Сколь крупны могут быть эти планы – другой вопрос.

Идет ли речь об определенных формах властвования, ради чего создаются и надежно прячутся крупные политические штабы и реализуются (максимально вне фокуса общественного внимания) созданные этими штабами проекты и начинания? Или же два крупных концерна просто собирают закрытые команды для того, чтобы обыграть друг друга и получить приз в виде успехов в крупной сделке, приносящей огромные барыши?

Тут возможен спор. И в конечном счете, это спор о природе элитного поведения. Спор о том, что важнее – идеалы или сиюминутные барыши.

Мы-то утверждаем, что крупные состояния должны накапливаться столь долго, что сама эта длительность предполагает некий идеальный долгоживущий \"цемент\", скрепляющий субъект экономического накопления. Мы не говорим, что это всегда так. Но чаще всего это так. И в этом смысле \"миром правит невещественное\".

Но даже если кто-то считает иначе – многое ли это меняет?

Разве не достаточно закона концентрации капитала (который вполне неумолимо действует, вопреки различным пискам по поводу абсолютной лживости марксистской теории)?

Как быть с \"империализмом как высшей стадией развития капитализма\"? Как быть не только с Лениным, но и с Гильфердингом, которого тот исследовал? Как быть с \"теорией суперимпериализма\" Каутского?

Короче – эти самые экономические субъекты стремительно укрупняются и траснационализируются. Их актуальные финансовые возможности уже чаще всего превышают триллионы долларов. Войны между этими субъектами (а где война, там всегда закрытость и непрозрачность) приводят в действие системные механизмы колоссальной мощности. Способность данных субъектов к кооперациям разного рода так же очевидна, как и их способность к закрытым конфронтациям. Сам рост этих субъектов (а он невозможен без перехода количества в качество) уже предполагает повышение весомости параполитического момента в общем политическом процессе.

Так что приравнивание параполитических исследований к теории заговора просто смешно. Без параполитики сейчас не обходится ни одно серьезное аналитическое исследование. Другое дело, что закрытость не любит, когда ее открывают. Поэтому такие исследования (всегда входящие при этом в нечто большее, чем наука, и реализуемые не для удовлетворения любопытства, а с иными целями) опасны, рискованны, предполагают свою технологическую культуру. И, кроме всего прочего, иначе котируются на общеаналитическом рынке. Но они ведутся и будут вестись. Причем будут вестись в условиях постоянно растущего спроса.

Те, кто хотят и могут этим заниматься, немногочисленны. Любой сумасшедший может собирать выписки и вырезки по поводу чудовищных сил, которые что хотят, то и вертят. Это вредит его психическому здоровью, но и не более.

Рынок понимания логики реальных закрытых больших игр, ведущихся в экономике и политике, имеет другую архитектонику. И – других операторов. Коллективных, органически закрытых, напряженно развивающих свою рефлексивность и свою коммуникативную сферу.

Однако этот рынок – только часть того, что вращается вокруг проблемы параполитики.

Рост параполитического момента в политике, рост непрозрачности под вопли о все большей прозрачности, объективно не может не вывести в лидеры те структуры, для которых непрозрачность – это как вода для рыб.

Такие структуры очевидны. Это спецслужбы. Разведки. Частные – там, где дело касается конкуренции корпораций и суперкорпораций. Не частные – там, где дело касается конкуренции межгосударственной и собственно политической. Непрозрачность – это их профессия и их способ жизни. Современная действительность при этом имеет тенденцию к транснационализации. И – к укреплению госкорпоративного синтеза. Возникают соответствующие формы. Вчерашний служащий госструктуры переходит в бизнес и не меняет при этом специфики деятельности. Ален Даллес переходил из бизнеса на государственно-спецслужбистское поприще и обратно много раз. И это не единственный и не экзотический пример.

Бизнес спецслужб – отдельная тема. Которая довольно подробно разобрана во вполне серьезной западной литературе.

Роль нелегальной составляющей в этом бизнесе давно засвечена. Дело \"Иран-контрас\" – микроскопическая частица такой засветки. А сама засветка касается лишь периферии происходящего.

Терроризм и наркобизнес – тоже не есть нечто отделенное от элитной большой игры непроницаемыми стенами. Наркобизнес дает триллионы годовой прибыли. Он просто не может существовать без бартера \"оружие за наркотики\". Но и террор – не варварская деятельность одиночек. Это способ управления большими процессами (пресловутые \"дуги напряженности\", \"стратегии напряженности\", \"управляемые конфликты\", \"искусственные \"горячие точки\").

Вся эта сфера – что, находится в пределах прозрачности?

Это просто смешно.

Бюрократический специальный бизнес транснационализируется столь же стремительно, сколь и бизнес корпоративный.

Эти два бизнеса переплетены. В ткани, образуемой такими переплетениями, есть конфликтующие сгустки. И есть общая логика. Внутри этой логики существуют противоречия, несостыковки, щели, несоответствия.

Участники процесса иногда чувствуют себя комфортно, как шахматисты, играющие важную партию. А иногда их самих куда-то волокут их шахматные фигуры. Все это вместе образует реальную политическую процессуальность.

Эксперимент – в каком-то смысле дитя подобной процессуальности.

Называть это теорией заговора – значит либо не понимать ничего в происходящем (и выдавать это непонимание, эту безграмотность за адекватность, а чей-то профессионализм – за \"акцентуированость\"), либо участвовать в прикрытии ведущихся параполитических процессуальных действий. Говоря на этом \"жупелином\" языке – участвовать в заговоре.

Западный мир все это уже пережил. И интеллигенция там повела себя гораздо достойнее, чем у нас.

Западный мир испытал два главных шока параполитики – убийство президента США Джона Кеннеди (1963 год) и стратегию напряженности в Италии (1970-е годы), закончившуюся убийством премьер-министра Альдо Моро.

В Америке в ответ на этот вызов родилась целая аналитическая субкультура, субкультура политических расследований. Она лишь начата была прокурором Джо Гаррисоном. В дальнейшем эта субкультура развивалась. У нее есть свои \"звезды\" и свои мученики. Никто не спорит – эта субкультура сама в себе носила вирусы сумасшествия. И этим вирусам помогали развиться. Но наличие сомнительного в рамках некоей субстанции не означает, что вся субстанция сомнительна. Субстанция данной рефлексивности проложила тонкие пути неопределенных надежд в XXI век.

В Италии все происходило, говоря современным языком, еще круче. Там разработкой параполитических вопросов занялись уже не только прокуроры и социально ответственные интеллигенты, но и ученые. Тем более, что там это все было довольно сильно сопряжено с мафиозной темой в чистом и неприкрытом виде. Чистом и неприкрытом – но непрозрачном. В Италии, как, впрочем, и в Латинской Америке, ответом на криминальные вызовы было не рыдание высоких должностных лиц по поводу роста криминализации, а рывок в разработке новых дисциплин типа виолентологии (науки об организованном преступном насилии). Параполитика стала объектом исследования вполне нормальных университетских профессоров и целых научных школ.

Политическим результатом стал не слюнявый вой про \"всесильных жидомасонов\", а реальный разгром весьма серьезной структуры – ложи Пи-2. Разгром, конечно же, относительный. С перетеканием элитного вещества в другие клетки параполитической матрицы. Но все же это было ответом на параполитический вызов. Реальным ответом с реальными результатами.

Так ведут себя там и постольку, где и поскольку разговоры о демократии, гласности, свободе и гуманизме не являются пустым прикрытием для скоропалительного делания миллиардных состояний. Бездумного делания. Делания в погоне за мигом удачи. Делания, при котором и сами состояния в силу бездумности этой не являются ничем. Точнее, даже отрицательной величиной, соблазном для настоящих хищников, действующих на поле настоящих больших параполитических игр.

Это по поводу наших олигархов.

По поводу нашей интеллигенции и журналистики (специально говорю \"и\") можно сделать ряд еще более печальных констатаций. Возьмем \"Архипелаг ГУЛАГ\" Солженицына. И даже не будем зацикливаться на ясной сегодня (слишком ясной, беспощадно ясной) политической лжи, лежащей в основе этого произведения. Лжи про десятки миллионов жертв и про многое другое. Это теперь почти всем понятно. И если что-то интересно, так это отсутствие социальной реакции, несмотря на понимание. Автор нас по-прежнему учит. И ему \"нормально\". Все его слушают – и им тоже \"нормально\".

Это и есть аномалия, поврежденность всей реактивной сферы. С приветом от Эксперимента и возможности развертывания в его рамках простых форм \"линейной\" политической деятельности. Но за вычетом этого ложь в \"Архипелаге ГУЛАГ\" – это далеко не самое интересное.

Гораздо интереснее то, что автор, о допущенности которого к архивам ходили легенды, дав хорошее название \"Архипелаг ГУЛАГ\", ничего не раскрыл из того, что касается именно такого названия. ГУЛАГ – действительно целая страна. Со своей экономикой. Своей властью. Своей социальной жизнью. Своей соотнесенностью с жизнью за пределами данного архипелага. Своей элитной борьбой. И так далее, и тому подобное. Для того, чтобы сказать, что зэки страдают и их много, не надо ничего изучать. И чтобы закричать, что они не просто страдают (что, безусловно, верно), а очень-очень-очень страдают. И чтобы солгать, что их не просто много (что тоже верно), а очень-очень-очень много. Что для этого надо изучать и понимать? Ничего!

Между тем крик по поводу очень-очень-очень был таким громким, что на фоне этой громкости вся настоящая история ГУЛАГа (как, впрочем, и вся настоящая история советской политической элиты) оказалась не выявлена. То есть осталась непрозрачна.

Есть здесь вопросы? Для меня, безусловно, есть. И это только один пример.

Итак, обвинение в причастности к теории заговора – это ходячий жупел, используемый в том числе и некими спецучастниками спецпроекта для того, чтобы любая рефлексивность по отношению к спецпроекту была заранее скомпрометирована.

Это – первая задача в рамках любых спецпроектных игр.

Вторая задача – перенаправить энергию естественного вопроса \"что с нами произошло?\", замкнув ее на фигуры некомпетентные и неадекватные. Или – и компетентные, и адекватные, но двусмысленные. То есть либо на перевозбужденных дилетантов и сумасшедших, либо на холодных и расчетливых провокаторов.

И третья задача – построить барьеры отчуждения для тех, кто мог бы противостоять Эксперименту, но не понимает его сути (а значит, и логики противостояния). Отсечь их от подобного понимания. Отсечь – и с помощью различных спецакций, и с помощью программирования состояния их ментальности. То есть с помощью отчуждения всех аппаратов нормального понимания действительности.

В отличие от любого лобового политического нажима, диктаторского в том числе, у Эксперимента нет ВООБЩЕ позитивных целей.

И потому при накоплении его субъектом определенных консенсусно-конвенциональных возможностей Эксперимент почти всесилен. В какой-то момент это всесилие начинает напоминать всесилие машины, вышедшей из повиновения своему изобретателю. Всесилие Голема. В самом деле, диктатор нуждается в позитивной социальной энергии, ему нужна, как минимум, сильная армия и сильная полиция, то есть какая-то идеология, какая-то логика конкуренции на международном рынке и пр. Не бывает абсолютно несозидательной диктатуры. Абсолютно несозидателен только Эксперимент. И потому он лишен обычного исторического фатума. Того самого, о котором Маркс говорил как о могильщике, создаваемом любым развивающимся укладом в силу самой логики саморазвития.

Могильщик-то этот \"самоскладывается в рамках уклада\" именно за счет того, что правителям нужен прогресс, развитие уклада, хотя бы для борьбы с конкурентами. А также для удовлетворения амбиций своих опорных групп и своего социума в целом. Поэтому правители не могут задушить или заглушить все источники роста в социуме. Какие-то источники они даже должны развивать, поставив развитие под свой контроль. Но контроль за такими источниками входит в противоречие с окоснением правителей (действительно свойственным любой закрытой системе). В результате источники выходят из-под контроля. Таково описание на современном системном языке Марксовой теории автоматического вызревания могильщика в рамках любого развивающегося уклада.

В общем-то никакой особой ошибки в этой теории нет. В ней есть неполнота, неготовность допустить возможность формирования достаточно мощных спецсистем, готовых проводить Эксперимент, то есть обеспечивать неразвитие, даже деградацию социума ради преуспевания и преумножения возможностей неких отдельных его представителей. Если такая спецсистема сложилась, то автоматически ее могильщик не вызреет. Потому что в нем нет нужды. И пусть себе деградирует все вокруг – мы ведь процветаем, и ладно.

Если спецсистема оказалась достаточно крупной и мощной, чтобы запустить подобное и осуществлять ЭТО системно, то у процесса нет автоматических тормозов. Управляемый регресс становится системно тотальным (в отличие от любого политического давления). Действительное сопротивление этому регрессу уже не может носить банально политического характера.

А все банально политическое (в том числе и призывающее отдать под суд ту или иную специально засвечиваемую банду) становится просто провокационным. И прежде, чем видеть и анализировать внутри этой провокации черты отдельных ее носителей (что, в конечном счете, дело достаточно безнадежное и безусловно неблагодарное), надо проанализировать саму эту Провокацию как нечто отдельное от слагающих ее человеческих типов. Как вещь в себе и для себя (in sich und für sich).

И тогда становится ясно, что Провокация \"ин зих унд фюр зих\" – это спецпроектность Эксперимента, это выход за марксовские рамки собственно исторического процесса с его оптимистическими могильщиками, это наличие в самой действительности и даже возможность рукотворного размещения в ней темных времен, регрессивных зон, тупиков истории, черных дыр. Всего того, что не укладывается в оптимизм неуклонно поступательного развития исторического процесса.

За этими рамками находится та спецпроектность Эксперимента, которую я назвал Зазеркальем. Постперестройка – это запуск спецпроекта, его начальная фаза. На этой фазе возможно собственно политическое прерывание Эксперимента. Здесь еще многое зависит от сознания отдельных элитных групп, даже отдельных личностей. Здесь многое еще определяет и достаточно обычный международный контекст (а не двусмысленные суперэлитные фокусы внутри того же контекста). Здесь еще возможна собственно политическая борьба с Экспериментом, с опорой на сохраняющиеся в обществе предпосылки.

Зазеркалье – это зрелая фаза, когда Эксперимент уже сам ведет себя, отстраняя своих создателей и подчиняя их своей логике. Здесь банальная политическая борьба – это кривляние, поднятие цены некоего политического ресурса в глазах отдельных слагаемых внутри высшей обслуги Эксперимента.

Постперестройка (которую, как многие знают, мы предсказали первыми) началась в 1991 году. И продолжалась до октября 1993 года.

Из постперестройки в Зазеркалье Россия вошла уже в начале 1994 года.

Окончательное замыкание ситуации Зазеркалья произошло к 1996 году.

Для серьезных сил, не принимающих Эксперимент, задача состояла в том, чтобы осмыслить данную коллизию своевременно. И определить, что в этих условиях представляет собой продуктивный переход от банальной политики, которую Зазеркалье превращает в шоу в исполнении статистов, к политике, отвечающей требованиям столь нетривиальной, столь роковой ситуации.

Таких серьезных сил в России не оказалось. Точнее, они присутствовали везде и нигде. В сознании каждого, кто был сколько-то адекватен и потому ощущал беду. В определенных дозах это было рассеяно во всех слоях, во всех политических субъектах. Но не было ни форм собирания этого на адекватной основе, ни сосредоточения где-то, хоть в какой-то складке политического рельефа, достаточно мощных концентраций этого понимания. Таких концентраций, которые сами могли бы автоматически подтянуть к себе все оставшееся.

Парадоксы Зазеркалья теперь ясны: именно там, где банальная политическая энергия, лозунговая экстазность отрицания Эксперимента достигала максимума (так называемая \"непримиримая оппозиция\"), одновременно имел место минимум понимания коллизии нового типа. А значит, и неспособность к построению форм борьбы, адекватных этой коллизии.

Но такую ясность еще нужно было выстрадать. Поначалу же непривычный к патологиям Зазеркалья ум (а откуда было взяться такой привычке?) отказывался не то что понимать, но чувственно признавать наличие парадокса. Зазеркалье же дооформлялось на глазах и стучалось во все двери. И не замечать этого, занимаясь интеллектуально-политической деятельностью, было просто невозможно.

Процесс этого дооформления я зафиксировал в 1994 году в работе \"Капкан для России, или игра в две руки\", показав, в частности, что переход к дооформлению Зазеркалья ознаменован именно игрой в две руки, то есть СОЗНАТЕЛЬНЫМ ИЛИ БЕССОЗНАТЕЛЬНЫМ ПРЕВРАЩЕНИЕМ НЕПРИМИРИМОЙ ПАТРИОТИКИ В ИНСТРУМЕНТ ОБЕСПЕЧЕНИЯ ВСЕ ТОГО ЖЕ ЭКСПЕРИМЕНТА.

Ряд дальнейших событий подтвердил, что Зазеркалье – это, увы, состоявшаяся реальность.

Первое из таких событий – признание \"непримиримыми\" своей готовности служить глобальному оператору той же Экспериментальности. Это состоялось, когда Зюганов включил в программу КПРФ \"Концепцию устойчивого развития\".

Второе – готовность \"непримиримых\" подыгрывать силам, вполне ориентированным на катализацию государственного распада (нелепый демарш перед выборами 1996 года, когда началась клоунада с денонсацией Беловежских соглашений, фактически тождественная на собственно политическом уровне обострению процессов дезинтеграции РФ).

Третье – готовность Зюганова самому идти на выборы президента РФ в 1996 году с точным пониманием, что будет провал.

Четвертое (менее видимое) – признание \"непримиримыми\" готовности, допустимости и даже желанности инкорпорации в свою элиту на самых высоких ролевых основаниях тех самых \"зловещих иноземных сил\", проклятия в адрес которых составляли коронную часть их площадных радений.

Пятое – готовность непримиримой оппозиционной печати и непримиримой пишущей интеллигенции, начиняющей своей продукцией эту печать, восславить все эти двусмысленности, придать им идеологическую и моральную легитимность.

Это, кстати, и привело к нашему второму и окончательному отказу от участия в публицистической деятельности газеты \"Завтра\". Что хорошо известно и (как и все предыдущие пункты) оформлено нашей публичной позицией на страницах той же газеты в полемике с ее главным редактором. Никакого, кстати, отношения ни к \"Письму тринадцати\" (1996 год), письму, поддержанному и Зюгановым, и Прохановым, ни к каким другим сюжетам сходного типа это не имело. А к чему имело и чем было мотивировано – о том и было сказано сразу в момент, когда это произошло. Публично и с предельной откровенностью. Но дело не в этом, а в пяти пунктах и в ситуации с Зазеркальем.

По поводу пяти пунктов. Их могло бы быть и двадцать пять. Просто я берегу время читателя.

По поводу самой ситуации. Из ее наличия должны были быть сделаны какие-то политические выводы. И они были сделаны.

В этих условиях (и надо признать, что задолго до того, как эта событийность набрала полную мощь) мы приняли непростые решения. Нам пришлось признать, что дело построения контррегрессивных субъектов, субъектов действительного (и в этом смысле не банально политического, а интеллектуального) сопротивления Эксперименту, не имеет ничего общего с политическим оппозиционным движением в целом и так называемым непримиримым движением в особенности.

Пришлось самим искать те формы, которые отражают противостояние Эксперименту в качественно новых условиях. Интеллектуальная клубная деятельность – одна из таких форм. Но дело, в конце концов, не в формах как таковых. А прежде всего – в политической логике, которая проистекает из признания описанной коллизии.

Фактически – это логика интеллектуальной войны на два фронта.

Точнее – интеллектуальной борьбы за то \"диффузное социальное вещество\", которое сопротивляется Эксперименту уже не только и не столько политически, а тотально. То есть – морально, культурно, ценностно, экзистенциально. И – интеллектуально! Это особо важно и особо трудно в нынешней ситуации.

Стержнем такой интеллектуальной войны является борьба за действительное (мировое и общезначимое) СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДСТВО.

Еще точнее – ЗА СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДСТВО КАК ФАКТОР БУДУЩЕГО.

Если советское наследство – это альтернативный мировой проект, опирающийся на разум, гуманизм, историю как сверхценность, и если этот мировой альтернативный проект и есть красный, то нужно признать, что непримиримая патриотика от него давно отказалась. Она таскается с красными побрякушками, откинув красную суть. Она обслуживает наиболее косные части той номенклатуры, которая цепляется в данном наследстве за свои статусные возможности, а не за целевые функции. Она готова пойти на услужение к группам, отбросившим мировой проект и сверхдержавность и борющимся лишь за долю в потреблении особо вкусных продуктов Эксперимента.

В пределе она готова (и это показали последние события) на предательство того последнего из сущностного, за что она еще цеплялась. На предательство в вопросе о целостности страны. Да, эта как бы непримиримая патриотика пока не готова расстаться с определенными квазисоветскими и квазикрасными цацками, дающими ей голоса на выборах. Но скоро она и с этим расстанется. Она готова к этому, и это тоже показали события последнего времени.

О каких событиях я все время веду речь?

Книга Проханова \"Господин Гексоген\" с обвинением силовиков во взрывах домов в Москве в 1999 году.

При этом Проханов прекрасно понимает, что подобное обвинение на практике означает реабилитацию чеченцев-террористов и вообще чеченского сепаратизма, отделение Чечни и запуск процесса распада России с помощью такого отделения. Ибо Чечня одна из России не выйдет. А ее выход на фоне политического кризиса, неминуемого в случае признания подобных обвинений, – это путь к конфедерализации России.

Если Б.Березовский в своем либеральном манифесте хотя бы открыто признал конфедерализацию России допустимой и желательной (что мы непримиримо и категорически отрицаем), то Проханов делает то же самое \"тихой сапой\" (в рамках пресловутой спецпроектности). То есть он не осмеливается сказать своему читателю, что конфедерализация – это благо. Он просто пишет роман с подрывной идеей.

Просто пишет? Нет, не просто! Он дополняет этот государственнический подрыв подрывом идеологическим.

Книга \"Господин Гексоген\" выходит с отвратительной обложкой, которая не может быть воспринята иначе, как психотеррор по отношению к тому читателю (его, Проханова, читателю!), для которого образ Ленина сущностно значим. Психотеррор вполне в духе В.Ерофеева и его \"Жизни с идиотом\" или А.Сокурова и его \"Тельца\". При этом обложка и текст, посвященный Ленину, вполне совпадают, что исключает (факт, и без того очевидный для нормальных людей) \"самостоятельное злодеяние\" издателей А.Проханова.

Но и это еще не все.

Выступление А.Проханова по НТВ с призывом защищать \"Независимую газету\" от наезда силовиков дорогого стоит для любого аналитика. Буквально было сказано так: \"Надо защитить \"Независимую газету\". СИЛОВИКИ НАЕЗЖАЮТ\". Никогда Проханов, как та политическая личность со своими дефектами и сильными сторонами, которая знакома публике с конца 80-х годов, никогда, тем более, Проханов, которого знает не только публика, но и узкий круг хорошо осведомленных людей (а в этом вопросе я отношу себя к данному кругу), не мог сказать ничего подобного. Проханов мог атаковать кого угодно, кроме силовиков. И он достаточно умен, чтобы понять, чем обернется даже слух о взрывах домов в Москве. Если он делает и то, и другое сразу, то он просто поворачивается на 180 градусов по отношению к своей прежней декларативной позиции.

В чью сторону поворачивается? В той же передаче по НТВ Проханов вдруг высказывается по поводу интеллектуальной и художественной слепоты Зюганова. А кто для него зрячий? Кто позитив? Проханов прямо говорит, что Немцов. При этом Немцов остается на антипрохановских позициях и выражается о Проханове и его романе вполне категорически негативно.

ИГРА В ДВЕ РУКИ ПЕРЕХОДИТ В НОВУЮ ФАЗУ. НАЛИЦО ИМЕННО СПЕЦПРОЕКТ. ТО ЕСТЬ АТАКА НА ВЕСЬМА НЕСОВЕРШЕННЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЦЕНТР ИМЕННО НА ТОМ НАПРАВЛЕНИИ, НА КОТОРОМ ЭТОТ ЦЕНТР ЕЩЕ ПРОЯВЛЯЕТ СВОЮ ОСТАТОЧНУЮ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ.

Одновременно с этим происходит удар по Ленину, а значит, по красной проектности, сопровождаемый воплями о верности Красному и т.п.

ЗАЯВЛЕННАЯ НАМИ ГОРАЗДО РАНЬШЕ ГОРЬКАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ ВОЕВАТЬ СРАЗУ НА ДВА ФРОНТА, ПРИЧЕМ ВОЕВАТЬ ИМЕННО С ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫХ ПОЗИЦИЙ, ОТСТАИВАЯ ОДНОВРЕМЕННО ОПРЕДЕЛЕННЫЕ ЦЕННОСТИ, ВНОВЬ АКТУАЛИЗИРУЕТСЯ С ОСОБОЙ ОСТРОТОЙ, ПРОИСТЕКАЮЩЕЙ ИЗ САМОЙ ОСТРОТЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО МОМЕНТА.

Ведя такую войну, надо ждать ответных ударов. И не кокетничать по поводу того, стоит ли опускаться до ответа на них, а действовать по принципу \"на войне как на войне\". Что мы и делаем.

Вот господин Бондаренко, выступая в \"Советской России\" с безмерной апологетикой романа \"Господин Гексоген\", походя сказал о нас как о завистниках (видимо, завидующих тому, что НТВ, \"Независимая газета\" и другие издания с еще более жесткой ангажированностью стали неуемно хвалить Проханова).

ОТВЕЧАЕМ – НЕ ОПУСКАЯСЬ, КАК БОЯТСЯ НАШИ СОБЛЮДАЮЩИЕ ВЕРНОСТЬ ХОРОШЕМУ ВКУСУ СТОРОННИКИ, ДО ПРЯМОЙ ПОЛЕМИКИ С ЭТИМИ ОБВИНЕНИЯМИ. ОТВЕЧАЕМ – ВЫПОЛНЯЯ ДЕЛО, ЗА КОТОРОЕ ВЗЯЛИСЬ. ДЕЛО ЭТОЙ САМОЙ НЕОБХОДИМОЙ, ХОТЯ И ГОРЬКОЙ, ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ВОЙНЫ ИМЕННО НА ДВА ФРОНТА.

Часть 3.

Эксперимент и \"управление беспомощностью\"

Для того, чтобы объясняться по своему поводу с Бондаренко и \"Советской Россией\", действительно жалко двух строк печатного текста и минимального времени на сочинение этих строк и их включение в аналитическое исследование. Но дело вовсе не во мне и не в том, какие именно мотивы приписывает Бондаренко моим злопыхательствам в адрес Проханова.

О том, в чем дело, я сначала скажу по-простому и крайне коротко. А потом попробую извлечь из этого существенный аналитический смысл.

Вкратце – стиль публицистики Бондаренко, продемонстрированный им в \"Советской России\", как в общем-то и стиль публикаций \"Советской России\" в целом, демонстрирует фантастическое презрение к умственным способностям читающих. Правомочно или нет – об этом не мне судить – читающий предполагается настолько несамостоятельным в выработке позиций и отношения, что. что это адресует уже к сюжетам, как бы антагонистичным и \"Советской России\", и Бондаренко как члену редколлегии \"Завтра\". Сюжетам – из как бы абсолютно противоположного лагеря.

Патриот Бондаренко и патриотическая \"Советская Россия\" неявно берут на вооружение разрушительный антипатриотический миф о \"совке\" и \"Шарикове\" как абсолютно несамостоятельных и лишенных фундаментальных человеческих свойств порождениях преступной советской действительности. \"Берут на вооружение\" – это значит признают данный миф правомочным, считают своего читателя классическим, отчужденным от человеческой самостоятельности \"совком\". И соответственно с ним разговаривают.

Это вкратце. Теперь – более развернуто. Согласитесь, подобный казус требует изучения. Это вам не злопыхательства некоего Кургиняна. Это фундаментальный самодонос, который в свете происходящего требует самого серьезного отношения. Это документ политического психоанализа. То есть повод для аналитической интроспекции. И я этот материал и этот повод не упущу.

Тут даже не в научном, исследовательском интересе дело. Тут речь уже о ценностях, о морали. Потому что самое мерзкое для меня из всего, что рождено так называемой \"перестройкой\", это кличка \"совок\". Мерзкое словцо, способное генерировать мерзость. И сгенерировавшее ее.

Сколько бы потом А.Зиновьев ни каялся, лично я никогда не прощу ему пресловутое \"Хомо советикус\". Эту предтечу \"совка\" и его квинтэссенцию.

Ведь в чем смысл и \"Хомо советикус\", и \"совка\"? Что значит вычитание из Хомо сапиенс этого самого \"сапиенс\"? У этого есть историческая традиция, и Зиновьеву она хорошо известна.

Это – и собственно антропологическая традиция: есть Хомо сапиенс, а есть Хомо эректус (прямоходящий, но еще не разумный как бы предшественник).

Это – и культурологическая традиция. Та, в которой \"Хомо люденс\", \"Хомо фабер\" – \"Человек играющий\", \"Человек работающий\".

При этом всегда – как в антропологии, так и в культурологии – новое определение \"Хомо\" нужно для того, чтобы изъять из него функцию разума. Чтобы эту функцию подорвать. Как минимум, представить не в качестве сущностного, определяющего.

Но поскольку на самом деле функция \"сапиенс\" является именно таковой, то ее куда-то надо деть.

Куда?

Здесь есть несколько антиутопий. Простейшие из них предполагают, что ее можно делегировать кому-то другому: \"Фюрер думает за нас\". Как бы об этом же (по крайней мере, нас пытаются в этом убедить) и пресловутое: \"Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи\".

Считается, что такой харизматический гипноз возможен. На самом деле, это достаточно спорно. Та же культура анекдотов здесь говорит о многом. В любом случае, чтобы человек легче мог отдать другому некое право и некую сущностную возможность, это право и эту возможность надо обесценить. То есть разум – функцию \"сапиенс\" – надо проклясть. Надо противопоставить этому нечто иррациональное, некие \"сумерки\". А чтобы эти сумерки возвысить, их надо назвать \"священными\".

Анализ совокупных политических и культурных текстов советской эпохи показывает, что ни политическая культура советской эпохи, ни советская культура в целом не предпринимали никаких масштабных атак по отношению к функции \"сапиенс\". Конечно, советская цензура, советские идеологические запреты подрывали информационную и интеллектуальную почву, фундамент этого самого \"сапиенс\". И это было нехорошо. Очень, очень нехорошо. В этом – один из истоков катастрофического советского краха конца восьмидесятых годов. И не на пустом месте, в конце-то концов, родились все эти подлые заходы в сторону \"совка\" как антитезы пресловутому \"сапиенс\".

Но еще раз подчеркну: постоянно апеллируя к гуманизму, советский метатекст не мог проклясть \"сапиенс\" и возвеличить \"сумерки\". Он, напротив, склонен был игнорировать \"сумерки\" и все, что с ними связано, в качестве антитезы \"сапиенс\". Это общее свойство просветительского и коммунистического гуманистического идеала. Это общее свойство данного, во многом \"шапкозакидательского\" и потому пропустившего фашизм, онтологического оптимизма. Того самого оптимизма, который с порога отметает любую фундаментальность зла в человеке и космосе. А зло относит к сфере вторичных, слабых теней, которые в силу легко устранимых причин слегка уродуют благой образ человека и человечества.

Советская классика – это всецело классика \"сапиенс\". Можно обсуждать дефекты этой классики, но нельзя приписывать ей то, чего в ней категорически нет.

Одновременно – только глядя \"широко закрытыми глазами\" (образ Стэнли Кубрика), можно не увидеть, насколько пропитан \"другим\" метатекст фашизма как антитезы красной советскости. Там – сколько угодно \"сумерек\", сколько угодно проклятий разуму. Там – именно это находится в идеологическом, а в общем-то даже и в цивилизационном ядре.

Если есть советская (красная) и фашистская (черная) цивилизации и если у этих цивилизаций есть ядра, то в ядре реальной красной (а реальная красная – это советская) цивилизации находится код \"сапиенс\", а в ядре реальной фашистской (Третьего рейха) цивилизации – код \"антисапиенс\", \"сумерек\".

Именно по этой причине меня когда-то крайне насторожил тезис господина Ракитова – российского философа супердемократической ориентации, входившего в ельцинскую элиту так называемого начального периода (периода до первой чеченской войны). Этот тезис предполагал в качестве стратегии российского \"антисовкового\" либерализма смену советского цивилизационного ядра и советских культурных кодов. Не останавливаясь на этом, Ракитов сразу же замахивался и на православные коды, православное ядро. Но даже не это было главное. С православием в связи с этим мы попытаемся разобраться отдельно.

Советские же коды и советское ядро не могли быть изъяты без изымания \"сапиенс\". А борьба с \"совком\", вымышленным по преимуществу, должна была обернуться созданием действительно чего-то \"не сапиенс\" или \"антисапиенс\", то есть претворить в жизнь пресловутую поганую идею \"совка\".

С высокой степенью вероятности при этом на роль \"антисапиенс\" и \"не сапиенс\" мог претендовать в подобной ситуации фашизм. Просто по принципу инверсии – разрушаемое тяготеет к заполнению диаметрально противоположным.

Было в этом и еще одно основание. Дело в том, что \"сапиенс\" и история во многом тождественны. И речь тут не только о гегелевском понимании истории как развитии всемирного \"сапиенс\". История как борьба есть не что иное, как выработка идеалов самостоятельно мыслящим человечеством. И далее – конфликт этих идеалов с действительностью, разрешаемый далеко не всегда безоблачным способом, имя которому Революция. Ромен Роллан писал: \"Революция как любовь. Горе тому, кто этого не понимает\".

В человеке душат, душат и душат его свободное понимание сути происходящего и той неправды, лжи и несправедливости, которая размещена в этой сути. Но мысль прорастает сквозь любое душительство. Она видит эту ложь, это зло, эту неправду, эту несправедливость. Она свободно и на основе самостояния (\"самости\") все это видит, переживает, оценивает. И одновременно – мучительно и свободно ищет пути выхода из этого. Пути выхода из \"Инферно\". Найдя же пути – следует ими, несмотря ни на что. И добивается каких-то результатов. И натыкается на новые трудности. И попадает в тупики, ловушки. И выходит из них. Если всего этого нет, что такое история?

Мечта конструкторов \"нового мирового порядка\" – убить историю. Именно как ЭТО, а не как вообще движение во времени. Пресловутая статья Фукуямы \"Конец истории?\" посвящена этому. Но Фукуяма лишь удачно озвучивает то, что вырабатывают другие. А эти другие – правящий класс, готовый купить вечность своего правления ценой неразвития человечества.

Потому что нет другого пути развития, восхождения, кроме пути истории, он же – путь \"Хомо сапиенс\". Поскольку долгие тысячелетия правящий класс был разбит на множество конкурирующих сегментов, то борьба этих сегментов (она же – закон неравномерности развития) предполагала допущение \"сапиенс\", хотя бы в сфере производства оружия. Не допустивший – проигрывал. Допустивший – одновременно допускал и революцию.

Поэтому остановить историю может только свирепая мировая диктатура, некая воплотившаяся в жизнь утопия мировой \"Железной пяты\". Толчки чего-то подобного чувствуются в мировом процессе. Но их оформление в нечто внятное невозможно без изъятия самого духа истории.

А такое изъятие предполагает в нынешнем реальном контексте разделение всего человечества на два не-исторических массива.

Первый массив – постисторический, он же постмодернистский, пост-индустриальный и пр. Это массив обслуги так называемого \"золотого миллиона\", иначе – \"золотой миллиард\". В данном массиве \"человеческий фарш\" должен быть выведен из состояния \"сапиенс\" в состояние \"люден\", \"фабер\" и пр. Ценность познания мира и самоопределения в нем должны исчезнуть, растворившись в хаосе неохватываемых информационных потоков.

Отчуждению здесь подвергается функция целостной рефлексии, функция сверхсознания, функция творчества, функция синтеза. Само же сознание должно диссоциировать в этом случае на сумму программ (смотри С.Лем \"Сумма технологий\"). При такой диссоциации все остальное – дело техники. Если самость, самотрансценденция, модус восхождения изъяты, то человек – компьютер, которым можно управлять. Это и называется контроль за сознанием (control of mind).

Это и есть постмодернизм, социокультурный конструктивизм. Это – несамостоятельность высшего типа, несамостоятельность привилегированных слуг в порядке, основанном на несвободе и неразвитии. Здесь \"сапиенс\" изымается как бы с позиции превосходства. Были, де, такие наивные ребята, считали, что все невероятно просто, выработали \"проект гуманизм\", он же – \"проект человек\". Два века мучились с этим. Теперь все это исчерпано.

Второй массив – доисторический. Хозяевам мира несвободы и неразвития нужна не только оберегаемая продвинутая обслуга, но и терроризируемый, почти буквально поедаемый, совершенно бесправный скот. Этот скот, разумеется, тоже должен быть изъят из \"сапиенс\". Но он должен быть изъят иначе. Без постмодернистских изысков. И эта операция изымания называется \"архаизация\". Впервые об этом – нагло, откровенно и без полутеней – стал писать Дугин, подписываясь Нухаевым.

Я эти статьи подробно разбирал. В них \"неиспорченное человечество\" предполагается изъять не только из прогресса, но и из истории вообще. Противопоставив истории пресловутую примордиальную традицию, а на деле – звериные, доисторические отношения стай полулюдей, низведенных до уровня Хомо эректус, а возможно, и вообще животных.

И если здесь вернуться к Стругацким и \"Граду обреченному\", то речь идет о тех самых обезьянах, которых время от времени отстреливают продвинутые жители того же обреченного Града. А также используют для разного рода экспериментов, а то и просто для поедания.

Мировая социокультурная мысль всегда ощупывала проектирование принципиальной несвободы, принципиального отказа от \"сапиенс\", как одну из основных угроз. У Шиллера в \"Дон Карлосе\" эта угроза предстает в виде Великого Инквизитора. Когда Филипп II спрашивает Инквизитора, кому он должен оставить трон после убийства своего сына, Инквизитор отвечает: \"Тлению, но не свободе\". Король реагирует на это с мрачным ликованием. \"Мы едины в мыслях\", – говорит он. \"Тлению, но не свободе\" – это проект.

Еще одно описание такого же проекта дает Достоевский в братьях Карамазовых. И не зря (об этом писали многие, в том числе Н.Вильмонт) Достоевский прямо адресует к Шиллеру и образу Великого Инквизитора. Достоевский расшифровывает пунктир Шиллера – человечество в данном проекте действительно делится на \"счастливых бездумных детей\" (лишенных \"сапиенс\") и надзирающих за ними \"страдальцев\". Невыносимость свободы, то есть \"сапиенс\", – вот что в основе. И это то же самое, что было сказано Мефистофелем у Гете. \"Творенье не годится никуда.\" Почему и чем не годится? Этой самой функцией \"сапиенс\".

Раньше, чем Стругацкие написали \"Град обреченный\", их предшественник И.Ефремов написал \"Час быка\". И там изложена еще более конкретно та же идея несвободы и разделения человечества.

Духовный наставник Дугина Мигель Серрано доводит идею членения человечества до фундаментальной войны с Творением. При этом Творение уже не просто \"не годится никуда\". Оно изначально есть преступление и мерзость. И ликвидация Творения (как кражи, как преступного изъятия) – вот подлинный конечный идеал творцов несвободы. Ликвидация, то есть смерть.

Внимательное и далеко не отстраненное наблюдение за подобными крупными вещами, внимательное – то есть постоянное и постоянно готовое увидеть это в мелочах – задача вполне серьезная и весомая. Этому стоит посвящать время и жизнь. За этим я следил и слежу, анализируя политический процесс в России. Потому что российский Эксперимент вполне тянет на создание плацдармов настоящей несвободы, настоящего неразвития.

Это порождено так называемыми \"демократами\". Это развернулось под флагом борьбы с \"совком\". Мы никогда не забудем те псевдокультурные демократоидные хари, которые выплескивали ядовитое \"совок\" с экранов телевизоров и со страниц газет, расчеловечивая свой народ, спасший мир от фашизма.

Почему-то вдобавок это надо было сочетать с понятием \"демократия\". \"Демос\". \"Народ\". \"Демо-кратия\". \"Власть народа, простых людей\". \"Власть большинства, власть низов\".

Что общего у демократии с исступленной ненавистью ко всему низовому, \"совковому\"? Воистину назвать это демократией – цинизм в особо крупных размерах. Война формы и содержания, власть превращенных форм – агентов антимира и несвободы. Воистину – не демократия, а провокация. Под лозунгом \"C\" осуществляется \"анти-C\".

Но цинизм – цинизмом. А мерзостность слова \"совок\" – самозначима. С чем бы она ни сочеталась – явно или не явно. С демократоидностью или патриотоидностью. С Гинкасом и Ракитовым – или с Прохановым и Бондаренко. Потому что рано или поздно это должно сойтись. И оно уже сходится. Сходится в своем презрении к расчеловечиваемым массам. В своем общем желании участвовать в этом расчеловечивании. Оно сходится – именно за счет того, что патриотоидная элита поняла свою функцию в \"новом мировом порядке\". Поняла, что это – функция архаизации. И готова выполнять эту функцию за некую элитную мзду.

Проханов и Пелевин. Бондаренко и Сокуров. Дугин и либеральные социоконструкторы (Ракитов и пр.). Две руки одной и той же костлявой мерзости. Потому что любая сила, берущая ЭТО на вооружение, есть мерзость, тлен, беременная глумливая смерть. И этому надо дать бой.

Какая там, к черту, известность? Какие импульсы честолюбия? Это все осталось в другом, довоенном, мире. Где ясно было, что есть человеческие массивы, чьи одобрительные реакции как-то соотносимы с правдой о твоей действительной роли. Где это все? И. в действительности, какова была и тогда мера значимости всего этого?

Когда Твардовский, создатель образа Василия Теркина, этого олицетворенного отрицания \"совка\", этого народного героя с совершенно самостоятельной мыслью и самостоятельной решимостью жертвенно поступать во имя великой цели – победы над смертельным врагом – писал:

Бой идет святой и правый,
Смертный бой не ради славы –
Ради жизни на Земле, –

он не шутил и не кокетничал. Как не кокетничал Маяковский, говоря \"сочтемся славою\".

А ведь речь шла еще об исторической реальности. В нынешней же реальности бой не отличается от шоу почти ничем. Последнее отличие – что в нем совсем уж нет места никакому тщеславию. Этому богу пост-исторической шоукратии. Только ради \"жизни на Земле\" – только ради этого, и ничего более.

А сама-то жизнь ради чего?

Ради человека, который вовсе не \"совок\" и не \"Шариков\", а надежда, шанс мироздания.

Потому что если нет \"сапиенс\" и нет единого восхождения всего человечества, то нет истории и нет спасения. Тогда жизнь – это действительно не жизнь, а нечто другое.

Герой \"Записок из подполья\" говорил: \"Это уже не жизнь, господа, а начало смерти\". Начало смерти, длящаяся смерть, беременная смерть-бобок. Или это – или смертный бой ради жизни на Земле. И единая правда всего человечества.

Так что давайте, ребята, без дураков. Или есть она, эта правда, правда восхождения и служения, служения всем и восхождения для всех, или ее нет. И тогда вся ваша война с демократами – это война за право управлять скотом и за формы этого управления. И за место в подобной системе управления.

А если это так, то мы имеем дело с той же похотью власти. \"Libido dominanti\", как говорил Блаженный Августин.

И вам не нравилось только то, что скот временно освободили и что не вы будете его погонять. И что вас лишили \"совка\", как предмета для удовлетворения собственной похотливости. Поняв же со временем, что вас ничего этого не лишили и – даже напротив – вполне согласны, чтобы вы шаманили, лишая на свой манер часть человечества этого самого \"сапиенс\", вы возликовали и поспешили в лоно Великого Инквизитора. Что и знаменует собой по большому счету эта ваша обложечка-с, как сказал бы еще один герой Достоевского. \"Вы и убили-с, Родион Романыч\", – так он сказал? \"Это не я\", – как-то по-детски ему ответил Раскольников.

Смотри – лепет апологетов прохановского \"ГГ\".

Слушай – вопли Зюганова о Проханове как о главном патриоте России на коммунистическом митинге Первого мая.

Слушай также молчание самих митингующих.

Надо уметь, уметь, уметь как следует слушать.

Как там говорилось? Ась? \"Слушать музыку революции\". Или есть она, эта музыка, эта правда Спартака, Разина, Пугачева, Ленина, правда героев войны и Сопротивления, или есть она, правда Че Гевары, правда распятий и концлагерей, правда молчащих под пытками и поющих на эшафоте, или ее нет. А есть один только кровавый бред. (То, что кровавый бред есть, это для всех безусловно, но только ли он?) Если же есть и правда, то в чем она?

В том, что противостоит \"совковизации\" и \"ошарикованию\".

В неотчуждаемом праве на сколь угодно высокое восхождение для каждого человека. Для любого человека, для человека вообще. Для обездоленных, для тех, кто начнет восходить из последних слоев бездны, из самой грязной клоаки.

Ибо в их восхождении – всеобщий шанс и шанс Вселенной. И потому здесь оправдание всех жертв Революции. Здесь оправдание Красного. Еще раз вспомним: \"Революция как любовь\".

Это по одну сторону баррикад.

А по другую – \"шудры\", \"быдло\", \"плебс\", \"недочеловеки\", \"шариковы\", \"совки\".

И православию с этим тоже придется определяться. Потому что исторически оно было с прогрессом и восхождением. С гуманизмом и обездоленными. Потому что \"проект Великий Инквизитор\" – это не христианство. И здесь в нынешнем русском православии – многое еще под знаком вопроса. Но именно под знаком вопроса.

Фольклорные удовольствия в резервациях новых \"Хомо эректус\" тоже ведь могут быть поименованы православием...

Счет идет вообще не на слова. По крайней мере не на дешевые. Можно определять себя самым далеким от демократии образом. И оперировать (но всегда осторожно, всегда с оглядкой) совсем другими понятиями. Аристократия. Теория элит. Но если действительная аристократия, то аристократия, воюющая за право на восхождение для каждого. Если настоящая теория элит, то опирающаяся на вертикальную мобильность, то есть опять же на восхождение и служение.

В противном случае – касты, многоэтажное человечество, фундаментальное, непреодолимое неравенство.

Или – или. И поверяется это делом.

С Достоевского начали – им же и кончаем: \"Бросьте ваш тон и возьмите человеческий\". Не с нами возьмите новый тон, нам он не нужен, а с теми, кто верит вам. Верит в то, что для вас они не \"совок\". Помните, \"мы не рабы, рабы не мы\"? Если ваш тон не человеческий (не ориентированный на самостоятельность мышления и выбора), то вы хотите не освобождения, а удовлетворения своей похоти с \"совками\" и на \"совковый\" манер. Вы отказываете тем, кто вам поверил, даже в элементарной способности отражения реальности (функции всего живого вообще).

Я уж о ленинской теории отражения даже не говорю. Не говорю и о нормальной теории образа. Той теории, где образ как-то должен соотноситься с реальностью. Вы хотите отменить у наркотизированных вами людей все, что связано с мышлением, проблематизацией, рефлексией. То есть напоследок, по ту сторону исторического делания, связанного с советской цивилизацией, вы из последних ее, этой цивилизации (не всегда слишком утонченных), сторонников хотите сделать настоящих \"совков\".

Чьим умом будет Зюганов.

Чьей честью будет Проханов.

Чьей совестью будет Бондаренко.

Чьим несокрушимым духом будет Купцов.

Чьим образом непорочной целостности будет Селезнев.

Чьим коммунистическим знаменем будет Дугин.

То есть вы хотите опустить их по уровню мышления и связи с реальностью ниже зверей, растений и минералов.

Вы хотите сделать их роботами, без мысли, чувств и совести. Чтобы любой ваш жест, любая ваша ложь стала их смыслом, их любовью и верой. \"Роботами-совками\" на патриотический манер. Вы похотливо радуетесь, когда ценой предательств и поражений приближаетесь хоть на микрон к этой цели.

К ЭТОЙ ВАЖНЕЙШЕЙ ЦЕЛИ ТОГО ЭКСПЕРИМЕНТА, КОТОРЫЙ ВЫ НА СЛОВАХ НЕНАВИДИТЕ. К ЦЕЛИ, ПРЕДПОЛАГАЮЩЕЙ ВЫВЕДЕНИЕ ИЗ ИСТОРИИ И ПРЕУСПЕВШИХ (ЧЕРЕЗ ПОСТМОДЕРНИЗМ), И ПРОИГРАВШИХ (ЧЕРЕЗ ГЛУБОКУЮ ДИКАРСКУЮ АРХАИЗАЦИЮ). К ЦЕЛИ БОРЬБЫ С ИСТОРИЕЙ И ЕЕ НОСИТЕЛЕМ \"САПИЕНС\".

Кто вы тогда?

Тогда вы – по ту сторону \"Хомо сапиенс\", по ту сторону истории. Тогда понятно, в чем ваша роль – услужливые вожди иноземной архаизации. Услужливые делатели полузверей-туземцев.

Бросьте ваш тон – или вас бросят, поняв его.

А мы поможем. Какую бы чушь вы по нашему поводу ни несли.

Часть 4.

Эксперимент и Другие

(Разум и Красный Смысл как метапроблемы XXI века)

Есть уровень поднимаемой проблемы. А есть уровень персонажей, полемика с которыми создает само пространство проблематизации. Конечно, желательно, чтобы одно было сопоставимо с другим. Этого требует классический канон. Согласно ему, нельзя строить пространство проблематизации, основываясь на полемике с серостью, а после этого вводить в пространство, созданное этой полемикой, нечто по-настоящему крупное и яркое. \"Хочешь проблем на уровне Гегеля – полемизируй с Гегелем\". Отсюда один шаг до пресловутого: \"не связывайся, не опускайся, не реагируй на шпану\" и т.п.

Но этот классический канон никогда не был единственным. Большая литература самых разных эпох знает случаи, когда в качестве затравки для поднятия самых крупных проблем выдвигались инвективы разного рода триксеров (проще – шутов). А то и – подчеркнуто заурядные суждения весьма ограниченных или даже совсем неумных персонажей.

Ирония и самоирония в XX веке постепенно становились синонимами интеллектуализма. Кстати, почему?

Да потому, что предшественники этого интеллектуализма – те же романтики, например, – сделали все возможное для того, чтобы подорвать достоинство разума, его право на серьезное и безыроничное присутствие во всем, что касается нерва эпохи, нерва истории, нерва и судьбы человека.

Это низвержение разума с пьедестала, это выведение всего величественно-разумного за рамки проблематики человечности, выбрасывание всего этого в сферу науки, начинающей огораживать себя от человечности непреодолимыми стенами истинности, находящейся по ту сторону добра и зла, правды и справедливости, стало носить характер тотального натиска после Великой французской буржуазной революции.

Разочарование итогами этой революции и ее героями, разочарование Просвещением, которому эти герои поклонялись и которое действительно во многом их породило.

Разочарование робеспьеровской богиней Разума, по совместительству являющейся матушкой-гильотиной.

Разочарование всем этим, а заодно и буржуазной пошлостью, буржуазной посредственностью, занявшей ключевые позиции после того, как культ Разума расчистил для нее все рогатки и завалы средневековья.

Все это создало объективные исторические предпосылки для осмеяния разума, для его тотальной дискредитации в романтизме, постромантизме, модернизме, декадентстве и пр.

Но объективные исторические предпосылки – это еще не все. Существовало и нечто другое. Субъективная – и, возможно, определяющая – неспособность художника той эпохи сделать своим героем это самое \"сапиенс\". Иначе – Разум с большой буквы. И его носителя – человека.

Почти невосполнимый ущерб такой возможности нанесло само Просвещение. Именно оно расщепило единство ума, воли и чувства. И создало из выделенной сферы ума кристалл чистого рацио (воспеть которое далеко непросто), из воли – судорогу волюнтаризма, а из чувства – обнаженный неврастенизм.

После этого искусство, сфера которого всегда связана с чувством, будучи изолированным от интеллектуальной страсти и от Разума с большой буквы, стало сочетать неврастению и волюнтаризм в тех или иных пропорциях. И страшно увлеклось подобным смешиванием весьма проблематичных ингредиентов. Через какое-то время сфера разума для творцов таких образов стала слабо проницаемой и, что важнее всего, убийственно скучной. Еще жестче – смешной и скучной одновременно.

В основе этого смеха и этой скуки, конечно, было \"слабо\". Смеявшиеся над Шиллером и его героями разума сами уже не могли ничего сущностного разместить в сфере этого самого разума. Им не хватало в ней тайны, этого дитяти иррационализма. Иррационализм и тайна, в свою очередь, волокли искусство в сферу архетипического, а далее в сферу архаики, в сферу мифа.

Разумеется, речь шла не о настоящей архаике, а о вторичной архаизации. Не о настоящем мифе, а об эстетической мифологизации. И это возводило указанное \"слабо\" прямо-таки в бесконечную степень.

Но не будем поддаваться соблазну списывания всего на вторичность. Даже в настоящей архаике и в настоящем мифе (на то это и архаика, и миф – сфера доисторического) разум находится под глубочайшим подозрением. Герои поступка и опрометчивости здесь всегда возвеличиваются гораздо более убедительно и ярко, нежели герои мысли. Гамлетовское \"так всех нас в трусов превращает мысль\" очень близко архаическому сознанию. Да и в самом Гамлете порождено его, так сказать, рефлексивной тягой к архаизации.

В архаике греческого эпоса Ахилл или Гектор, эти жертвы опрометчивого, безоглядного действия, воспеты гораздо ярче и убедительнее, нежели герои мысли – Одиссей и Эней. Не говоря уже о том, что Ахилл всегда является антиподом Одиссея, а Гектор – антиподом Энея.

В архаике мысль находится под подозрением. Интеллектуал вообще и особенно интеллектуал действующий всегда сомнительны. Архаическое сознание готово все время заподозрить их в чем угодно – вплоть до прямого предательства. \"Как это так Эней все заранее знал? А кто ему подсказал? А как он из Трои вышел? С боем вышел? Как бы не так! За счет предательства, стало быть! И никакой он не умник! Он заранее все знает, потому что в сговоре с теми, кто это делает!\" Так обстоит даже с Энеем, родоначальником Рима. Что уж говорить об Одиссее? Об этом страннике, чья находчивость и отвага постоянно подается архаическими певцами как нечто близкое к подлости?

Как только художник выбирает для себя путь в архаику, в архаизацию и мифологизацию действительности – он самим этим выбором ставится в положение лисы, не желающей есть кислый виноград разума. И он в итоге рано или поздно начинает этот разум ненавидеть и проклинать.

Если же ему и удается сочетать творение образов со сферой \"сапиенс\", то только ценой иронии. То есть ценой введения в ткань образного осмысления действительности той или иной мелюзги – от размышляющих банальных комментаторов и наивных простачков, призванных выступать в виде закваски чьей-нибудь большой мысли, до антигероев. Того же Кота Мура, пишущего о своих вульгарных похождениях на полях дневника страсти и мысли хозяина. И за счет этого создающего для страсти и мысли закваску. Нужный иронический фон.

Лемуры у Гете в \"Фаусте\" – еще не закваска, а контрапункт.

Ганс Касторп в \"Волшебной горе\" Томаса Манна – уже почти закваска для спора Нафты и Сеттенбрини.

Конечно же, закваска позволяет кое-что произвести в сфере состыковки разума и образности. И возможности использования такой закваски, в сущности, только и интересуют меня, когда я как бы полемизирую с Бондаренко или с еще более микроскопическими фигурами.

Совершенно не нужно при этом опускаться на одну доску с ними. Можно действовать совсем иначе – и извлекать совсем иной квазиполемический результат. Что, в сущности, я уже сделал и намерен делать в дальнейшем.

Но у принципа закваски есть свои ограничения. И определенные темы требуют не закваски, а настоящих антагонистов. Ими не могут выступать ни Бондаренко, ни Проханов, ни фигуры \"совсем мельчайшие\".

Таким антагонистом не может быть и Сокуров с его полным провалом в части всего, что связано с образом Ленина (пресловутый \"Телец\"). Можно опять сказать, что я завидую славе Сокурова. Но и слава эта, и сам Сокуров для меня действительно только закваски. Микроскопические обозначения парадоксов реальности. Потеря остроты чувств во всем, что касается подобных парадоксов – основной симптом прогрессирующего отупения нашего общества. И как раз с этим отупением я действительно считаю важным бороться.

А как бороться? Опять же через засветку парадоксального.

В чем же парадоксальное? А вот в чем.

Наши ревнители постсоветской и антисоветской квазиэлитарной моды почти на все готовы в сладострастном раболепии перед не совковым, настоящим миром Запада.

Почему я говорю \"почти на все готовы\"? В этом и парадокс! Потому что не готовы они к одному: принятию оценок Запада по отношению к наиболее им ненавистному. По отношению к каким-либо достижениям Красного и советской цивилизации. Как только Запад что-либо отдающее советским и ненавидимым начинает приподымать, он получает звериный оскал своих рабов. Восстающих только тогда, когда им мешают растаптывать все советское и с этим советским хоть как-нибудь соотносимое.

Разве эта черта не интересна? Мне так кажется, что весьма.

Швейцарские прокуроры (Бертосса и другие) вдруг обнаруживают какую-то приверженность марксизму. Что говорит Максим Соколов? \"Эти самые швейцары с их приверженностью Карле Марле\"! Что этим показывают Западу? Что бог-то ты бог, хозяин-то ты хозяин, но лишь до этой последней черты. Той черты, где ты вдруг о социальных правах начинаешь говорить, о разуме, еще о чем-то омерзительно-совковом. Вот тут мы по тебе из орудий любого калибра!

То же самое с Сокуровым. От банальности и беспомощности его фильма о Ленине обалдели эксперты Запада. И в Каннах фильм блистательно провалился, он не получил ничего. Потому что там какой-то профессионализм приходится соблюдать. И на совсем беспомощное указывать, как на шедевр, невозможно. А после распада Союза уже и незачем.

Тогда наш бомонд, рабски приверженный западным оценкам, показал зубы. Он заявил, что Канны нам не указ. И мы влепим Сокурову все, какие только можно, премии без разбора. Лишь бы насытить свою страсть к расправе со всем советским. И образом Ленина в первую очередь.

Это интересно. Из такой закваски много что можно вытянуть. Но нераскрытым остается один вопрос. Почему так ненавидим Ленин? И почему так не раскрываем его образ при этом – даже с позиций ненависти? Ведь Гитлера в \"Молохе\" Сокурову удалось хоть как-то. не то чтобы раскрыть. Но хотя бы не расписаться в банальности. В чем же дело?

Для ответа на этот вопрос уже не закваски нужны, а фигура достаточно крупная. Таковой я считал и считаю Тенгиза Абуладзе. И по отношению к этой фигуре, помимо многих других вопросов, у меня возникает главный и основной. Хорошо, у фильма \"Покаяние\" был заказчик. Сейчас это уже просто известно. Ничего особенно плохого в этом нет. Мало кто кому что заказывал в эпоху того же Ренессанса. Это на качество не влияло. Итак, заказчик был, и заказчику надо было свести счеты с Берией, почти не трогая Сталина. Что и было сделано.

Но почему в этом сведении счетов, в этой ткани, сплетенной из пропагандизма и архаической архетипики, должна была фигурировать \"Ода к радости\" Шиллера? Помните – обезумевшая большевичка, верящая, что террор приведет к всеобщему счастью, начинает длинно цитировать эту \"Оду к радости\"? Да еще в сочетании со знаменитой бетховенской музыкой? При чем тут эта музыка? Какое она имеет отношение к большевистскому террору? При чем тут \"Ода к радости\"? Кто в ней террор воспевал? И что к этому подталкивает – заказ? Насколько я представляю себе заказчика – ему Шиллером больше, Шиллером меньше. Могу и ошибаться, конечно. Но, в любом случае, видно, что здесь не в заказе дело.

С Шиллером и Бетховеном сводит счеты не заказчик, а сам Тенгиз Абуладзе. Погрузившись в архетипику, в иррационализм, в некрофильство и мифологию и поставив все это на службу определенной пропагандистской модели, Абуладзе должен вбить осиновый кол в Шиллера, Бетховена и во все, что способно быть антагонистом архаизации и дегуманизации. Во все, что еще не потеряло способность с самых высоких позиций и на уровне высших достижений человеческого гения воспевать Разум и его реальное торжество.

С Лениным можно делать что угодно. Снимать его в любых ракурсах и на любой фазе отключения разума в силу болезни. Что и делает Сокуров. Но вывести его из контекста шиллеровско-бетховенского отношения к разуму невозможно.

Так уж исторически получилось, что Ленин – это герой разума. Больше того – герой разума, который слит воедино с волей и чувством. Весь XX век – об этом. Ленин – это уже метатекст, и его просто так не испаришь, не выправишь на постмодернистский манер.

Добрый дедушка Ленин – или страстный истребитель зайцев. это для тех, кто пасется на мелочах, на дефектах той же \"Ленинианы\". А \"Империализм как высшая стадия развития капитализма\" из истории мысли XX века не выкинешь. В общем-то, как и \"Материализм и эмпириокритицизм\". Но даже и не в них дело. Дело в историческом результате и его культурно-исторической ворожбе. Результат завораживал и завораживает. Несмотря на свой крах. А в каком-то смысле, даже благодаря ему.

И совершенно ясно, что и сам результат, и его создатели – все проникнуто верой в \"сапиенс\", верой в Разум. \"Мир будет переделан не террором, а реальной силой мысли. Но он будет ею переделан. И у нее, у мысли, есть реальная сила\". Сравните Маркса: \"Ученые слишком долго объясняли мир, тогда как дело в том, чтобы его изменять\". Никто же не скажет, что это отступление от позиций разума. У Маркса таких отступлений не было. Просто здесь в совсем уж обнаженном виде предстает противопоставление во многом бесплодных объяснений и описаний и той мысли (мысли же, а не чего-то еще!), которая обладает созидательной силой. Сравните с Бэконом: \"Knowledge is power itself\" (Знание – это власть).

Ненависть ко всему этому есть ненависть от бессилия.

Ленин считает, что мир переделает мысль.

Гитлер заявляет: \"Все, что нам необходимо, – это инстинкт и воля\".

Инстинкт и воля для Сокурова понятны. И для Абуладзе тоже. Это там же, где их архаизация и мифологизация. Там же, где сумерки, там, где тайна.

Мысль – Сокурову и Абуладзе не ясна. Это невкусно. Это не воспеваемо. Это. Это. Это Бетховен и Шиллер, черт их дери!

И современное искусство данного \"разлива\" между Лениным и Гитлером всегда будет выбирать в пользу Гитлера. Как выбрал в пользу фашизма Габриэль д\'Аннунцио. Это не мелочь. Это даже не дань звериному антикоммунизму и антисоветизму. Это некий фундаментальный принцип. Некий вектор. Некий. Некий даже метапроект. Фактически, конечно же, Черный. Он не всегда осознается каждым его носителем. И что? Пчелы собирают этот горький мед. Кушать его будут другие.

Для того чтобы говорить о Красном Проекте, Красной Силе как о чем-то метафизическом, нужно любить Разум, быть с ним на \"ты\". Нужно верить в Разум как в спасение и таинство. И даже не в разум вообще как таковой – а именно в человека как \"хомо сапиенс\".

Нынешняя российская политическая коллизия (а она по масштабу своему выходит далеко за рамки политики в узком понимании этого слова) привела к следующему.

Действуя изначально с позиций антигуманизма и войны с \"хомо сапиенс\" и раскачивая все, что противостоит этому \"сапиенс\" (от материальных низменных вожделений до иррациональных радений), некая псевдодемократическая сила захватила власть и использовала инструменты псевдомодернизации для достижения определенного политического и социокультурного результата.

Этот результат состоит в том, что выигравшая от перемен часть общества оказалась не субъектом модернизации, а лишь слабо структурированной социальной тканью с худшими чертами постмодерна.

Проигравшей же части общества была предназначена другая, не постмодернистская, участь – подвергнуться вторичной архаизации. В дальнейшем архаизированные парии и постмодернизированные элитарии должны образовать (и образуют) некую антиисторическую пару, развивающуюся по законам антиистории, а значит и антиразума (\"анти-сапиенс\").

Безусловно, архаизация была ответной реакцией на применение определенных политических инструментов. А потому ряд интеллектуалов считает, что архаизация является чуть ли не благом. Мол, хозяева инструментов, осуществляя с их помощью Эксперимент, порождают хаос. Хаос, который принимает форму множественных архаизаций, есть защита от воздействия этих политических инструментов. В тот момент, когда хаос \"упадет на тот или иной аттрактор\" (зародыш нового порядка), защитные архаические формы будут сняты. И обнажится суть – новые структуры противостояния варварской агрессии экспериментаторов. Иногда даже говорится: \"А что вообще такого? Любая модернизация концентрирует на другом полюсе архаичность. И что?\"

Лично я считаю, что подобные аргументы не учитывают ни масштаба происходящего, ни нового глобального контекста. Хаос упадет не куда попало, а на аттрактор нужной архаизации. И в момент этого падения архаизация не испарится, а закрепится. Вписавшись в нужную матрицу и включившись в нужный постмодернистский контекст.

Поэтому нельзя видеть в архаизации хоть какое-то благо. И воспевать ее как горько-сладкий плод под названием \"Сопротивление Эксперименту\". Горький, де, потому, что Эксперимент чудовищен. Сладкий же – потому, что сопротивление! Нет и не может быть реального сопротивления через архаизацию. Любое подыгрывание архаизации, любое воспевание ее в виде горького лекарства от страшной болезни политически преступно. Архаизация и есть один из целевых уровней в системе под названием \"Эксперимент\".

Теперь главное. Оппозиция в нынешнем ее виде не является оппозицией Эксперименту. Она стала гигантской ретортой для выращивания различных видов архаизации. К сожалению, мы должны констатировать, что удар экспериментаторов во многом достиг цели. Что та социальная субстанция, которая должна была более других встать на защиту Разума (а значит, Эксперименту воспротивиться), приняла Эксперимент как благо, как избавление от \"тоталитарного совкового зла\". Может быть, сейчас эта субстанция и начинает переосмысливать свои прежние позиции по отношению к Эксперименту. Но это не системное переосмысление, и это переосмысление в условиях, когда данная субстанция сама уже маргинализована, то есть подвержена всем соблазнам архаизации.

Что же касается групп и социальных \"тел\", которые сразу же восприняли Эксперимент как зло и встали по отношению к нему в позицию глухой политической обороны, то эти группы, увы, изначально были достаточно далеки от разума и истории. А в ходе так называемой борьбы были своей природой, предрасположенностью и вождями своими превращены в рассадник архаизации.

Используя в дальнейшем в качестве уже упомянутой \"закваски\" пусть и мельчайшие поводы, я постараюсь нечто доописать в том, что касается архаизации этих групп. И вытекающей из нее очевидной неадекватности.

Здесь же важен сам по себе факт. Если картина такова, то соответствующее значение имеет и война за Красный Смысл, Красный Проект. А также за образ Ленина. Это не война с позиций архаизации. Архаизированное сознание находящихся в глухой оппозиции социальных и политических групп показывает, что социокультурная бездна, в общем-то, уже создана. И ее, бездны этой, органический обитатель уже может одновременно и переживать, глядя на обложку книги Проханова, и безропотно слушать, как вожди, клянущиеся именем Ленина, называют творца этой обложки и этого содержания \"величайшим патриотом России\".

Кого и как можно из этой бездны вывести? Это первый вопрос.

Второй вопрос. Что находится еще вне бездны, но не готово к настоящему социокультурному сопротивлению и потому неизбежно окажется следующим, опускающимся в эту бездну, социальным массивом? И можно ли этого избежать?

Третий вопрос. Если новая \"красная диффузность\" существует (а точная социометрия показывает, что в последнее время неструктурированное, социально и политически не оформленное \"красно-советское\" поле растет в самых разных группах российского населения) и если она еще не низвергнута в бездну архаизации, то как и в каких формах она будет осваивать Красный Смысл? Что победит: разум или архаизация? Бетховен, Шиллер и Ленин или Сокуров, Пелевин – и в итоге неминуемо Гитлер?

Четвертый вопрос. Если развернут Эксперимент и он действительно формирует два полюса (постмодернизм и архаика), то как защитить какую-то культурную и социальную территорию внутри страны от этой экспансии? Что здесь является формой деятельности и можно ли здесь рассматривать деятельность просто как деятельность, в отрыве от жизнедеятельности?

С рассмотрения этого четвертого вопроса я и начну.

Начну – используя все тот же принцип закваски. И не надо эстетских фырканий по поводу качеств этой закваски. Не надо суждений по принципу: \"До кого нисходите?\". Если надо потом подняться, то можно и нисходить. Да и вообще – что важничать-то посреди такой катастрофы?

Часть 5.

Эксперимент как недиалектическое единство противоположностей

(так ли чужды друг другу постмодернизм и архаика?)

Спецпроект спецпроектом. Необходимость проклинать друг друга и дурачить голову тем, кто верит в шоу-акции как в реальные политические проекты, конечно же, остается. Остаются и кастовые амбиции. Высшая, как бы демократическая, прозападная каста, ведущая и прославляющая Эксперимент, не хочет иметь ничего общего с этим \"фи\", которое. В общем, с тем, которое пасется на не самых тучных пастбищах патриотики.

И то ведь – эта каста ого-го, постмодерн для выигравших! А Проханов что? Был такой термин \"Таганка для бедных\" (по поводу самодеятельных последователей Ю.Любимова в 70–80-е годы). Для касты этой самой Проханов – постмодерн для бедных. То есть для проигравших в Эксперименте. Постмодерн для быдла, для скотов, которых тоже ведь надо куда-то направлять, куда-то вести. И известно куда – в архаику и на бойню.

Постмодерн и постмодерн для бедных, то есть архаика, дежурно фыркают при встрече. И хвалить друг друга могут только на спецпроектных началах. Но давайте зададим себе самый главный вопрос: что остается за вычетом фырканий и спецпроектных подталкиваний – взаимное тяготение или взаимный антагонизм?

Убежден, что взаимное тяготение. Тяготение на уровне скрытых влечений. Взаимное тяготение как тайна.

И эту тайну надо раскрыть. Какая же иначе интеллектуальная война на два фронта? Ведь залог возможности выигрывать в подобной войне в том-то и состоит, что не смогут эти два фронта избежать тайного влечения друг к другу, не смогут не начать снюхиваться.

Архаика как порождение Эксперимента, архаика вторичная, больная, помещенная в контекст современности, – это, в конечном счете, ипостась постмодерна. А постмодерн – это средство разложения истории и современности. То есть средство прокладывания пути для больной, гнилой и превращенной архаики.

На каком-то уровне – взаимное \"фи\". А на сущностных этажах – взаимное сладострастное снюхивание. Снюхивание – на почве общей ненависти к разуму и истории. Снюхивание – на почве общего вожделения перспектив а ля господин де Сад или господин де Серрано.

Да что уж там! Дугин-то – один из главных авторов в газете Проханова – давно клянется Батаем и Дерридой как своими единомышленниками. Которые, как он знает, очень ценили Рене Генона. Есть этот союз постмодерна и архаики, есть!

Вся эта кухня настолько смердит, что прикасаться к ней действительно очень затратно. И я вполне понимаю своих сторонников с обостренным вкусовым восприятием, которые недоумевают, зачем мне во все это лезть. Будто нет других занятий.

Но подобное недоумение все же близко к снобизму. Я не других критикую, а самого себя. Потому что я и сам порою не понимаю, зачем нужна эта водовозка и эта ассенизация? Но все-таки считаю, что не понимаю я этого в минуты слабости. И что вкусовые реакции в такие минуты, простите, тоже от слабости. И это надо преодолевать. Надо, надо.

Да, бывает такое особое состояние, когда ты как хозяйка в квартире, которую долго не убирали. И со всех сторон на тебя смотрят невыполненные обязательства – и это надо сделать, и то. И на такие события реагировать, и к таким высказываниям относиться, и такие оценки симпатичных и отвратительных для тебя людей как-то анализировать и во что-то преобразовывать. Все это нужно. Но все это – камлание над хаосом. Нет, даже не камлание. Шаман (хотя бы от политологии) на то и шаман, чтобы верить, что своими камланиями он что-то может заклясть (хаос в том числе). Гораздо хуже – просто иметь невнятные обязательства неясно перед кем и ради выполнения этих обязательств. описывать? Классифицировать? Объяснять? Что описывать? Что объяснять? Что классифицировать?

В принципе такого рода занятия не просто неблагодарны. Они поразительно \"энергозатратны\". И имеют при этом поразительно низкий коэффициент полезного действия. Потому что, помимо поздней притчи об игре в бисер, есть еще ранняя притча. И в ней тоже бисер. А также некие рекомендации, когда и перед кем его не надо метать. И это очень непростые рекомендации. Потому что в принципе недоказуемо, что сегодня кому-то нужен нынешний \"бисер\" – то есть смысл. смысл, то ли извлекаемый из некоей \"груды дел, суматохи явлений\", то ли. то ли привносимый в нее.

Ведь всю ее – эту \"груду и суматоху\" – легче всего назвать началом, лежащим по ту сторону любого смысла, любого просветления, любой правды. И это сегодня сделать проще, чем когда бы то ни было. А из этого сразу вытекает многое. Ибо если все это по ту сторону, то нет обязательств. Почему надо убирать такую квартиру? Можно и побомжевать вдосталь.

Кстати, кто-нибудь так сразу навскидку помнит – откуда эти слова по поводу \"груды дел\"? А можно было бы, между прочим, и помнить.

Грудой дел, суматохой явлений
День отошел, постепенно стемнев.
Двое в комнате, я и Ленин,
Фотографией на белой стене.

Не любя Маяковского в целом, мать в детстве несколько раз приводила мне эти строки как блестящий образец чего-то настоящего, не пафосного, неназывного по отношению к этому – такому непростому и такому страшному – образу. И ясно было, о какой именно фотографии идет речь.

В складках лба зажата человечья –
В огромный лоб огромная мысль.

Эту фотографию тоже все помнят. Ее не сотрут и не вычеркнут из памяти никакие буничи с их \"золотом партии\". Ее не убьют сусальные портреты. Ее не разменяют на мелочи оппозиционные митинги. Она по ту сторону всего этого – зюгановых, ампиловых, макашовых. Она про другое. И у нее свои счеты с Историей, с Вечностью и Судьбой.

Суть художественного в заповеди Блока:

Сотри случайные черты,
И ты увидишь – мир прекрасен.

В этом нет ничего сусального. Художнику нужна правда – беспощадная правда о том, что является неслучайным, то есть прекрасным. И во имя этой правды он способен на самые страшные эксперименты. Он имеет право таранить сумму обстоятельств и проверять, что из подударного рухнет и обнаружит свою случайность, а что выдержит удар и окажется неслучайным.

Еще раз: неслучайным – значит прекрасным.

Художник применяет для этого самые разные тараны. В том числе и таран под названием \"тленность\". По этому поводу страшно мучился Рогожин в \"Идиоте\" у Достоевского. Он однажды и навсегда был потрясен картиной Ганса Гольбейна-младшего \"Христос в гробу\". Картиной, слишком жестоко изображающей тление. И потому наглядно свидетельствующей: \"Это воскреснуть не может\".

Но у Достоевского, кроме Рогожина, есть и князь Мышкин, и Настасья Филипповна. Но, если бы даже Рогожин был у Достоевского сразу всем и ничего, кроме Рогожина, не было, все равно, само страдание Рогожина по поводу непреодолимости тлена несет в себе некую возвышающую правду о человеке. Потому что выясняется, что человек, страдая, тлен все же не принимает. Он признает его чудовищную силу, но полюбить он его не может.

В этом свойство художественности, свойство искусства как такового. Творя формы, оно не может не бросить вызов энтропии, тлению, второму закону термодинамики, антимиру – уничтожителю форм. Потому что, как бы страшно ни таранил художник бытие, испытывая его элементы на случайность и неслучайность, им все равно движет любовь. То есть единство служения жизни и справедливости.

Очень трудно служить этому вместе. Ницше, так тот даже, сходя с ума, начал заявлять – либо-либо. Либо жизнь, либо справедливость. Но Ницше, опять же, как и Рогожин, с ума сошел от этого. Буквально и по-настоящему. Без кокетства, без богемности, без \"союз-литераторности\". Взял и сошел – однажды и до конца.

И тем подтвердил миссию художника в сверхсущем и сущем. Миссию искать и находить. И мучиться, не находя. И сходить с ума, когда вдруг кажется, что найти невозможно.

И еще – Ницше сам смеялся над своим \"идеологическим\" преувеличением Бизе и преумалением Вагнера. И уверял, что использовал эти противопоставления чисто полемически, что вкус ему не изменил и дистанцию от Вагнера до Бизе он все-таки измерить способен. А уже сходя с ума, Ницше подписывался \"Распятый\".

Близкий к Ницше герой Томаса Манна Адриан Леверкюн тоже грозился уничтожить Девятую симфонию как нечто свидетельствующее о наличии неслучайного. Грозился уничтожить \"доброе и благородное, то, что зовется человеческим, то, ради чего разрушались бастилии\". И это (\"доброе и благородное\") определял как \"Девятую симфонию\". Грозился-то грозился, но тоже сошел с ума по дороге. А заодно в особом духе постарался восславить то, что хотел уничтожить и растоптать.

Почему постмодернизм – не вид литературы, а антилитература, не вид искусства, а антиискусство? Кстати, доказывать это нужно всем, кроме серьезных постмодернистов. Эти все прекрасно про себя понимают.

Так вот, постмодернизм не испытует наличествующее, стремясь с помощью таранных ударов выделить в нем подлинно сущностное. Он убивает все подряд. Чем ближе к сущностному, тем лучше. Он служит смерти, служит антиформе, служит аду, стоящему за спиной тления и антиформ. Он служит превращению, потому что антиформа – это то, к чему сходится бесконечный ряд превращений. Сначала превращенное. Потом превращение превращенного. И когда это (превращение превращенного превращения и пр.), взятое в качестве бесконечного ряда, находит свой предел (специалисты по математике знают: предел этот размещен на трансфинитной оси, оси трансфинитных алефов), оказывается, что предел – Антиформа.

Постмодернизм вожделеет этой антиформы. Он от нее \"тащится\". Он к ней стремится. Он служит смерти, любуется смертью, не хочет ничего, кроме смерти. Никакой другой жизни – нигде и никакой. Только длящаяся смерть, только бесконечный кайф от бесконечного потребления некоей смертной антиамброзии.

Это – в высоких случаях. Нужно нести в себе гигантский заряд своего танатоса, своей воли к смерти и влечения к ней, чтобы, двигаясь по оси превращений, на первом или втором шаге уже не лопнуть, не сломаться, не превратиться в кастрата, не прошедшего испытания Кали и поющего на пороге Черного Храма.

Садовник, выращивающий цветы зла сознательно и направленно, очень скоро бывает этими цветами полностью съеден.

Поэтому подлинно страстные вожделения ада редки. И всегда на этом пути первым кончается Слово. Слово исчезает при подобных инициациях. Потому что мир, в который адепта вовлекают и погружают, в Слове не нуждается. И говорение о его тайнах сводится к мату и пошлости. Литература умирает уже на пороге подлинно постмодернистских радений. Она умирает еще раньше, чем музыка.

Музыка тоже умирает очень быстро. Одно превращение, другое. И вот – зал с публикой в бриллиантах. концерт всемирно известного Кейджа. Всемирно известный входит, открывает рояль, несколько минут сидит молча, затем закрывает и уходит со сцены. Все аплодируют – какая глубина! Но второй-то раз никто на подобный концерт не придет, это ясно.

Смерть музыки, смерть литературы. С живописью и скульптурой все тем более ясно. Черные танцы богини Кали? Оккультные радения? Тоже ведь – все только начинается изысками, а кончается поисками возможности усилить концентрацию мерзости. Причем банальной мерзости. И чем она концентрированнее, тем банальнее.

Блок говорил о музыке революции. Ромен Роллан – о той же музыке, добавляя к этому \"революция как любовь\". Адриан Леверкюн, бросая вызов Девятой симфонии, хотел ее уничтожить именно как то, ради чего рушились все бастилии.

Как только не испытывалась в те же 20-е (да даже и в 30-е) годы правда революции!.. И \"Россия, кровью умытая\". И Платонов. А Шолохов? Не надо даже \"Тихого Дона\". \"Донские рассказы\" одни чего стоят. Кстати, и Блока-то нужно было очень ненавидеть за выполнение миссии художника, то есть миссии искателя неразрушимого, чтобы в \"Двенадцати\" увидеть апологетику. Нам, живущим в криминальном социуме, иначе, чем белогвардейским белоручкам (не хочу приравнивать их к белогвардейцам вообще) или чистюлям брежневского периода (с их антикоммунизмом эпохи стабильности), понятно, что такое \"у ей керенки есть в чулке\". А кому еще непонятно, тем, к сожалению, очень скоро станет понятно.

Итак, испытывалась она, эта революционная правда. Страшно и беспощадно испытывалась. Но – как человеческая страсть. Как трагедия. И в страстях своих человек оказывался не пустым, не сокрушенным, не низведенным к тлению. То есть все равно героическим.

Мир усложнялся и наливался какой-то адской, нечеловеческой силой. Но по другую сторону этой силы оставался человек с его вызовом тлению, с его служением любви. Оставаясь, он самим этим выстаиванием отрицал все притязания постмодернизма. И тогда постмодернизм решил заявить о том, что человек – это проект, который начался в эпоху Просвещения и закончился к ХХ веку. А потом – заявить, что проект закончился вообще. Закончился вместе с формами.

И что, де, мол, вместо картины Гольбейна с ее проблемностью есть \"ноу проблем\". Ад – и ничего по другую сторону. И что, де, мол, такое состояние просто вел-лик-кол-лепно! И что сие и надо восславить.

Люди, остро переживающие нынешнее состояние российского общества, люди, действительно с трудом способные увидеть в этом обществе что-либо, кроме упоения тлением, охватившего вчерашних строителей коммунизма, могут этой остротой переживания своего очерчивать магические круги, через которые зло не может пройти. А могут они и рухнуть, сломаться, взорваться силой своего квазирогожинского переживания.

И поскольку искусство (литература в том числе) служит жизни, оно не может не служить этому сопротивлению людскому. Нашему нынешнему сопротивлению – не политическому даже, а социальному, культурному, интеллектуальному, символическому.

Такое служение не имеет ничего общего с созданием благолепных картинок. Эти сусальные картинки обязательно рухнут при соприкосновении с действительностью. Ленинская рекомендация говорить правду отнюдь не сусальна. Сусальной сделал ее агитпроп, который потом все сдал и в банки ушел. Ленин говорил о другом: \"Не скажете вы правду, ее скажет реальность. И она приговорит вас, не сказавших правду. Ибо в этом случае реальность будет повернута против вас\".

В момент, когда выдвигалась идея социалистической культуры (соцреализма), ее первопроходцами предполагалось, что социализм может быть религией. А значит, социалистическая культура возможна. Есть ведь христианство – и есть христианская культура. Слово-то \"культура\" в своей основе содержит \"культ\".

Но со временем маразм превратил такое представление о соцреализме в \"установку\", согласно которой реальность надо показывать свободной от всего, что противоречит социализму. Или это, противоречащее, как минимум, изображать вторичным и побежденным. Чем это кончилось – всем известно. Известно также, чем кончилось постсоветское изображение могучих вождей патриотической оппозиции в духе соцреалистического маразма.

Это кончилось тем, чем и должно было кончиться. Перманентным разгромом. Смрадом нестерпимым, которым отдают все эти фигуры. Гамлетовскими раздумьями Селезнева о диалектике номенклатурных кормушек (что лучше: догулять наиболее сладко на посту спикера Думы или снизить сладостность, но оставить перспективы на завтра? Быть или не быть то есть) – вот чем все это кончилось. Зюгановским унылым рыком: мол, \"не позволим, и потому сдадим\". Рыночной торговлей протестным потенциалом масс, обмениваемым на бюджетные линии, льготные кредиты и прочее.

Это кончилось надрывным самоглумлением передовиц Проханова. Высший шедевр эпохи, когда я еще читал газету \"Завтра\", меня восхищает и по сию пору. Это можно произносить только стихами:

Дума!
Стреноженная!
Посаженная на цепь!!
Бьется головой о дубовые стенки стойла!

Писал, писал товарищ, самому тошно, надо чем-то закончить. А чем? Обо что бьется головой эта, как ее?.. Да. Вдруг возникает неконтролируемый образ кормушки. кормушка. стойло. да-да-да. об это она и бьется.

Ленинский завет (по-настоящему, а не на комсомольских зачетах) – беспощадная правда, апелляция к идеальному.

Брежневский завет (он же ленинский завет в духе комсомольских собраний) – сусальность, ложь, апелляция к комфорту и потребительству (\"гуляш-коммунизм\", скажет о предтече Леонида Ильича и его формуле коммунизма Эрих Фром).

Брежневский завет был вбит в голову парадных писателей 70–80-х. Они могли держать фигу в кармане у себя на дачах. Они могли включать какие-то двусмысленные подначки в свои сусальные тексты. Но они не могли говорить правду. Они не были для этого говорения вооружены той внутренней силой, которая позволяет говорящему не сломаться под тяжестью говоримого. Они отбирались по принципу внутренней червоточины и слабости. И они были источниками этой слабости и этого сосущего изнутри Червячка.

\"Брови Брежнева – это усы Сталина, поднятые на невообразимую высоту\".

Змей Проханова, обвивающий Москву в романе \"Господин Гексоген\", – это внутренний червячок самого Проханова, парадного писателя позднесоветской эпохи, червячок, выползший наружу и выросший до невообразимых размеров.

Вопрос не в том, кто в каких квартирах жил и как соотносил себя с официозом. Пусть бы жили в ста квартирах одновременно! Вопрос в том, что в головной мозг, в позвоночник, в икры и ягодицы, в каждую молекулу тела была вбита внутренняя программа брежневского завета.

Анекдот про Тодора Живкова. Он заболел. Не ходит на работу. Берет корзинку, идет на берег моря, собирает камни, идет домой, разбирает. Стали звонить в Москву. Там попросили подождать. Потом позвонили, сказали болгарским товарищам: \"Простите, ошибка вышла, мы в него случайно заложили программу лунохода\".

Противно сейчас вспоминать эти анекдоты – на фоне постсоветского осквернения. Но еще противнее превращать маразм в программу революционной борьбы, брежневский завет в теорию нового революционного действия. Между тем именно это и происходит.

Иногда происходит бессознательно. И вправду – брежневский завет вложили в этих, как программу лунохода в Тодора Живкова из анекдота. Психологические программы – не чушь, не выдумки ошалевших безумцев. Человек во многом схож с компьютером. Он тоже управляем программами разного рода. И чем человек ригиднее, тем больше он управляем только программами. Во всем управляем – не только биологически. Сознание – это тоже сумма программ с разной степенью ригидности.

Вся разница между человеком и компьютером в том, что человек свободен. То есть обладает тем, что находится над программами. Назовите это сверхсознанием или духом. Это, находящееся над программами, но в самом человеке, способно все программы переписывать заново. Оно и есть самотрансцендентальная функция человеческой самости. Высшая функция. Для определенного религиозного сознания – родственная софийности.

Можно сколько угодно болтать о софийности, но можно ее иметь, а, видимо, можно и не иметь. Это вопрос проблематичный. Может быть, она и не везде существует. Не в каждом представителе вида. А может, существует в каждом (лично я в это верю и этим живу). И тогда надо признать, что во многих она безнадежно спит. И ее надо будить. В этом главная функция борьбы против отчуждения в XXI веке. Той борьбы, на переднем крае которой сейчас находится Россия, оказавшаяся действительно слабым звеном в мировой цепи фундаментального отчуждения.

Но поскольку поздний советизм вообще увел слово \"отчуждение\" на самую далекую периферию идеологии, поскольку понятие отчуждения было заменено эксплуатацией (частный случай – отчуждение от средств производства, отчуждать можно и гораздо более серьезные вещи), то об этом либо не говорится вообще, либо говорится с точностью до наоборот. Как в фашистских манифестах, где порабощение выдается за освобождение, а борьба с отчуждением строится по принципу предельного углубления этого самого отчуждения.

Ибо в пределе отчуждению подвергается сама человеческая самость. Если ее можно экспроприировать, то все остальное – дело техники. Самости нет, софийность отсутствует. Сознание заполнено программами, программы подпитываются и закрепляются.

Потом на это множество программ накладывается упорядочивающая сетка. Груда программ превращается в терминал. Терминал подключается к управляющим пультам. И – человека нет. Нет свободы. А после этого идите на выборы, погружайтесь в упоительную плюралистическую среду. Если выбирать нужно между сортами пива, если свобода превращается в свободу пить пиво, материться и смотреть боевики, то задача решена – человека нет.

Соответственно, есть те, кто это признает, перед этим капитулирует и этим упивается. И есть те, кто против этого воюет без дураков.

Раскрутка демократических программ и подпитка программ брежневского завета – это игра в две руки. Это две игры с одной античеловеческой целью. Наиболее опасна, кстати, вторая. Потому что высший инстинкт человеческий шарахается от демократических программ с их безоглядным гедонизмом и растаптыванием истории (истории как борьбы за человеческую свободу).

И шарахаясь, это, наиболее ценное, напрямую тлению не присягающее, оказывается пойманным в другую программу. Где все в одном месиве, все смешалось в непотребную кучу. Где культивируется худшее в брежневском завете. Где реально растоптанным людям дается наркоз в виде той же сусальности, той же лжи. но сусальности и лжи, претендующих на борьбу.

Демократические программы никогда не могли бы приобрести характер всеобъемлющего \"контроллера\", если бы не было второй руки с культивированием новых программ все того же брежневского завета.

Две эти когорты всегда принюхивались друг к другу. Они на уровне бессознательного ощущали, что делают общее дело. Бессознательного ли только? \"Независимая газета\" пишет о \"Господине Гексогене\" Проханова: \"Проханов наконец показал себя либералом. Он всем это теперь показал. Мы об этом знали намного раньше\".

Про что знали? Про червячка этого, выросшего до уровня змия космического? Про инициацию брежневизмом, когда вхождение в официоз означало как бы ампутацию самости и низведение себя к системе программ соответствующего завета?

Сначала – этот официоз и ампутация самости.

Потом – дерганье остаточных программ и создание сусально-оппозиционного, а потому парализующего метатекста. Этого – и неописуемой мешанины.

Потом – тотальная опустошенность, полное отчаяние запрограммированного прибора, лишенного способности перепрограммировать себя и не имеющего надлежащего программиста. Отчаяние прибора, видящего, что программы не работают. И умеющего только их воспроизводить.

Если коллектив Большого театра вызвать и сказать, что он должен мобилизоваться и революционно работать, то он, поверив, что будет делать? Крутить балетные па 24 часа подряд и с особой ретивостью. Ничего другого он делать не может. Так и \"брежневский прибор\": он аж горит на работе, аж такие сусальности разрисовывает, что дальше некуда. А результата нет. Наступает полное отчаяние. Мешанина, запущенная не только в окружающую среду, но и в самого себя, все начинает съедать. Одна программа (\"генерал Власов\") съедает другую программу (\"генерал Жуков\"). И рождается невыносимая пустота.

В этой пустоте есть только тоска по новым программам. И червячок. Тот старый, прятавшийся стыдливо в яблочке, а теперь оставшийся наедине с самим собой.

И тогда приходит новый программист. Совокупное имя ему – конечно же, Превращение. Оно и есть первый шаг по ступеням в ад. Помните, чеченцы писали: \"Русские, добро пожаловать в ад\"?

Превращение начинается с того, что внутреннего червячка, ошалевшего от рандеву с собственной пустотой, берут и выпускают наружу. Выпускают, откармливают – и пускают змеем гулять по осодомленной Белокаменной. При этом спору нет, что Белокаменная действительно осодомлена. Да и змей ли он? Говорится-то про змея, а описывается здоровенный червяк.

Червяк \"Бобка\", червяк могильного тления, червяк \"принципиального постмодерна\". Холодный, скользкий, тленный червяк – этот высший Хозяин для любого, присягнувшего Превращению.

Вспоминаются стихи Мандельштама:

Нельзя дышать,
И твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит.
Но, видит Бог, есть музыка над нами,
Дрожит вокзал от пенья аонид.
И снова, паровозными гудками
Разорванный, скрипичный воздух слит.

Отчуждение, которое осуществляет программист, переводящий оппозиционное патетическое нытье в непроходимую чернуху постмодерна и капитуляции перед тлением, – это отчуждение от \"музыки над нами\". \"Над нами\" – и в нас. Отчуждение от самости и от цели.

Вот что еще интересно в этом отчуждении. Дикарский наив, с которым простачок, новый \"Кандид\" в прохановском исполнении, он же всезнающий генерал КГБ воспринимает разного рода экраны с программным обеспечением, на которых все вспыхивает что-то, вспыхивает и контролирует, контролирует. Мол, имеет нас, имеет. А мы-ы-ы-ы. Ы!

Среднего исламского подпольного активиста, засылаемого сейчас на российскую территорию, и то уже, кроме боевых искусств и диверсионных навыков, тренируют и на уровне суггестивных технологий воздействия, имеющихся в собственно исламской культуре, и на уровне хотя бы общепринятых западных наработок (там Эриккссон, трансакции и т.п.)

Здесь же только экран моргает – и \"имеет, имеет, ы-ы-ы\".

А когда \"ы-ы-ы\", что дальше? Правильно! Расслабьтесь и удовольствие получайте. И эту самость скорее сюда, в таз хирургический сами же своими руками.

Тейк ит офф! Ну! Шнеллер! Аллес! Зер гут!

Часть 6.

Война на два фронта – интеллектуальная и метафизическая

А ведь и впрямь-то. всю эту нынешнюю \"груду и суматоху\" так легко проклясть! Так упоительно легко увидеть в ней только манифестацию всеобъемлющего всесилия ада. И это не только легко! Это еще и в жилу! Это еще и в русле пикантной моды! Это так остро! Можно зарабатывать такие греющие, ласкающие оценки. \"Сорокин может отдыхать...\". \"В этом есть драйв...\". \"Ы-ы-ы.\".

Кто не любит, когда хвалят? Все любят! Критиков презирают, когда они ругают. А когда хвалят – сразу замечаешь этакое свечение, от них исходящее, проникающее в твои творения и помогающее различить в них высшее начало.

Высшее начало? Ы-ы.

Вот она обложка – с черепом, подернутым омерзительным тленом.

И вот оно, другое – про то, что в комнате только двое.

И эта фотография, на которой не Тлен, а Мысль.

Даже не просто Мысль – Дух, Воля, Мечта, Идеал, Свершение.

Главное – Свершение.

Способность сделать нечто, под знамением чего будет разворачиваться целое столетие.

Нечто, что станет для народа Судьбой, Сомнением и Спасением.

Нечто такое, что, разливаясь в воздухе, путаясь в восходах и закатах над бессмертными русскими реками, вдруг обернется Красным знаменем над рейхстагом. Победой, величие которой так и не смогли до сих пор понять.

И кто-то, угадав все это, скажет про \"груду дел и суматоху явлений\". Про отошедший день и про живую, все говорящую без посторонних слов фотографию.

А кто-то скажет \"ы-ы-ы-ы\". Упьется тленом и присягнет ему. С неминуемыми соответствующими последствиями.

Это вам не экран секретных генералов ГБ, где что-то моргает и всех имеет.

Это живая война образов.

Война, ведущаяся в нашей современной реальности.

Это – наша большая сегодняшняя война.

Сегодняшняя и всевременная.

Одним из поздних символов этой Большой Войны стало \"Иваново детство\" Тарковского. И образ мальчика, который понял смысл войны, смысл борьбы с фашизмом, но не сумел высказать. Ибо некому было высказать из тех, кто был рядом. Потому что те, кто были рядом, дерзко и отважно воевали за жизнь. А мальчик понял, что это та война, с которой уже нельзя возвратиться.

Не только проклявшие героизм псевдоинтеллектуалы вроде Ануя, Фриша, но и стоявший насмерть на рубежах героизма Сартр (\"Мухи\", \"Орест\", \"Мертвые без погребения\". борьба без надежды на успех) – все вместе они не поняли этого мальчика.

Потому что не хотели той правды, которая была у него в глазах.

Той невысказанной правды, которая не дает возможности жить так, будто в прошлом не было всего этого.

Всех этих проклятий разуму и свободе (до чего, кстати, советская идеология все же не опускалась именно никогда – ни при каких ее маразмах и деформациях).

Всех этих освенцимов и майданеков, лагерей смерти (сравнивать которые с советскими, вполне отвратными, лагерями может только провокатор или безумец).

\"Черного ордена\" СС, оголтелого вопля: \"Viva la muerto!\" (\"Да здравствует смерть!\") – с приветом от змееподобного червяка!

Потому что, поняв эту правду, иначе приходилось бы относиться и к той комнате с фотографией на белой стене, и к глазам, дышащим тоской, волей и верой в человеческую сомнительность.

Беспредельной верой в сомнительность – такая вот парадоксальная диалектика.

Красный смысл.

Большая Война.

\"Ни к чему давать повод к войне\", – пел Гребенщиков, преклоняясь перед комиссаром. Что в тот момент предполагало некое мужество.

Но для этой войны не нужно повода. Она идет. Она шла и будет идти.

И всегда с одной стороны будет дух безусловной веры в сомнительность. В ту самость, которую кому-то так хочется изничтожить, и в ту высшую свободу, которая не \"осознанная необходимость\", а освобождение через познание и восхождение. Из царства необходимости – в царство свободы. Вот ведь как было – сначала такая теоретическая цитата. И почти тут же в историческом смысле – \"Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе, в царство свободы дорогу грудью проложим себе!\"

А с другой стороны будет \"Черный орден\", проект \"Великий инквизитор\", так хорошо описанный Достоевским, ненависть к свободе и вопль: \"Да здравствует смерть!\"

Если перенести все это на нынешнюю нашу реальность, то.

То с одной стороны будет поэзия содомии (где ужас и любование сами не отличают себя друг от друга), а с другой стороны – почти невесомая и одновременно неукротимая вера мальчика из \"Иванова детства\" (художник всегда немного визионерствует, всегда немного не равен себе, и Тарковский здесь вовсе не исключение).

С одной стороны будет фотография на обложке прохановского \"Господина Гексогена\" и ликование совокупного лагеря буничей, а с другой – фотография на белой стене и фраза про двоих в комнате.

Эта комната, с белой штукатуркой и неземной невесомостью, была всегда. Она старше бытия и мудрее мира. Она была, есть и будет. И заходя в нее, каждый видит то, что может. Кто-то смерть, а кто-то жизнь. Кто-то искривленные ногти и полуистлевшую плоть земную, а кто-то то, с чем можно говорить о смысле, что светит вечным сквозь фотографию.

Эта комната была и пребудет с нами. И как бы она ни звала себя на земном языке – морг, мавзолей или просто стол, на котором лежит близкий наш, ушедший в Иное, – она все равно есть комната испытаний. Единая и многоликая комната.

Ты входишь в нее, и тебя встречает то, чего ты достоин, к чему привел тебя твой жизненный путь. Это нечто, тебя встречающее, и есть твое Другое, твое главное и особое. Оно и есть то, что отличает тебя от бусинок Энкиду в \"Генерации Пи\" у Пелевина и от анатомических экзерсисов в прохановском \"Господине Гексогене\". Вот какое имя властителя – Гексоген. Вот кто господин-то. И то ведь, что увидел в комнате? Что нет тебя! Что вместо Иного – некрофилия, влечение к трупу. Что увидел? \"Мах Бенаш\"? \"Труп истлел\"?

Что наработал – то и увидел.

Только стоило ли рассказывать?

Фотография на белой стене и Мах Бенаш на глянце подлой обложки прохановского романа – это баррикады Большой Войны. Войны, с которой мы и не уходили. Потому что на этой войне, защищая многое, мы говорим, что \"отступать некуда\", именно тогда, когда враг стремится захватить эту комнату.

И никаких сусальностей, никакого \"ретро\", никаких \"лениниан\", от которых, блеванув, страна стала сползать в свое сегодняшнее ничтожество.

Жестокая и беспощадная правда.

Но правда вечной комнаты и белой стены.

Эта правда, а не правда малых червей и большого змия.

Потому что нет там правды.

Ибо если бы она была, то не было бы ни мальчика, обожженного пониманием, ни строк про фотографию, ни знамени над рейхстагом, а была бы уже одна большая \"примордиальная\" яма.

И упоение совокупления с червями. Бобок – а ля Проханов, а ля Сорокин, а ля Пелевин. Это все – \"а ля\", а в сути – бобок.

И когда, одурев от \"груды и суматохи\" нынешней, ты спрашиваешь себя, зачем и что тут описывать, то надо не торопливо отвечать \"нечего и незачем\". Надо просто смотреть и ждать. И в тот момент, когда глаз сам упадет на главное, верить еще и в зрение другое. И оно тебе подскажет, что еще ты должен, обязан увидеть.

Долгое смотрение на растущую поганую груду и подлую суматоху выделило в этой омерзительной свалке некую консистенцию. Некую точку \"алеф\". И этой точкой оказалась гнилая прохановская обложка, слитая воедино с тлетворностью содержания.

А иной взгляд, уже отталкиваясь от здешнего тлетворного \"алефа\", указует на нечто, что должно ЭТО уравновесить. Указует на \"двух в комнате\", на фотографию на белой стене. Не поленитесь, возьмите то и другое – фотографию и труположеский клип – и положите рядом. И спросите себя, где вы? Только спросите по-крупному. Потому что эта полярность требует ответов крупных и окончательных. Потому что вся \"суматоха и груда\" становится чем-то из ничего, только если в ее ядре видеть эту полярность, эти два образа, эту дихотомию.

Вот почему не крупные политические события я ставлю во главу угла, не игры (хотя бы и мировые). А такую вот кажущуюся мелочь.

Для понимающих – мелочь всепорождающую. Этим историко-генетический, целостный анализ отличается от аналитизма поверхностного. Того самого, где музыку разымают, как труп. Разъять-то можно, но в ходе такого разъятия из Искомого исчезает Главное.

Часть 7.

Эксперимент для Пустоты и Пустота для Эксперимента

Как только в происходящем возникает жизнь (а она возникает сразу же, как только ты видишь порождающее и порождаемое), возникают формы самого разного рода. Но поскольку жизнь в происходящем существует как-то так, на обочине, а верховодит все-таки смерть, то формы жизненные (основанные на взаимодополнении формы и содержания) тут же вступают в сложные отношения с формами смертными (основанными на съедании формой своего содержания).

Формы смертные в классике называются превращенными. Это тоже формы своего рода. Но обратные формам подлинным. Формы, порождаемые антимиром для истребления форм как носителя жизни. Мир превращенных форм, мир длящейся – ликующей и беременной – смерти я уже назвал когда-то Зазеркальем. Это не хаос, не пустота. Это намного хуже. И это – то, что в нашей жизни, безусловно, присутствует.

Ад – очень сложная вещь. И эта вещь вползает в наше бытие. Вползает беспощадно и неуклонно. Проханов поздно и неполно увидел это. И тут же капитулировал перед увиденным. Так капитулировали перед рейхом, перед черной машиной, переходящей нашу границу.

Проклятая орда – здесь не патетический знак, а глубокий символ этой самой инфернальности. Символ, дышащий тысячелетиями, зловещей хтоникой, вожделением смерти, смрадом ее могущества.

Проханов поставил себя в один ряд с Пелевиным. Оба увидели в комнате Мах Бенаш. И оба это восславили. Отсюда ненависть Пелевина к фильму \"Чапаев\" и образу Чапаева.

Знаменитый штурм \"мертвоголовников\", знаменитая \"психическая\". И в ответ: \"Хрен с ней, давай психическую\". Пулеметчица. Шепот: \"Хорошо идут\". И далеко не глупый комментарий: \"Интеллигенция\".

Сила этого идущего – сила смерти. Название \"Мертвая голова\" – оттуда же. Из самых глубин пресловутых \"орденов смерти\".

Фильм, обошедший мир, был не о прошлом. Он был о будущем. Он готовил к нему. К новой \"психической\", к \"мертвой голове\" дивизий СС, к интеллигенции \"Анэнербе\". Его смотрели по всему миру, готовясь к этому. Его впитывали в себя мальчики 1922 года рождения. И \"психическая\" не прошла в 1941-м. Потому что ее остановили эти же мальчики. Они не побежали, не струсили. В отличие от многих и многих. От Власова, например. Этим мальчикам мы все обязаны всем. Всем!

И эту всеобязанность выражает и предвещает взгляд той фотографии на стене.

Чапаева и эту фотографию ненавидят единой всепоглощающей ненавистью. Ненавидят те, кто двинул свои \"мертвые головы\" в третий раз, кто разработал свою, очередную, \"психическую\". Он уже ликует, потому что уже почти победил, этот пси-разработчик, пси-оператор. Он все растлил, все смел, все превратил в нечистоты. Что мешает, что преграждает путь?

Только комната с фотографией. Сама комната и то, что на закате в ней находятся двое. А раз они в этой комнате, то вслед за ночью будет рассвет.

Что? Этот дом опустел?

Что? Что? Он покинут всеми?

Ничего, приготовьтесь к встрече.

И ждите ее неустанно.

Пелевин написал \"Чапаев и пустота\" для того, чтобы Пустота съела Чапаева.

Проханов написал о Тлене, чтобы Тлен съел фотографию на стене.

\"Мертвая голова\" аплодирует. Но фотография – как в \"Блоу ап\" у Антониони. Проявление. Увеличение. И снова проявление. И снова увеличение. Только тогда возникает не Тлен, а Противостояние. И Пустота съедает только саму себя.

Часть 8.

Что же делать?

(К вопросу о структурах и их социальных радиусах)

В своей работе \"Бегство от цели\" я подробно описывал, как скользят по поверхности Зазеркалья блики, тени и ситуации. Как Зазеркалье съедает их, питаясь превращенными формами. Как поглощает оно мир форм, втягивая его в себя, как удав.

Я описывал тогда властные фигуры и околовластные ситуации. Я и сейчас начал с того же. Весь этот хаос, заряженный превращенными формами, хаос, беременный зародышами онтологической мерзости, как возник и за счет чего?

Он возник за счет того, что определенные политические инструменты, попавшие в определенные руки и использованные для Большого Эксперимента, сделали жизнь нестерпимой и отвратительной. Прячась от этой нестерпимости и отвратительности, люди стали хвататься за все, что не есть она. За любые формы смысла, за любые, самые монструозные, ценности. Страна, задыхаясь, бредит. Она впадает в архаику, в иррационализм. Она бежит в них от нестерпимости того, что ей предложили в качестве свободы и демократии. И что не имеет ничего общего ни с демократией, ни тем более со свободой.

Эксперимент – он и есть Эксперимент. Являясь Экспериментом, он отрицает свободу воли. Ибо эксперимент есть форма исследования неживой среды, среды, лишенной разума и свободы. Это и есть та грань, которая разделяет науку о неживом и неразумном от науки о живом и разумном. Нельзя заявить Эксперимент и не нарушить все социальные модификации клятвы Гиппократа. Просто в обычной клятве Гиппократа говорится об ответственности за жизнь. А в социальной клятве – об ответственности за смысл и свободу, то есть за ту музыку, без которой жизнь человеческая – кишащая червями твердь и не более.

Хаос создал не Проханов, не Зюганов, не Макашов. Хаос создали другие. И уже в этом хаосе началось брожение безумий и маразмов как защитных реакций, усугубляющих болезнь. В терминах синергетики – ложных аттракторов: начнет хаос падать на какой-нибудь из них, рождая структуру, и окажется в заложниках антисмысла.

Поскольку конечная часть Эксперимента предполагает именно такое падение на лжеаттракторы (сразу вспоминается: \"серые приводят черных\", \"эксперимент провален\" и пр.), ложные аттракторы имеют серьезное значение.

Но и не более. Поэтому начинать надо с власти. И потом уже переходить на ее лжеоппонента.

Вот и наступило это потом. А вместе с ним к горлу подступают скука и отвращение. Потому что тратиться на это, конечно, и противно, и скучно. Потому что вообще очень тягостно описывать любые формы ущербности. А особенно формы, порожденные злой волей, насмехающейся над их уродством. И всегда есть очень тонкая и опасная грань, за которой твоя критика уродств сродни насмешкам породившей уродства эти злой воли Эксперимента.

Я мог бы сказать, что моя критика – это критика изнутри. Но это не так, и я не хочу лгать. Нет силы, которая после опыта последнего десятилетия может затянуть меня внутрь этой ущербной двусмысленности, пародирующей борьбу со злом, но являющейся сразу и его слугой, и его частью. И его опивками, и его квинтэссенцией.

Не видя никаких оснований для прекращения борьбы со злом, я слишком ценю судьбу и жизнь для того, чтобы серьезное дело борьбы разменивать на коллективный пародийный спектакль. Я слишком хорошо знаю, что за кулисами, что на режиссерском пульте, каков отвратный финал, являющийся червивым плодом коллективного псевдогения.

Для этого, кстати, не надо так близко с этим знакомиться. Надо только иметь мужество и терпение вчитываться во все, что комедианты пишут о самих себе. Им мало кривляться. Им еще и подоплеку кривляний надо раскрывать. Какой маразм без эксгибиционизма? Все равно что выпить и не закусить.

Итак, я критикую не изнутри. Люди, которые считают, что единственная форма работы на аналитическом (шире – интеллектуальном) рынке – это педикюр олигархам, запрограммированы определенным пониманием роли интеллекта в обществе. Пониманием, взятым из брежневского завета. Этот завет еще густо висит над страной, придавая особо мерзкую пикантность эксперименту а ля Стругацкие. Но он уже не всеобъемлющ. И если не пить и не выть на луну, а много и серьезно работать, то можно многое.

Однако не в этом суть, а в том, что \"педикюр\" и \"Господин Гексоген\" отнюдь не далеки друг от друга. И про анисовую воду и все остальное творец строк про комнату и фотографию на белой стене писал, видимо, под влиянием чего-то, прошу прощения у дам, \"сходно вонючего\".

Так что хуже \"Господина Гексогена\" быть не может ничего. А об олигархах и авторе романа сего уже написано (см. \"Московские новости\" от 24.04.02.). И еще будет написано! С профессионализмом, не сравнимым с тем, что могут изобразить в псевдопатриотическом лагере. Ибо создатели новых форматов отношений со стороны олигархов вовсе не хотят хоронить всю вонь взаперти. А, напротив, предполагают некую газовую атаку. В чем и суть определенных контрактов.

Критиковать изнутри – значит быть внутри. Быть внутри – это значит нюхать. А я не хочу нюхать.

Тогда зачем об этом писать?

А затем, что нельзя исчерпать проблематику Зазеркалья описанием разного рода собственно элитных коллизий. Зазеркалье – шире. И в этой широте вся его суть. Сводить Зазеркалье к элитным коллизиям – значит вольно или невольно рождать опаснейшие иллюзии в живых слоях российского общества.

Иллюзии эти сопряжены с искушением – или даже прельщением – обычной лобовой политической критикой в условиях регресса и превращения. Суть в том, что подобная критика рождает ложные надежды. Надежды на то, что есть массивы (и именно массивы) социальной и политической жизни, в которых превращенные формы отсутствуют. И имя этим массивам – непримиримая оппозиция.

Почему я говорю об искушении и прельщении? Потому что в условиях регресса и превращения массивов неповрежденной жизни с крупным, социально значимым радиусом просто не может быть. Если они есть – превращение само уходит, а регресс останавливается. Если же превращение не уходит, а регресс не останавливается – значит, их нет.

Что же есть? Есть разлитая \"оппозиционная диффузность\", которая повсюду и нигде, которая уже на новой основе переживает вышеописанную метафизическую коллизию. Есть точки концентрации этой диффузности с очень малым социальным радиусом. Но это \"точки сингулярности\", точки резко повышенной плотности. Я еще не хочу говорить о них как о \"точках роста\". Но каждый, кто неназывным образом знаком с отличием сетевого, как бы слабо структурированного, \"ризомно-диффузного\" от классического, \"железобетонного\", макроструктурного, понимает, о чем идет речь.

Попросту же – нечто разлито в воздухе. Неуловимый ковбой Джо (или вновь поскакавший по безграничным просторам Василий Иванович – так точнее) неуловим в данном случае вовсе не потому, что он никому, на фиг, не нужен. Он нужен очень многим – кому для дела, кому для поимки и удушения. Но просто так он сейчас не дастся!

Детские ловушки типа Эдички Лимонова, вообще ловушки эпохи итальянской \"стратегии напряженности\" и \"красных бригад\", вберут в себя какую-то часть маргиналов. Но диффузные туманы блуждают вовсе не только в стране по имени Маргиналия. Это веет везде. И голыми руками на этот раз подобное не возьмешь.

Кстати, при такой коллизии диффузности социальный радиус не является решающим показателем, и потому разговоры о социальном радиусе смешны. Но они идут, в частности, и по моему поводу. И на них приходится отвечать.

Начнем с того, что минимальная концентрация оппозиционной диффузности (а ее возможно измерять современными способами) зафиксирована в отсеке под названием КПРФ и в разного рода \"рупорах\", вещающих о титанах КаПээРэФии.

Но главное – в условиях регресса и превращения отстаивать себя и им противостоять могут только малые тела повышенной социальной плотности. Очень соблазнительно назвать такие тела \"тоталитарными сектами\".

Меня давно побуждают ответить на статьи Дова Конторера в израильской печати, где достаточно точно, в общем, отображена ситуация с противостоянием моей группы господину А.Дугину, апологету СС. И сами статьи, и пафос Д.Конторера у меня не вызывают никаких особых возражений.

Что касается того, насколько близка моя группа к тоталитарной секте (оценка Конторера). От прямого отождествления с чем-то подобным я, естественно, буду всячески (и вполне оправданно) уходить. Гляди, как делом займутся ревностные последователи Иринея Лионского...

Но меня больше всего интересует в этом природа мышления Д.Конторера. Бог с ней, с сектой. Давайте о мышлении поговорим. Это сейчас, я убежден, намного важнее.

Так вот, в основе мышления Д.Конторера лежит принцип сопоставления. Есть пространство сопоставлений. И есть опорные точки, вехи, идеальные типы. Пространство метрично. Количество идеальных типов конечно. Любое новое явление – это точка в метрическом пространстве. Измеряется расстояние между этой точкой и имеющимися идеальными типами. Новое явление приравнивается к ближайшему к данной точке идеальному типу. Синтезирование новых идеальных типов не предполагается. Каждый идеальный тип – это, фактически, архетип. Логика понимания – это логика сравнений и прецедентов.

С этой точки зрения, если есть лишь два идеальных типа – кабан и слон, то субэлементарная частица (например, кварк) – это кабан. Потому что слон гораздо больше, а новых идеальных типов нет. По этой же причине мы – тоталитарная секта. Любое тело повышенной социальной плотности, отличающееся от обычной тусовки, ближе к тоталитарной секте, чем к подобной тусовке. А для Д.Конторера ближе значит равно.

Когда я занимался космической геофизикой, моя станция наблюдения находилась в одном из поселков на восточной оконечности БАМа. Хозяин дома в этом полузаброшенном поселке регулярно говорил: \"Все бабы пьют – моя жена, Степанова. Все бабы б. – моя жена, Степанова\". В его метрическом пространстве имелось только две типологические точки – его жена и Степанова. С другими особами женского пола он не был знаком. Но трактовал весь женский космос по прецедентам.

Что если социально плотные группы – это не обязательно секты, да еще тоталитарные? Ан нет, \"моя жена, Степанова\" – и поехало!

Подобная логика, подобный ментальный аппарат, подобная парадигмальность сознания входят в противоречие с фундаментальной критикой Дугина. Потому что эта логика отрицает диалектику, инновацию, нечто странное, требующее неметрических операций. Она отрицает континуальность, генетический подход, возможность принципиально нового, логику трансфинитов. Это старая логика. Воевать этим интеллектуальным оружием с Дугиным невозможно.

Дугин оперирует превращенными формами, которые Д.Конторер принимает за обычные. Это Пер Гюнт и Кривая у Ибсена. Пер Гюнт хочет столкновения идеалов. Эк вы, батенька! Какие идеалы у поклонника неонацистов, Дерриды, Батая, Безансона и Гиммлера! Постмодернизм, однако! \"Мах Бенаш\" – уже не в культурно-политическом, а в символико-политическом измерении.

Это никоим образом не заставляет меня уравнивать Дугина и Конторера. Дугин мне омерзителен, а Конторер – симпатичен. И я скажу почему. Потому, что идеальные тела в метрическом пространстве Конторера, может, и упрощены, и недостаточны. Но от них тухлятиной не несет.

В этом смысле классичность Конторера всегда будет выигрывать по отношению к серпентиноидной изысканности полит-пост-контр-модернистов от метафизики, мечтающих о пытках и смерти. Чужих, естественно.

Но у меня тут же возникает вопрос: принципиально где либерал Конторер в пространстве существующих метафизических баррикад?

Если он – с \"мертвой головой\", про которую сказано было: \"Хрен с ней, давай \"психическую!\", если он с той глянцевой обложкой. То где здесь место противостоянию \"мертвой голове\" СС?

Ведь Дугин-то как раз и говорит о \"третьем пути\", согласно которому либералы и коммунисты – это нечисть, верящая в гуманизм и человека. Нечисть, которую с дороги надо убрать.

Теория тоталитаризма, уравнивающая красных и фашистов, была изобретена фашистами для борьбы с красными и развита либералами для этой же борьбы. Изобретена после того, как фашисты перебежали в лагерь к западным победителям и стали им лизать сапоги. Но лизали-то они сапоги с определенными целями. Лизать-то лизали, но не прекращали шипеть про ялтинский сговор и ялтинских хищников.

Сумеет ли классическое либеральное сознание хотя бы сейчас, в столь жуткий период, развить свой интеллектуальный аппарат до уровня понимания реальных элитных игр второй половины двадцатого века, да и не только? Сумеет ли оно выйти за пределы набивших оскомину и ничего не выражающих клише антисоветизма диссидентских кухонь 70–80-х годов? Если не сумеет – умрет. Или, точнее, будет убито. Убито холодно, беспощадно, цинично теми, кто юлил, лизал, пресмыкался.

Вот мои вопросы к нестухшему (и в этом для меня колоссальный плюс) либеральному сознанию, подозрительно глядящему на какие-то там \"тоталитарные секты\". Ромен Роллан, Томас Манн и многие другие иначе смотрели на ту комнату с ее фотографией на стене.

В этом смысле весьма показательно, что горячий поклонник господина Дугина А.Фефелов (автор газеты \"Завтра\", занятый разоблачением меня и моей организации) использует образ тоталитарной секты, принадлежащий либералу Контореру, которого он, Фефелов, вряд ли любит. Использует и пытается что-то там нажить, какой-то там процент с какого-то капитала.

Но Фефелов – это еще одна \"закваска\" в моей \"груде и суматохе\" дел. О нем я поговорю отдельно.

Часть 9.

Промежуточные итоги

Еще раз хочу зафиксировать главные позиции, раскрытию и обоснованию которых посвящен данный текст.

Позиция первая. То, что происходит в России, – это не реформа, не революция. Не контрреформа, не реакция. Это совсем другое – это Эксперимент.

Позиция вторая. Слова о реформах, рынке, либерализме, росте и многом другом – это семантическое прикрытие, которое использует Эксперимент для того, чтобы продолжаться, по возможности, беспрепятственно.

Позиция третья. Эксперимент планировался в недрах застоя, запускался в ходе так называемой перестройки и разворачивался в процессе того, что мы в 1990 году предсказали, введя в качестве образа будущего термин \"постперестройка\".

Позиция четвертая. Эксперимент стал возможен в результате глубокого и прочного (хотя и во многом противоречивого) консенсуса ряда советских элитных групп. Шкурным содержанием этого консенсуса было достижение для себя иного качества жизни (в этом смысле все состоялось). Семантическим прикрытием стала идея модернизации. При этом настойчивое указание на несоответствие происходящего всем критериям модернизации вызывает раздраженное откровение: \"Речь идет не о модернизации общества, а о модернизации элиты. За счет чего? ДА ЗА СЧЕТ ВСЕГО!\" То есть речь идет действительно о пожирании всех социальных и прочих ресурсов некоей группой, ищущей для самих себя нового качества жизни – качества жизни настоящих западных элитариев. Понимание того, что подобное качество жизни возможно только если за твоей спиной сильная страна, в целом отсутствует.

Позиция пятая. Не исключено, что консенсус по запусканию Эксперимента складывался в условиях серьезных внутренних противоречий и что в ряде случаев этот консенсус был не всеобъемлюще шкурным. Что кто-то мог видеть в этом запускании путь к реализации своих собственно политических целей, своего нового образа новой страны. В этом случае следует констатировать, что данный сегмент консенсуса соратники просто \"кинули\". Нет никакого образа никакой страны. Есть Эксперимент.

Позиция шестая. Столь же высоко вероятно, что на сегодняшний момент Эксперимент сам является субъектом самого себя. А все остальные \"экспериментаторы\" – обслуживающим персоналом Эксперимента.

Позиция седьмая. Продукты Эксперимента, в конечном счете, начинают оказывать давление на общемировую ситуацию, усиливая в ней самые мрачные и катастрофические тенденции.

Позиция восьмая. Если не конечная цель, то как минимум весь стратегический целевой потенциал Эксперимента объективно заключается в борьбе с Разумом и Историей. Борьба с Историей осуществляется как непосредственно (с помощью буквального психосоциального террора по отношению к ней – смотри обложку книги Проханова), так и опосредованно.

В качестве главного опосредования выступает расщепление социума на доисторическую архаику и постисторический социокультурный технологизм (постмодернизм, социоконструктивизм и пр.).

При таком расщеплении социальный массив, способный воспроизводить Историю, вообще изымается. Во вторичной архаике Истории нет, ибо есть истерика примордиального мифа. В постмодернизме Истории нет, поскольку она окончилась. В первом случае Истории как бы еще нет (хотя \"еще\" относится только к настоящей архаике и предполагает все же историческое время, а во вторичной архаике нет и этого). Во втором случае Истории как бы уже нет (\"конец истории\" и т.д.).

Позиция девятая. Блиц-криг Эксперимента и мощь консенсуса, накопленная советской элитой для обеспечения именно блиц-криговых действий, спецпроектность как жанр проведения Эксперимента, некоторые особенности объекта, на котором был развернут Эксперимент, свойства мирового процесса и многое другое В СОВОКУПНОСТИ ОБЕСПЕЧИЛИ ТО, ЧТО СОЦИАЛЬНЫЙ МАССИВ В ЕГО СТРУКТУРНЫХ, КОЛИЧЕСТВЕННО И КАЧЕСТВЕННО ОПРЕДЕЛЯЮЩИХ СОСТАВЛЯЮЩИХ УДАЛОСЬ РАСЩЕПИТЬ НА ЭТИ ДВЕ ЧАСТИ: ВТОРИЧНУЮ АРХАИКУ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПОСТМОДЕРН.

После того, как это удалось сделать, вести речь о линейной, собственно политической, борьбе с Экспериментом уже бессмысленно. Борьба возможна лишь при условии, если есть социальная среда, в которой разворачиваются антагонисты Эксперимента – Разум, История, Гуманизм. Такая среда на сегодня диффузна. Ее еще нужно собрать, перевести в состояние, в котором возможно такое развертывание. Между тем Эксперимент усиливает свои действия, в том числе и направленные на недопущение появления \"среды развертывания\" антагонистов.

Позиция десятая. Оппозиция, непримиримая в особенности, стала \"пространством архаизации\". Иногда – неосознанно, но в определенных случаях осознанно. Смотри воспевание регресса и архаизации у Дугина, Нухаева и других.

Позиция одиннадцатая. Архаизация проигравших (и переход организаторов этих проигравших на позиции сознательных архаизаторов) сочетается с мутацией выигравших (постмодернизация сознания элиты). Между этой постмодернизацией и архаизацией имеется и неявный, и теперь уже достаточно проявленный консенсус – Мост (не путать с почившим в бозе \"Мостом\" Гусинского, этот Мост жив, гораздо более силен, хотя во многом и сходен).

Позиция двенадцатая. Объективно (да и субъективно тоже!) этим Мостом становится Танатос. Призывы воплотить в России в жизнь мечты \"проклятых поэтов\" (Лотреамона, в первую очередь), восторг перед восклицанием Великой Фаланги – \"Viva la muerte!\", призывы уничтожить Жизнь как мерзкий вселенский вирус уже совсем не экзотичны. И отнюдь не маргинальны. Это означает, что архаико-постмодернистская связка – черная. То есть попросту Смерть. Смерть как благо, как идеал. И смутные обещания инобытия в Непроявленном. Да и то лишь для некоторых условных \"богов\".

Позиция тринадцатая. Такое постмодернистско-архаическое развитие процесса, помещенное в спецпроектную рамку, требует войны на два фронта (которые в итоге оказываются одним). Интеллектуальной войны. Одновременно же – и метафизической. Войны с помощью разума и за разум. Войны за \"сапиенс\" и Историю.

Позиция четырнадцатая. В условиях перемалывания социума и его расщепления на социальные массивы, неспособные вести подобную войну, ставка может быть только на диффузные социальные прото-фракции. На их собирание. На их кристаллизацию.

Позиция пятнадцатая. Эта кристаллизация возможна только в атмосфере определенной рефлексивности – рефлексивности, раскрывающей природу происходящего как некий тотальный вызов. Вызов Эксперимента. Трактовать эту рефлексивность как теорию заговора нелепо. Теория заговора – это часть архаизации сознания. Поэтому мы с ней ведем борьбу. Но борьбу не с позиций пожимания плечами и фыркания, не с позиций веры в прозрачность процессов. Миф о прозрачности – постмодернистский миф. Миф о заговоре – архаический миф. Мы воюем на два фронта. Кристаллизация возможна с опорой на параполитическую рефлексию и аналитическую аксиологию, выявляющую коридор противостоящих Эксперименту фундаментальных ценностных ориентаций. На то и другое вместе как единый рефлексивный климат.

Позиция шестнадцатая. Этот климат в России, да и в мире в целом, неразрывно связан с представлением о советском наследстве. О войне фашизма и коммунизма. Именно это и является стержнем аналитической аксиологии. Но по отношению к советскому наследству недопустимы ни обожествление, ни демонизация.

Обожествление – удел архаизируемых. Не будучи в состоянии выделить в советском наследстве его системообразующие принципы, архаизированная часть общества молится на детали, бантики, приятные частности. В этом смысле она абсолютно бесперспективна.

Демонизация (в которую часто переходит воспевание – смотри Проханова) – это постмодернистский двойник воспевания. В обоих случаях нет места Разуму, нет места Истории. Таким образом, аналитическая аксиология (и даже аналитическая метафизика) призвана совсем к другому – к прослеживанию сущностного стержня, сущностных прецедентов, потенциалов, возможностей.

Позиция семнадцатая. Помимо рефлексивного климата и наряду с ним, собирание и кристаллизация нужного социального материала требуют еще и адекватных форм. Это должны быть уже не частичные формы (формы деятельности как составляющие общественной жизни), а тотальные формы, опирающиеся на коллективную самозащиту всего своего социального бытия, на его самовоспроизводство и развитие. Формы защиты человечности внутри того, что ее пытается \"извести\".

ЧТО ЭТО ЗА ФОРМЫ?

Позиция восемнадцатая. Это формы социокультурно-деятельност-ного симбиоза, формы жизни и деятельности одновременно. Это плотные социальные тела, готовые отстаивать свои идеалы, как свою жизнь. Как жизнь, а не как декларацию. Это единство декларируемого и стиля жизни. Единство быта и деятельности.

Называть такие формы \"тоталитарными сектами\" контрпродуктивно. Дело не в оценочности. Дело в избывании или нагнетании фундаментальной путаницы. Тоталитарные секты – часть архаизации, структуры, на которые оседает архаизированный массив. Будущие аттракторы Танатоса в Хаосе, который Эксперимент хочет и может произвести.

Речь идет не о тоталитарных сектах, а об альтернативах им в условиях Эксперимента. В этих условиях альтернативой являются не структуры гражданского общества и не либеральный \"социальный газ\". В лагере \"призеров\" Эксперимента социализация идет столь же \"онкологически\", сколь и в лагере проигравших.

Речь идет о плотных социальных группах, аккумулирующих в себе исторический дух, ценности Разума и Гуманизма. Группах, где нет места поклонению вождю, тоталитарному лидеру. Где господствует дух критики и открытости. Назовите эти группы рефлексивными коммунами, точками исторического роста или как угодно еще. Ставка все равно может быть только на нечто подобное. А также на то, как быстро будет и будет ли кристаллизоваться вокруг этого диффузный социальный материал, несущий в себе \"потенциал исторического\".

Часть 10.

О пользе изучения инфузорий

Архаизация – это болезнь. Нельзя бороться с нею и не изучать ее. Изучение может вестись с помощью разных инструментов – например, микроскопа и телескопа. Когда ученый изучает инфузорию с помощью микроскопа, глупо упрекать его: \"Почему вы, такой большой, смотрите так долго на что-то маленькое! Не опускайтесь до этого!\" Если бы Пастер не опускался до микробиологии – то-то было бы вкусно микробам!

Изучение Фефелова, который взялся меня критиковать за плохое отношение к Проханову, доставляет мне серьезное удовольствие. Потому что я при этом обнаруживаю нечто существенное.

Что же я обнаруживаю существенного?

Прежде всего, я обнаруживаю некую патологию сознания, при которой люди уже не умеют удивляться. Эксперимент разучил их удивляться многому. И эту способность надо возобновлять. Это очень серьезное занятие! Не Фефелов серьезен, а занятие это! Не закваска, как я уже говорил, а то, что из нее вырастает. Если вы не можете удивляться, значит вы \"того\", немножко уже подверглись архаизации, немножко свыклись с ее критериями.

Выявление парадоксов, удивление – это лекарства от архаизации. С помощью чего эти лекарства созданы, на какой микробиологической основе – так ли важно, если лекарство есть?

Так давайте удивляться вместе. Удивляться и радоваться восстановлению данной способности. Способности почувствовать разницу. Это вполне существенно. И выводит на весьма серьезные проблемы.

Что сказал бы умелый \"демократический провокатор\" по моему поводу, если бы он хотел сразить меня, выявляя мое чудовищное богатство? Он бы сказал: \"У Кургиняна на руке часы \"Картье\" стоимостью в миллион долларов\". Я бы, конечно, завопил: \"Нет, они сто долларов стоят!\" Но кто бы услышал? Идите, убеждайте в суде! Еще бы он сказал: \"За миллион – потому что с бриллиантами!\" Я бы заорал: \"Где бриллианты?! Нет же их!\" А он бы сказал: \"Кургинян их выковырял и любовницам подарил! Потому что не только безобразно богат, но и безобразно развратен!\"

Теперь внимание. В чем упрекает меня Фефелов? В чудовищном богатстве, о котором говорят кресла в зале моей организации и интерьеры моих помещений.

Вы разницу чувствуете?

Да вы не смейтесь, вы к этому отнеситесь серьезно! Это на очень крупные вещи выводит. Я бы иначе и заниматься этим не стал.

Я создаю интеллектуальный центр, выстраиваю его, создаю в нем немаргинальную эстетику. Эстетику внешнюю и внутреннюю. На деньги, на которые мог бы купить СЕБЕ эти самые \"Картье\", делаю – что? ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ЦЕНТР ДЛЯ ДРУГИХ. Центр политологический, культурный – разнообразный. Общественно открытый. Между прочим, бесплатный. Нравится кому-то то, что я в нем делаю, не нравится – это другой вопрос. Можно проблему этого центра вообще миновать и разбирать мои поганые качества. Можно эту проблему поднимать, и тогда придется сказать, что несмотря на то, что я такой-то и такой-то негодяй, но ведь создал.

Однако обсуждать это создание на уровне ощупывания материала, которым обиты кресла, и цокать языком по этому поводу можно только абсолютно вытравив в себе уважение к тому, что пышно именуется \"позитивными традициями настоящей русской интеллигенции\". А вытравив это, говорить о духовной оппозиции. Потому что постмодернизм – это когда чем меньше духовности, культурности, соотношения с идеальными прецедентами, тем более крупными буквами пишется некий брэнд, утверждающий наличие отсутствующего.

Тут же не в Фефелове дело! Я в русских патриотических кругах не в первый раз с этим встречаюсь. Люди, которых я уважаю (то есть как бы антиподы Фефелова), чей вклад ценю, тоже меня спрашивали: \"Ну, уж если в библиотеке вашей организации такие кресла – то дома-то вы.\" Я от этого всегда испытывал, так сказать, сущностный стыд.

Как же Станиславский-то? С его: \"Художественный театр – это мое гражданское служение России\"? Как же вообще этот дух созидания чего-то не для себя и получения от этого нормального человеческого удовлетворения?

И сразу перевожу это из инфузорности в макрорегистр. Хотите – политический, хотите – любой другой.

В России произошел за десять лет триумф богатства. Невиданный в истории взрыв сумасшедших олигархических состояний. Что из них создано? Что в созданном стало не пиаром, а служением России? Какие университеты? Открытые интеллектуальные клубы? Какие настоящие, не по принципу \"шубы с барского плеча\", узлы интеллектуальной инфраструктуры созданы хотя бы на крохи от этих сумасшедших состояний?

Ведь созданы, в конечном счете, и для себя! Потому что гляди-ка еще ох как понадобится этот интеллект, на котором так \"отсыпаются\". Я в микроскоп ничего такого не вижу! Не буду утверждать, что этого вообще нет. Но в социальном плане этого нет. Класс макросистемы не создал.

А что он создал?

Видны безумные вульгарные виллы в невероятном количестве. ДЛЯ СЕБЯ.

Видны все остальные атрибуты безумной роскоши – ДЛЯ СЕБЯ.

Видны дома с квартирами за миллионы долларов – ДЛЯ СЕБЯ.

Только аксессуары для ванной и бани на полмиллиона долларов хотите? ДЛЯ СЕБЯ – можно!

Дружескую \"поддачу\" на сто персон на три миллиона долларов хотите? ДЛЯ СЕБЯ – можно!

Все – ДЛЯ СЕБЯ. Ничего – ДЛЯ ДРУГИХ, ДЛЯ ОБЩЕСТВА. То есть, если подумать, опосредованно для себя. Никакой опосредованности! Только напрямую. Строятся многомиллионные виллы. Дороги нет. \"Скинуться\" на дорогу не могут. Бьют дорогие машины, но \"скинуться\" не могут. Почему? Рядом бедные, они не \"скинутся\", а по дороге ездить тоже будут. Это недопустимо!

Вы только не говорите, что это все – дела \"демократов\", а те, кто в \"красном ореоле служения делу угнетенных\", те босиком.

Вы за идиотов других не держите. Это же не моральная, а политическая проблема!

Большая фракция в Думе (КПРФ).

Комитеты у этой фракции долгое время существуют в избытке.

Законы лоббируются. Да еще как лоббируются!

Это все – бесплатно?

Если бесплатно – то они полные идиоты. Но поскольку они не полные идиоты (по крайней мере, идиоты не этого профиля), то все происходит не бесплатно. Отнюдь.

Но если все происходит не бесплатно – то денег много. Несравненно больше, чем у какого-то Кургиняна.

Но если их так много – то где они? И это вопрос не прокурорский, а политический.

Возьмите и создайте на эти деньги настоящие интеллектуальные центры, с соответствующими стульями и соответствующим активом. Создайте инфраструктуру для себя. Нужную вам интеллектуальную среду накормите и обеспечьте, как следует. И тоже не с барского плеча, а с позиций необходимости интеллекта для победы. Да не Кургиняна, не Кургиняна! А сплошного Анти-Кургиняна! Но тоже – с креслами, демонстрационной техникой, компьютерами, интеллектуальными изданиями, аналитикой. Для себя это все делайте, для себя! Для себя опосредованно, политически!

Иде это все? Ась? Не слышу! А главное – не вижу! И потому не вижу, что этого нет. Тайна-то в том, что этого вообще нет!

И обычной политической инфраструктуры нет!

И учебных центров нет.

И телевизионных групп настоящих нет – это же видно по жалким попыткам что-то изобразить в этом направлении (смотри \"Парламентский час\" на РТР, смотри – и ощущай разницу!).

Значит, этого нет.

Нет и элементарного снабжения заработанными средствами своих основных пропагандистских орудий – \"Советской России\" и \"Завтра\". Их тоже из этой партийной кассы не кормят, не обновляют, не развивают.

То есть налицо та самая жалкая и жадная ситуация недовоспроизводства, которая пронизывает и архаику, и постмодерн, и всю ткань этого Эксперимента вонючего!

А откуда такая ситуация?

Деньги есть. Политических инвестиций нет. Инноваций нет. Воспроизводство под вопросом. Деньги есть, а все бедные.

Так бывает в одном случае. Когда вожди богатые. Когда у всех нет, а куда-то уходит.

Вы же орете, что у России денег нет, потому что их олигархи вывозят. Но сами повторяете все то же самое на микроуровне. Микроб (КПРФ) повторяет Вселенную (РФ без КП). Во Вселенной – Россия бедная, потому что высший слой безмерно богат. В микробе – партия бедная, потому что начальники все сжирают. Видно же, что сжирают.

Вот такая коллизия.

И если бы у меня были очень хороши стулья и совсем богатые интерьеры – я бы во как гордился. Потому что не у меня дома, а в организации. Организация когда немножко богатая? Когда начальник немножко бедный.

Бедная организация и богатый начальник – это и есть код Эксперимента.

Прочитали этот код – знайте: Эксперимент уже здесь. И если вы его не хотите – бегите прочь. Только вот куда. Это – отдельный вопрос.

По той схеме, которая воспроизведена выше, для настоящего противодействия Эксперименту достаточно ста настоящих лидеров. Не политических – не на это счет сейчас идет, а социальных!

СОЦИАЛЬНЫХ!!!

На них сейчас счет идет.

Сто социальных лидеров и сто плотных структур, которые культурно, ценностно, ментально оппонируют Эксперименту, – это уже очень серьезно. Потому что это не сто тысяч архаизаторов и не сто тысяч постмодернистов – это другое.

Так где же эти социальные лидеры?

Не лидеры тоталитарных сект, не политические вожди, а вожди войны за человечность в условиях растущей бесчеловечности. Войны за ум, честь и совесть – вне их отождествления с набором всем нам известных харь! Почему их нет?

Ведь, в каком-то смысле, появление таких лидеров на начальных стадиях Эксперимента знаменовало собой крохотный шанс, что внутри самого Эксперимента возникнет новая ткань иной социальности, что внутри него самого что-то вырастет. Почему этого не произошло?

Ведь эти лидеры были, я их помню. И где они? Их раздавили \"танки ельцинизма\"? Ничуть!

На языке самого Эксперимента и братьев Стругацких произошло следующее. Лидеры эти, как в \"Пикнике на обочине\", подошли с самым сокровенным заветным желанием к золотому шару, который слышал только внутренний голос просящего. Что этот голос сказал, то шар и дал. Просить-то кто-то вроде пришел блага для страны, а получил миллиард. Потому что внутри – хотел именно этого.

Прошедшие десять лет стали таким вот \"золотым шаром\".

Это в эпоху застоя директор института, который чего-то хотел для себя, должен был выбивать бюджетные средства и все же тратить их на институт. А себе оставлять либо представительский кусочек из этих средств и все, что дает повышение статуса за счет успехов института (здесь первичен статус), либо. Либо, в \"продвинутом\" случае, он мог рискнуть вместе со своим замом по хозяйственной части чуть-чуть \"отщипнуть\" от полученных бюджетных средств прямо себе в карман и построить, например, шик-карную дачу.

Но ТОГДА он все же должен был основные средства потратить на структуру и сотрудников.

А ТЕПЕРЬ – не должен. И в этом Эксперимент. Точнее, и в этом тоже. Чуете разницу?

Наука бедная? Миллиарда три в долларах дают? Какие-то сто человек богаты!

Армия бедная? Виллы генеральские видите?

Так вот, я хочу дожить до ситуации, когда в армии или науке будет как у меня в организации. Когда организация будет богатая. Организация, а не ее начальники. А поскольку Россия – это тоже организация, то. В общем, понятно.

Так что может своей гримасой некий микроб обнажить нечто существенное? Конечно, может!

Может, если вы можете удивляться! Может, если чувство нормы у вас осталось и эта гримаса может воздействовать на датчики вашей чувствительности. А если не может воздействовать – это тоже полезно. Это сигнал о том, что датчики не в порядке. И что их надо чинить.

Человек не машина. Он все сам в себе может перелопатить. На это – вся ставка в, конечно же, почти безнадежном теперь поединке с Экспериментом. Но на то мы и люди, чтобы выигрывать в почти безнадежных ситуациях. И на то мы и люди, чтобы выстаивать даже в совсем безнадежных. А тем самым, в конце концов, и выигрывать.

Если мы люди – то на то мы и люди. А если нет – то Эксперимент прав.

Клифорд Саймак специально роман назвал \"Почти как люди\".

Если \"почти\" уже царствует – то Эксперимент победил.

Но я-то знаю, что он не победил. А значит не \"почти\", а люди.

Часть 11.

Все же люди!

Я и к Фефелову не как к инфузории, конечно же, отношусь. Инфузория – это метафора, а не функциональное определение. К людям, как к инфузориям, Эксперимент относится. А значит, я не могу, не должен.

А что я могу и должен?

Я хаму должен объяснить, что он хам. Для чего? Для того, чтобы перестал быть хамом и стал воспитанным. Кем воспитанным? Правильно, воспитанным ЧЕЛОВЕКОМ.

Я дураку должен объяснить, что он дурак. Для чего? Опять же, для того, чтобы стал умным ЧЕЛОВЕКОМ.

Я неадекватному, архаизированному волчонку, даже не научившемуся кусаться, как следует, должен объяснить, что он – волчонок, архаизированный и некусачий. Почему должен? Потому что волчонок – это такая же метафора, как инфузория. Потому что не волчонок, а ЧЕЛОВЕК. Какой ни есть, а человек. А значит, может стать кем угодно.

Я понимаю, что хам почти гарантированно останется хамом и еще больше охамеет от ощущения, что с ним разговаривают.

Я понимаю, что дурак почти гарантированно останется дураком. Но это – почти. Постольку, поскольку я свожу счеты с Экспериментом, я должен отстаивать это \"почти\". Перестать отстаивать – значит, капитулировать.

Не капитулировать – значит, отстаивать. А что значит отстаивать?

Это значит учить.

Не сюсюкать, не становиться на одну доску.

А учить – как учат в спорте и в армии.

По принципу – получи.

Ведь наши это все детки, наши, не конкретно такого-то папы из патриотическо-журналистской среды, а наши в целом. И еще какие зловредные – не так мы еще наедимся дерьма и всего прочего от этих деток, если не будем их учить соответственно.

Не будем учить – без всяких метафор будут уже не детки, а волчата или бактерии. И тогда вот Эксперимент победит.

Так что как мне ни тошно и ни скучно, но учу.

По принципу \"получи\" учу. Тут уж не обессудьте.

На чем такая наука зиждется в нашем деле?

НА ОБНАРУЖЕНИИ НЕСООТВЕТСТВИЙ.

Несоответствия обнаруживаются – когда? Что такое несоответствие? Есть нечто, что хочет быть чем-то. Это нечто все время показывает, чем именно оно хочет быть. Оно тычет пальцем в эту желанную точку. Хочу, мол, находиться в точке Б! Так хочу, что аж помираю. И не могу удержаться от прямого и однозначного выражения своих хотений.

Даешь Б, и все тут!

При этом для достижения Б осуществляется некое усилие. Пишется, например, статья. И внутри этого усилия неопровержимо обнаруживается то, чем именно является производящий усилие. Обнаруживается, что он, этот производящий усилие, находится в точке А. И что от А до Б, как говорил один грибоедовский герой, \"дистанция огромного размера\". Не только огромного, но и смешного. Или, точнее, потому и смешного, что огромного. В конечном счете, в этом природа смеха.

Это подробно разобрано в разных работах по эстетике на протяжении многих веков. Смех предполагает серьезность. Самая фантастическая, гомерическая комичность опирается на серьез. Я не очень люблю Чарли Чаплина, но не могу не понимать, что в основе его успеха – несокрушимая серьезность. Но не просто серьезность, а серьезность, которая, совершенно помимо собственной воли, обнаруживает свою двусмысленность.

Карикатуры \"Кукрыниксов\", да и вообще карикатуры, – почему обычно не смешные? Потому что они стараются вызвать смех. Они запрограммированы на такое вызывание. Мы еще поговорим о карикатурах – я в них поупражняюсь во поводу себя самого. А сейчас о другом. Когда рисуют твою карикатуру, рисуют серьезно и основательно – как возникает нечто действительно смешное? Это ведь интересно – с театральной, эстетической точки зрения (отнюдь не так далекой от политической), как именно такое возникает и по какому закону.

Конечно же, прежде всего по закону неграмотности и неопытности.

Опыт – это когда тебя много раз били, используя твои же \"самоподставы\".

Проханов – человек опытный.

И с его стороны нехорошо пустить своего неопытного сына (он же господин Фефелов) в свободное плавание. Тем более понимая, что я-то самоподстав не прощаю. Что значит не прощаю? Я о Фефелове забуду на следующий день. Но его самоподставу в газете \"Завтра\" разберу.

И Проханов должен был это предполагать и статью Фефелова цензурировать.

Он-то знает, что в карикатуре ни в коем случае не должно быть второго полюса, положительного героя. Карикатура просто рисует негодяя, подмечая его негодяйские черты, и все тут.

Создавать же положительный тип – задача другого жанра. А совмещать эти жанры – значит самоподставляться по полной. Но Фефелову, обиженному за отца (и это хорошо, хуже, когда дети за отцов не обижаются), соблазн сочетания в себе одновременно Аристофана и Гомера преодолеть не удалось. И он обязательно должен был написать, что обиженный ужасным Кургиняном отец непрерывно пребывает в красном свечении, в ауре красного смысла.

Тоталитарная у меня секта или нет – это отдельный вопрос. Но то, что я тоталитарной рукой пресек бы попытки моих ближайших друзей или родственников, тоже работающих в моей организации, фиксировать мои ауры какого бы то ни было цвета, – это я гарантирую.

Была бы такая попытка – уши бы оборвал тоталитарно или как еще. Но попытки этой и не могло быть. Потому, кстати, что, в отличие от архаических структур и типов сознания, культивируемых в псевдопатриотических отстойниках, какие-то зачатки современности и отсутствия тоталитарного сектантства своим я все же привил. Хотя бы в виде иронии и самоиронии, рефлексивности, элементарного игрового сознания (\"я делаю ход, а противник.\").

Этого-то и нет в той среде, которая непрерывно карикатурно позирует на различном историческом фоне. То на фоне победы под Сталинградом, то на фоне. не хотелось бы об этом говорить. честно говоря, слишком противно. но и на фоне трупов. \"Хорошо было тогда, когда по нам стреляли из танков\" (цитата из Проханова). Что значит хорошо? По кому стреляли? Те, по кому стреляли, лежали потом на этажах Дома Советов, засыпанные сухим льдом. И им хорошо не было. А те, кто призвал их умереть, но не принять преступной ельцинской конституции, побежали избираться в Думу. Подтверждая этим своим подленьким бегством правомочность ельцинской конституции. И предавая погибших за то, чтобы этого не было. По их призыву погибших.

Я этот сюжет развивать не буду. Он имеет слишком мерзкие обертона и слишком сильно пахнет. Даже сильнее, чем это самое \"красное свечение\", в котором кое-кто постоянно видит своих ближайших родственников.

Но что это я все о других? Надо же о себе, наконец, что-нибудь сказать. Что-то такое. исповедальное. лирическое и величественное. патетичное и нежное. сейчас. сейчас я прямо и приступлю.

Часть 12.

Автопортрет в контексте \"красных свечений\"

Итак, А.Фефелов в газете \"Завтра\" откликнулся на мой доклад клубу \"Содержательное единство\" по поводу книги А.Проханова \"Господин Гексоген\". Он написал сокрушительно разоблачительную статью, посвященную моей фигуре (и в буквальном смысле – тоже). И я, прочтя и устыдившись, вынужден принять критику.

У меня огромный живот. Просто чудовищный. И еще я жутко машу руками. Прямо машу и машу. Но главное – живот. Он особенно бросается в глаза при сравнении с фигурами лидеров нашей патриотической оппозиции. Эти лидеры, обнажившись, могли бы поразить и посрамить Шварцнеггера. Но они это не делают, потому что, в отличие от Шварцнеггера, они еще и высокоморальны. А когда они это все-таки делают (смотри фотографии патриотических журналистов на броне танков в стиле \"полу-ню с автоматом\"), то только для того, чтобы влить оптимизм и дух борьбы в сердца молодых женщин, зверски атакуемых бейтаровцами).

Так вот, живот. Во время закатываемых мною на деньги олигархов чудовищных, неописуемых оргий живот становится особо огромным. А поскольку у меня малый рост (по секретным донесениям патриотической высокопрофессиональной спецслужбы – один метр тридцать два сантиметра двадцать два миллиметра), то я теряю равновесие (живот тянет к земле). В момент потери равновесия становлюсь на четвереньки (ориентировочно – опираясь на руки). Меня это очень беспокоит, потому что в этот момент я теряю возможность махать руками с огромной скоростью – в силу опоры на руки.

А поскольку умею я только махать руками и олигархи мне платят именно за это (по донесению той же секретной службы – по две с половиной тысячи долларов за каждый взмах), то я теряю деньги. А являясь фигурой патологически жадной, из-за этого я переживаю, но не могу воздержаться от оргий и возлияний. Это и составляет главную коллизию моей ориентировочно ужасно отвратительной жизни.

Кстати, про ориентировочно. Это цитата из компрматериалов на меня в Интернете. \"Имеет машину – ориентировочно, Вольво\". Почему ориентировочно? Машина стоит перед подъездом! Профессиональный провокатор должен быть точен в деталях. Главный принцип любого активного мероприятия – масса точных деталей и одна активная агрессивная ложь. Тут нечто обратное – например, называют страны, в которых я вообще не был, и не называют страны, в которых я был, хотя это вроде можно использовать для провокации.

Провокаторы пытаются совместить несовместимое, впихнуть весь творог в один вареник. Приписать сразу все виды зла, хотя один вид зла уничтожает другой. Например, в 1992 году считалось, что главное зло – это \"особые папки\" ЦК КПСС. И Рудольф Пихоя заявил о моей \"особой папке\". А я ее материалы – анализ и прогноз развития ситуации в Закавказье – опубликовал. Потому что горжусь этими материалами. Потом надо было выдумывать какие-то мои агентурные \"комитетские\" связи (несовместимые с этими самыми \"особыми папками\", что понятно любому профессионалу).

Но это о профессионалах. Тут же во всем царят маразм, непрофессионализм – и просто неадекватность. И ставка делается именно на неадекватность так называемого актива этих самых патриотических движений, сил и структур.

Что и составляет самое главное.

Больной стиль, больные заходы, больная, глубоко неадекватная логика.

Если это будет сохранено – ничто невозможно и летальный исход оппозиционному движению гарантирован надежно и окончательно.

Смысл деятельности моей структуры малого радиуса в том, чтобы это было не так.

Итак, \"ориентировочно – живот\", вертит чем-то, \"ориентировочно – руки\".

А еще я, если верить Фефелову, нарисовал дикие схемы для Хасбулатова и Руцкого до того, как меня выдворили из Дома Советов в 1993 году, и сделал еще много ужасных гадостей. И т.д., и т.п.

В чем здесь опять же неадекватность полнейшая?

В том, что нет танца от печки под названием \"реальность\". Если бы Хасбулатов и Руцкой победили, восстановили СССР, защитили бесплатное здравоохранение и образование, двинули бы вперед дело экономического развития – тогда да. Тогда страдал бы я, скрипел зубами и говорил – какая же клевета! Ничего я такого злостного не придумывал!

Такова была судьба кое-кого в том же 1937 году. И все делается, как будто имеет место аналогичная ситуация. Но она-то сегодня обратная! Все проиграно и все погружено в двусмысленность. А значит, вопрос не в том, за что кого-то откуда-то выдворили. Выдворили и выдворили. Оставшиеся-то что делали? Все проигрывали – и весьма сомнительным образом. Весьма приближенным, так сказать, к провокации. Или, как минимум, двусмысленным.

Это факт.

А то, за что меня вывели, это уже не важно. По всем законам политической логики. Точнее – это важно лишь потому, что после моего выдворения я никакого отношения к той провокации и тому провалу иметь не могу.

Имеет же отношение кто-то другой. И даже известно кто. И агенты этого \"имеющего отношение\" в первые дни после событий октября 1993 года просто визжали: \"Кургинян, мол, последним по подземным путям вышел\". Это было им задано в качестве легенды прикрытия для своего шефа. Но это не сработало. Почему? Потому что вывели. И потому что сразу после этого вывода – 30 октября 1993 года – я публично предупредил, чем все кончится. Предупредил всех, кто мог стать жертвой и стал ею.

Неумение логически выстраивать даже свою собственную провокационную ложь – важнейший индикатор неадекватности и несостоятельности.

Ориентировочно живот. ориентировочно вертит. ориентировочно руки. Ориентировочно что-то там. хрен чего.

Разговор этот важен чисто методологически. Как урок по нормальной аналитике, нормальной методологии и ее отличиям от неадекватного бреда. Такие уроки составляют часть моей профессии и, простите, моего гражданского долга. Обнаруживать эти дырки неадекватности и заполнять их чем-то иным – пусть печальная, но профессия.

Итак, о дырках, дырочках и дырищах.

Чтобы выявить главную дырку, требующую заполнения, реагировать надо по очень простому принципу: \"ну и что?\" Ну такой я, такой. Что дальше? Это кого волнует?

Понятно, что подобное может волновать публичного политика, нуждающегося в голосах и трепещущего по поводу подачи публике его внешнего и внутреннего облика. Но я не публичный политик, и им быть не хочу.

Ну, пусть у меня, кроме живота, бельмы на обоих глазах и язвы на коже. Что дальше? Пусть я писал все бумаги не только Березовскому, но и всем \"ворам в законе\" подряд. И что? В чем суть-то? Она во мне, что ли?

Вот эта неспособность выделить суть и построить свое (не важно, провокационное или поисково-аналитическое) высказывание, опираясь именно на эту суть, танцуя от нее, как от печки, и есть обнажение несостоятельности. Комичности то есть. Ладно Дугин – на его сайте просто и незатейливо упражняются в мой адрес в подзаборных высказываниях. Тут если что и комично, то это \"срывание всех и всяческих масок\". Самосрывание. И прежде всего – масок интеллектуализма, респекта. Вот ведь – примордиальная традиция, Рене Генон, Ален де Бенуа. Потом слегка ухватили за одно место – и все побоку, началась обычная подворотня. Это забавно – но не побуждает к развернутому анализу.

А вот Фефелов, как ни странно, вполне-таки побуждает. И почему? Потому что он ярко выявляет фундаментальную неспособность наших псевдопатриотов заниматься даже элементарной политикой.

В России вообще с политикой дело обстоит не ахти. Это имеет свою историческую традицию. Военные – очень сильные. Ученые, деятели культуры. Инженеры даже (несмотря на то, что фантастическая сила отдельных личностей, создавших космос, вооружение и многое другое, не имела под собой достаточной массовой почвы из просто очень хороших специалистов, способных воевать именно числом, помноженным на средне-хорошее качество). А вот с политиками – вообще не ахти.

Во Франции и Англии – по-другому. И не надо о том, что Россия – родина слонов. Надо честно смотреть на лучшие и худшие стороны собственной реальности. И брать пример с немецкого патриота Томаса Манна, который прямо сказал: \"Политическая бездарность немцев\". И даже истоки проследил: \"Политическое безволие немецкого понятия – культура\".

Но в патриотическом движении с этим самым навыком политичности происходит что-то особенно дикое. Дикое? Дикое – это когда не хватает культуры. Культуру можно приобрести. Тут другое. Есть какой-то псевдолоск, есть элементарная наблатыканность, хотя бы на уровне умения сочетать слова.

Но поскреби под этим – и обнаруживается просто пугающий коллективный кретинизм. То, что коллективный, видно, например, по тому же Бондаренко. Он же не молодой журналист Фефелов. Вроде бы тертый кадр. Тертый-тертый, но того журналистского поколения, которое, видимо, целиком наградили одной и той же родимой чертой. И, видимо, навсегда. Вбито даже в спинной мозг.

Тертый Бондаренко в \"Советской России\" прославляет гениальность Проханова и утверждает, что не осознать эту гениальность и красносветность могут только злопыхатели типа всеми полузабытого зловредного завистника Кургиняна. Казалось бы, тут вообще нечего разбирать. Кроме разве что одного забавного момента. Злопыхательства мои по поводу Проханова до сих пор не опубликованы. Фефелов на клубе был, слышал. И имеет право реагировать. А Бондаренко откуда что знает? У нас на клубе записей не делают.

Значит, Фефелов попросился на клуб. Мы ему не отказали. А он начал тайно писать на магнитофон? И передавать Бондаренко? Это один сценарий. А второй – Бондаренко что-то знает по рассказам Фефелова. Сам ничего не читал – но уже реагирует. Что лучше – пусть выбирает читатель. По-моему, оба хуже.

Но главное – вообще не в этом. Главное – зачем реагирует? Полузабытый Кургинян? Пусть станет совсем забытым – и все.

Реагирует потому, что имеет в спинном мозге старую схему агитпроповских реакций. Согласно этой схеме, есть три категории граждан, они же товарищи.

Одна верит всему, что говорит руководящая и направляющая (в нашем случае – Зюганов, Чикин, Проханов, Бондаренко).

Другая не верит ничему из того, что говорят эти незабытые великие маршалы постоянно проигрываемых войн.

А третья? Третья колеблется. И с ней надо работать.

Кургинян внушает ей, что Проханов плохой?

А мы внушим, что Кургинян плохой. Вот и все.

На самом деле отнюдь не все. И прежде было не все, и именно из-за этого \"не все\" все и рухнуло. Потому что против Брежнева агитировал не Сахаров, а реальность. И двусмысленности внутри самой КПСС.

И против опивков прежнего (с энтээсовской приправой или без нее, неважно) будет, опять-таки, агитировать то же самое. Реальность обложки и текста Проханова. Двусмысленность гамлетовских раздумий Селезнева.

Вопрос не в том, плохой ли Кургинян и исходя из каких злых мотивов он злопыхательствует (завистник, наймит и пр.). Мотивов можно выдумать сколько угодно – если вокруг безоблачно, а кто-то злопыхательствует, то все в них поверят, и все будет \"тип-топ\".

Если вокруг все не безоблачно, но вы говорите правду, то тогда тоже есть шанс, что поверят. Правильно оценивают реальность, говорят массам правду – значит, и о Кургиняне правда.

Но говорить о белом, что оно черное, а о зверином, постмодернистском, человеконенавистническом антикоммунизме прохановской обложки и текста – что это шедевр, от которого исходит алое свечение, значит врать. И есть те, кто готовы верить во вранье, а есть те, кто нет.

Значит, остаются те, кто не верит, что белое – это черное, а прохановский роман – шедевр новой \"Ленинианы\". С этими что делать?

Они не Кургиняну верят, они в алый ореол Проханова не верят! Либо вы что-то с реальностью сделайте, либо о ней правду признайте.

Если вы с реальностью своей ничего не сделаете и будете о ней врать, то те, кто не верит вранью, будут считать, что вы и о Кургиняне врете. Вы реальность своими агитпроповскими камланиями не заговорите.

Если же заговорите, если ваш могучий общенародный актив готов слушать любое вранье, видеть черного кота и говорить, что он ослепительно белый, то и оставайтесь вы с этим могучим общенародным активом.

Во-первых, потому, что даже если он дуриком что-то там выиграет, то с этим выигрышем лучше не иметь ничего общего из моральных и экзистенциальных соображений. Ложь – она известно кого имеет хозяином.

Во-вторых. И это главное – слабаки, лжелюбы ничего выиграть не могут. Это урок истории. Выигрывают другие. Опираясь на это, можно только провалиться в тартарары. Это если ты чего-то хочешь. А если ничего не хочешь, а хочешь, как говорят сегодня, понты кидать и аплодисменты срывать, то это не политика, а эстрада. Причем дурная эстрада. Но тут уже даже неважно, дурная или нет. Шоукратию я уже раньше разбирал. Так что повторяться не буду. С помощью шоу реальность сейчас не повернешь. А речь сейчас об этом, и ни о чем больше. По крайней мере, для меня. Боюсь, что для реальности тоже – вот что хуже всего.

Это – главное, что должен бы был понять тертый Бондаренко. От него я возвращаюсь к главному герою – так сказать, \"не тертому\" Фефелову.

Тут тот же синдром пугающего политкретинизма. Возраст другой, навыки другие – синдром же тот же. Прямо как печать какая-то. Страх берет.

Да не ругаюсь я, упаси бог! Я действительно пугаюсь, когда вижу вдруг какой-то исключительный дефект – даже непонятно чего. Ментальности? Синтезирующих функций сознания? Элементарной политической логики, без которой не то что выборы выиграть нельзя. Без нее вообще ничего нельзя делать. А окормлять какие-то там протесты по отношению к нынешней, далеко не вегетарианской, элите, без нее просто преступно.

Я это хочу показать так, как хирург показывает ошибки, приводящие неизбежно к смерти больного.

Вот, смотрите.

Есть, мол, источающий красные смыслы писатель и журналист, главный редактор основной интеллектуальной оппозиционной газеты А.Проханов, написавший роман \"Господин Гексоген\" с соответствующей главкой о Ленине и выпустивший этот роман с соответствующей обложкой.

И есть (внимание – это основное!) реакция тех, кто верит в роль, которую играет Проханов. Эта реакция – недоумение. Люди здесь основное – вот кто, а не Кургинян и Проханов.

Люди! Люди!! Люди!!!

Эти люди должны теперь поставить книгу любимого красного публициста и непримиримого борца с антикоммунистическим режимом рядом с бюстом любимого Владимира Ильича Ленина. Они не могут. Вы можете? Но вы извалялись в постмодерне по самое-самое. А они нет.

И они идут за объяснениями. Куда угодно идут. К Кургиняну с ужасными бельмами и животом, к кому-то еще. Им нужны объяснения. И потребность в этом тем острее, чем более дикая выходка осуществлена их кумирами.

К Кургиняну они идут по вполне мармеладовскому принципу: \"А коли идти больше некуда.\" Кроме того, сей сомнительный дядя уже говорил о каких-то сложных вещах, о каких-то подставах, каких-то играх. И говорил заранее. И еще со скандалами и объяснениями из газеты \"Завтра\" выходил. И еще с Селезневым и Зюгановым ссорился. А теперь вот эта гамлетовская коллизия. Надо же что-то понять. Жалко же себя, жалко, что какую-то последнюю свою энергию доволочешь опять до какого-нибудь агентурно-пакостного прокола.

Люди есть – вы с ними и объясняйтесь. Среди них есть совсем неумные – вы с ними объясняйтесь попроще. Есть более умные и вполне умные – вы с ними объясняйтесь серьезнее. Объясняйтесь с ними, и не будет никакого Кургиняна. Клуб Кургиняна будет абсолютно пуст, радиус сведен к нулю, актеры, они же аналитики, будут прыгать, как обезьяны (образ Фефелова). И все.

Есть факты.

Есть интерпретация Кургиняна.

Кургинян факты интерпретирует – злостно, мерзко, но он именно факты интерпретирует!

Вот вы и давайте другую интерпретацию.

Как Доренко это делал? Он признавал факт в виде Примакова. Он брал чужие интерпретации факта – мудрый, старый, изощренный и пр. Потом он с видом Эйнштейна брал берцовую кость и открывал всем глаза на то, как именно она ломается и сращивается. То есть он чужую интерпретацию факта убивал своей. Но он ведь не Гусинского \"мочил\", который рекламировал Примакова, давая ему благолепные интерпретации. Он Примакова \"мочил\". И убивал интерпретации Гусинского своими интерпретациями.

Это азбука информационной войны. Азбука идеологического процесса.

Не овладев этой азбукой, нельзя выбрать даже главу районной администрации.

Теперь посмотрим, что говорит Фефелов. Что он говорит о фактах? О книге Проханова \"Господин Гексоген\", о главе про Ленина, об обложке?

Так, читаем. Это о Кургиняне. И это о Кургиняне. И это о Кургиняне. Оррыгынально. А когда же о фактах? О них мы узнаем, что от Проханова исходит алое свечение и что роман художественный.

То есть о фактах не сказано ничего. Не выдвинута никакая интерпретация. А это значит, что товарищи из \"Завтра\" вообще не могут работать, ловить мышей. Какие карикатуры? Какие агитпропы? Какая технология шельмования? Вы – обиженные с дрожащими губами, которые обиженно поносят обидчика.

Если бы не необходимость как-то следить за извивами этого маразма из общесоциальных и политических целей, то. то в это есть такая незащищенность, такая трогательность, такая наивность, что стыдно это трогать. Если бы не необходимость. Но ведь она есть. И возникает она отнюдь не впервые.

Вы только себе представьте, что нет Кургиняна, замахал он так руками, что улетел, как тот \"ероплан\", \"к такой-то матери\". И что?

Факты никуда не улетели вместе с Кургиняном. Обложку не для того делали, чтобы она куда-нибудь улетела. Роман пасли и курочили (издали ведь уже две версии) тоже не для того.

Значит, будут другие интерпретации.

Как простейшие, так и более сложные.

Как менее, так и более отвратительные.

Вот уже \"Московские новости\" пишут просто и без затей, что вы взяли деньги у Березовского. То есть именно за педикюр. В стиле а ля некрофилик. И за определенный политический результат.

Это же не \"Письмо 13-ти\", которое кто написал? Кто подписал, тот и написал. Закон политического высказывания. А кто подписал и написал, тот и взял на себя соответствующие обязательства. Назвался груздем – полезай в кузов. Взял на себя функции властного стратегического субъекта – реализуй. Дальше – письмо это первыми кто восславил? Правильно, Проханов, Чикин и Зюганов. А почему? Потому что знали, что им грозило в марте 1996 года, и где бы они были в марте, если бы не структуры с малым радиусом действия, они же \"тоталитарные секты\", они же \"общество скачущих обезьян\". Потому что боялись этого. И просто молились на любой шанс уцелеть (а письмо 13-ти такие шансы давало, что ого-го).

Кстати, здесь, на уровне подобных писем и соответствующих игр, начинается политика как таковая. И в ней денег не берут. Потому что политикой приходится заниматься субъектно, с позиций воли. И в марте 1996 года, и потом (например, при снятии Лебедя). И тут никто \"педикюрщика\" слушать не будет. Тут – либо-либо. Либо – обслуживай, либо – строй модели и их осуществляй.

Вы ничего подобного не можете. Даже если что-то и видите, то все равно не можете понять, что это такое. Все меряете на свой ранжир. А ранжир лакейский.

И вот, окончательно созрев для подобной деятельности и сообразив, как ее осуществлять, вы нечто такое пишете.

Вас сразу на этом будут ловить. Сначала – просто на уровне сопоставления фактов. Потом будут на уровне более подробных фиксаций (графики поездок, места встреч, типы взаимных обязательств и пр.) Вы стройте свои объяснения, пока не поздно. Только так можно воевать с чужими интерпретациями.

А кто-то пожмет плечами и просто скажет: \"Казачок-то засланный\". Кто-то начнет фамилию переиначивать... Начнет вспухать и множиться веер разнопаскудных интерпретаций. А вы в песочнице будете копаться и выяснять, как именно Кургинян ручонками машет (и почем за взмах).

Кургинян в этом смысле – вообще даже и не лицо. Это машина интерпретаций в условиях дефицита интерпретаций. И все.

Представьте себе: вопреки вашему презрению к патриотической публике, которую вы считаете состоящей только из идиотов, позволяющих вам продавать их голоса и их эмоции оптом и в розницу, в этой среде есть другое. Способное учиться или считающее себя способным учиться. В ней есть спрос на интерпретации.

Это рынок. Это не базар и не педикюрный кабинет.

Есть рынок результатов интерпретаций. И есть еще более важный рынок. В нем царствует не спрос на чужие понимания (того же Кургиняна, к примеру). В нем царствует спрос на инструменты и методы, с помощью которых самостоятельно можно что-то понять. Прийти к своим выводам, в том числе и противоположным тем, которые делает Кургинян.

На этом рынке главное – это спрос на преодоление отчуждения от собственной самости.

Конечно, инструменты понимания нестерильны. Они содержат в себе определенную философию, определенную этику, определенную ценностную ориентацию.

Но главное не в этом (хотя и в этом тоже). Главное – \"хочу, чтобы мне помогли начать все понимать самому\". И с этим приходят в эту самую нашу структуру с таким маленьким, маленьким-маленьким, радиусом.

Кто с этим приходит, а кто с другим. С более практичным и настороженным, с более отстраненным. И что?

Ладно, приходят к Кургиняну вместо Шенина орды прагматичных и циничных молодых аналитиков. Они зачем приходят? Смотреть, как он руками машет? Им нужны интерпретации, которые можно будет продать. Реальные интерпретации. То есть имеющие цену на рынке. Иначе они зачем приходить будут? Они же прагматичные и циничные. Им зачем время терять?

Значит, есть он, этот дефицит понимания, порождаемый двусмысленностью всего. Двусмысленностью проводимой политики. Двусмысленностью псевдооппонирования этой политике со стороны лиц и фигур, торгующих оппозиционностью на весьма сомнительных основаниях.

То есть налицо ситуация непрозрачности. А если она есть, и если она приводит к тому, что мы имеем, и если этот результат не устраивает хоть что-то думающее и живое, то будет спрос на прозрачность. Вот и все.

Часть 13.

Ситуация и потребности

В сегодняшней политической среде непрозрачность и двусмысленность не просто существуют, а правят бал. И так называемая оппозиция в этом смысле бьет все рекорды. Этого уже не скроешь. И раз так, то есть потребность в эту непрозрачность как-нибудь заглянуть. С помощью каких-нибудь аналитических инструментов и методов. Даже не просто заглянуть, а что-то там увидеть всерьез.

вот эта сумма потребностей и есть кургинян.

ЕЩЕ РАЗ – ЕСТЬ СИТУАЦИЯ И ПОТРЕБНОСТИ.

И НИЧЕГО БОЛЬШЕ.

ПОТРЕБНОСТИ ВЫТЕКАЮТ ИЗ СИТУАЦИИ.

А СИТУАЦИЯ КАКАЯ?

ЭКСПЕРИМЕНТ!

Итак, есть ситуация, есть ее порождения, есть шок этих порождений (шок несоответствий), есть те, на кого этот шок еще действует, и есть рефлексивные потребности (а когда и другие – моральные, метафизические и пр.), порожденные этим шоком. Потребности ищут удовлетворения. Спрос ищет предложения. И все.

Потребности удовлетворяйте, потребности.

Сделайте другой клуб, займитесь лучшим удовлетворением этих потребностей, начните на иных основаниях всерьез и без оглядки обсуждать непрозрачность – и не будет никакого Кургиняна. Все пойдут к вам. Казалось бы, банальная констатация?

Если обсуждение непрозрачности (а в этом смысл действий клуба, в том числе и по теме Проханова и его \"Господина Гексогена\") имеет маленький радиус действия – вообще ничего не делайте. Не ломайте копий зря.

Если же на самом деле этот маленький радиус действия создает круги по воде и вас настолько пугает... не пугайтесь, возьмите себя в руки. Примите вызов и чем-то ответьте. Осознайте, какие потребности извращенно эксплуатирует Кургинян и как начать эти потребности уводить из-под Кургиняна в, так сказать, здоровую сторону.

Потребности истребить нельзя. Если они есть, то будут искать удовлетворения. Можно или снизить двусмысленность, непрозрачность, и тогда потребности исчезнут, или искусно переключить потребности на другие источники удовлетворения. Свои источники.

Так начните анализ всерьез, без дураков. Почему не начинаете-то?

По двум причинам.

Во-первых, не можете.

Во-вторых, не хотите.

А не хотите почему? Потому что непрозрачность и есть ваша питательная среда. Тот сук, на котором вы сидите. Потому что вы хотите эту непрозрачность наращивать, а не снимать. Вы дети этой непрозрачности. Вы ее порождения. И связаны с ней, как Кощей с иглой.

Исчезнет непрозрачность – и вам конец. Поэтому у вас идет настоящая сшибка – в полном соответствии со всеми ее научными описаниями.

С одной стороны, вы видите, что спрос на снятие непрозрачности растет. Причем в широких кругах. Вам хочется этот спрос удовлетворить, потому что нужен все-таки успех в публичной деятельности, газетной в первую очередь.

Вы создаете в газете \"Лицо недели\", и там актеры Кургиняна, мягко говоря, достаточно долго \"прыгают обезьянами\", удовлетворяя некий спрос на снятие непрозрачности. Достигается определенный успех, элитный в том числе.

Но есть и другая мотивация – сохранение непрозрачности как условия собственного существования. И когда выясняется, что долгое присутствие кургиняновского источника снятия непрозрачности не может происходить параллельно с наращиванием непрозрачности на других страницах газеты, вам приходится выбирать.

Выбирать между удовлетворением амбиций по части успеха, в том числе в думающей элитной среде, и ревностным исполнением функции производителя непрозрачности. Последнее обеспечивает многое – в том числе экономическое выживание.

И тогда вы выбираете. Вот и все.

Было бы это не так – было бы после нашего ухода из газеты другое \"Лицо недели\", с другой, еще более высоколобой и последовательной, аналитикой. Аналитикой, основанной на сборе фактов и их обработке по закону серьезности. И на каждодневной работе, без которой этого делать нельзя.

Но ничего такого нет. Потому что, ожегшись на Кургиняне и испугавшись того, что еще один шаг – и вы вызовете смертельное для вас фундаментальное недовольство, и больше того – ликвидируете главную предпосылку собственной деятельности, вы навсегда и с восторгом избавились от желания завоевать интеллектуальную серьезную публику.

И отерев пот со лба, кинулись наращивать вожделенную непрозрачность.

Кстати, непрозрачность эта касается не только оценок в сфере внешней и внутренней политики, экономики, обороны, национальных отношений, видения глобальных вопросов.

Такую же непрозрачность вы производите и в своем самом любимом вопросе – еврейском.

Часть 14.

Шанс – в достоинстве

(по поводу так называемых русско-еврейских противоречий)

Эксперимент, о котором я говорю, Эксперимент с расщеплением человечества на архаику и постмодерн, Эксперимент с выводом человечества из Истории за счет этого расщепления, Эксперимент фактически по демонтажу \"сапиенс\" вместе с Историей, Эксперимент по смычке архаики и постмодерна в танатическом ключе, Эксперимент, по отношению к которому третий рейх – это детские шутки, ПРОИСХОДИТ.

Россия – слабое звено в мировой цепи.

Цепь именно мировая.

Антиглобализм – это архаика.

Золотой миллиард, выступающий под флагом глобализма, – это постмодерн.

Смычка – Четвертый Рейх.

Первый прыжок войск возвращающегося Фюрера – это Евразия. И тут не география важна! Речь идет о Евразии регионов, Евразии по тем самым проектам СС.

И Евразия нужна не сама по себе, а для мирового господства. А мировое господство нужно для того, чтобы утвердить ад, как длящуюся смерть. Чтобы вырастить цветы зла, чтобы уничтожить жизнь, чтобы восславить смерть.

Это не чье-то безумие. То есть, конечно, это безумие в крайней и отвратительной степени. Но это еще и состоятельное безумие. Безумие, готовое разворачивать себя, готовое к экспансии, паразитирующее на боли и усталости человечества.

Еврейский вопрос – это часть этой боли.

В мире, распадающемся на архаику и постмодерн и способном сойтись лишь вокруг экстремально гностических установок и принципов, – в этом мире евреи обречены. Еврейская архаика тоже обречена. Еврейский суперфундаментализм в этом мире все равно не устоит. Потому что пафос такой Евразии – это восстание против всего, чему этот фундаментализм молится. Когда Дугин ищет в раввинате традиционалистов и либералов, евразийцев и атлантистов, он одновременно и лжет, запутываясь в змеиных изгибах своей логики, и маразмирует, ища для себя место в некоей нише политкорректности.

Еврейский экстремальный гностицизм, к которому в последнее время постоянно апеллирует Дугин (не путать с гнозисом!), не может быть иудаистическим. То, что ищут в качестве еврейских союзников сторонники Четвертого Рейха, – это уже не евреи. И даже если эти евреи начнут поклоняться черной богине Кали или чему-то сходному, перейдут от духа жизни к духу смерти – им все равно несдобровать. Потому что для настоящего Четвертого Рейха, для Мигеля Серрано, Савитри Дэви и им подобных евреи не люди, а големы. Роботы злого бога – бога жизни. Вирус жизни, который надо истребить. И здесь вирус – не метафора, а диагноз.

Вот какую критериальность задает этот самый Эксперимент.

Что такое здесь война на два фронта?

Война с чем и за что?

Война с архаизацией, в ментальности которой еврей – это банкир-кровосос, жупел, исчадие ада, заедающее жизнь и глумящееся над бесценными мифами.

Война с постмодерном, который состоит из хамства, угодливости и двусмысленности. Из двусмысленной апологетики еврейского начала, призванной подорвать изнутри тот дух служения жизни, который создает на еврейском вопросе полюс фундаментального позитива.

Если уже конец истории, то где он, еврейский дух? Нет его. Прокололи шарик. А что делать дальше с эластичной проколотой пленочкой, на какой глобус натягивать это средство постисторического псевдокультурного производства – уже неважно.

На все сгодится, в том числе на Освенцим.

Вот коллизия.

Вот существо дела.

Вот масштаб вопроса.

Таков он для нас.

А для тех, на кого направлено это ядовитое острие?

Что для них жизнь?

Я всматриваюсь в глаза людей из Израиля, которые вот-вот поймут, вот-вот ощутят масштаб нависшей беды. Но вдруг кто-то переворачивает этот калейдоскоп – и налицо другая картинка. В ней – вмороженное, вбитое в спинной мозг диссидентство. В ней – застывшие слова про \"совок\".

Нельзя говорить о судьбе и любви на языке ненависти.

Нельзя измерять Вселенную смыслов и угроз детской линейкой обид и предрассудков, накопленных в \"отказе\" на диссидентской кухне.

Нельзя мыслить о будущем на языке прошлого.

В этой карете уехать можно только в Освенцим.

Еще один поворот калейдоскопа – и я вижу еврейскую готовность бросить вызов фашизму во имя каких-то идеалов, размещенных в подлинно сокровенном.

Еще один поворот – и я вижу местечковую торговлю по выплатам за Холокост. Людей обыгрывают, как маленьких, выводят из общечеловеческой трагедии, создают для случившегося новый формат – формат исключительности. Как только создадут, как только те, кого обыгрывают, этот формат действительно примут, примут внутренне, сущностно – все. После этого можно крутить фашистскую шарманку еще раз.

Еще поворот, еще.

Вот – готовые бороться люди.

Вот – обычное \"средне-средиземноморское\" стадо, пасущееся по кафе и пляжам Израиля. Как хорошо – кофе, джус, дискотека. Как комфортно! Почти буквально вспоминается знаменитое: \"Мне здесь уютно, тепло и сыро\".

Скоро будет совсем не так уютно, и не тепло, а жарко.

Скоро, скоро будет. И что?

Что победит?

Чем это располагает, чтобы отстоять жизнь?

Какими матрицами идеального?

Какими духовными макровозможностями?

Какими проектами?

Наползающий мировой гностический экстремизм (он же Четвертый Рейх) проклинает евреев не просто так, а как Жизнь. Как гнусных служителей гнусной жизни. В этом есть масштаб, есть свой, пусть и отвратительный, пафос.

Что этому пафосу противостоит?

Я читаю диалог Дугина и Конторера. Все мои симпатии на стороне Конторера. Пусть он двадцать раз назовет мою организацию тоталитарной сектой – меня это абсолютно не волнует. Я если и полемизирую по этому вопросу, то только для выявления неких проблемных фокусов.

А вот по другим вопросам я хочу полемизировать совсем иначе.

Потому что сумма этих вопросов несет в себе, как мне представляется, хотя бы стартовый интеллектуальный потенциал для большого стратегического делания. А ничто другое не имеет смысла на пороге большой беды. Да и в таком-то делании потенциал надежды буквально дышит на ладан. Но все-таки он существует. И потом. Верность жизни в том и состоит, чтобы за миг до Апокалипсиса продолжать бороться за жизнь.

В этом достоинство человека и человечества. А шанс их, человека и человечества, – в достоинстве, и больше ни в чем.

Так вот – вопросы на засыпку. Они же – старт в возможном стратегическом понимании друг друга. Они же – вклад в эту самую интеллектуальную войну на два фронта. Они же – повестка дня в преддверии общемировой катастрофы.

Вопросы эти адресованы, я повторяю, двум сторонам. Они адресованы сначала сумевшим отстоять жизнь, а потом, по-видимому, упустившим ее. В значительной степени эти же вопросы адресованы тем сегментам советской элиты, которые породили Эксперимент, но которые, как я верю, все же хотели чего-то другого.

Эти вопросы – не любопытствующим, а тем, кто еще собирается что-то делать реально. Я твердо знаю, что без ответа на них никакая серьезная сила не сформируется из всего того, что можно сейчас называть \"новой социальной диффузностью\", отрицающей постмодернизм и архаику. Все потонет в архаическом болоте предрассудков. Все растворится в ядах постмодернизма.

Ответы на вопросы нужны. А это значит, что они будут получены.

Вопрос 1. Зачем в конце войны, когда советские евреи воевали в советской армии столь же героически, сколь и другие граждане СССР, и когда еще не остыл пепел освенцимов и майданеков, пепел сожженных фашистской мразью, с которой шла война, – зачем в этот момент нужно было издавать не только аморальные, но и политически преступные директивы по кадровым чисткам в советских аппаратах управления (военных в первую очередь) лиц еврейской национальности? В чем тут была политическая целесообразность (вновь – о морали я и говорить не хочу)?

Вопрос 2. Расстрел Еврейского антифашистского комитета, убийство Михоэлса, дурацкие обвинения в адрес людей (Фефер и другие), чья причастность спецслужбистской советской элите была абсолютно очевидна, – это зачем нужно было? Это что политически выражало, кроме клановой войны, которая пришла на место большой политики? В чем здесь была стратегическая целесообразность?

Вопрос 3. Даже если ЕАК хотел без ведома политического руководства страны (а это бред) создать Крымскую еврейскую республику в составе СССР, наравне с другими национальными республиками или национальными автономиями, то (в порядке заострения и с колокольни нынешнего состояния дел, когда Крым уже потерян и его вот-вот займут Турция и США) в чем тут была опасность? Что в этом было такого страшного?

Вопрос 4. Что страшного было в том, что создавался Израиль? И если в этом было что-то страшное, то почему это нельзя было переиграть с помощью крымского фактора? Это притом, что создание Израиля шло при колоссальной политической и иной поддержке со стороны СССР. И без этой поддержки было бы невозможно.

Вопрос 5. После победы во Второй мировой войне, после занятия СССР позиций в Восточной Европе, что делало самые высшие мировые претензии возможными и реальными? Овладение \"еврейским фактором\" всерьез и без дураков! Интеграция этого фактора в свою победу (что возможно только при предельной комплиментарности, сочетающейся с жесточайшим установлением правил игры). Вместо этого правила расшатывались, а принцип комплиментарности (главный в любой империи) нарушался не просто грубо, а именно провокационно. То есть со ставкой на разрушение империи или, по крайней мере, со ставкой на недопущение дальнейшего наращивания ее потенциала.

Если бы к концу войны еврейский фактор выступил в нужной роли и мы (СССР) получили бы нужные позиции на этом направлении, то очень многое – от вопроса о плане Маршалла для СССР (обсуждавшегося Рузвельтом и Сталиным) до вопроса о настоящем влиянии на политику единственного оставшегося конкурента – было бы по-другому. Я, надеюсь, достаточно ясно выражаю свою мысль?

Чтобы она была еще яснее и чтобы перейти к самому серьезному, я эту мысль обогащу тезисом \"в любом случае\". Чего бы кто ни хотел дальше, в любом случае к 1944 году путь к расширению стратегических потенциалов страны шел только через принципиальное укрепление позиций в еврейском лагере. Еще раз подчеркну – в любом случае. Именно в любом.

Вопрос 6. Если это все так, то кто производил переигровку в еврейском вопросе в 40-е годы, начиная, как минимум, с директивы Маленкова? Кто начал снова раскачивать маятник, который сначала в 20-е годы безграмотно и бесперспективно качнули от русской составляющей в пользу еврейской? Кто в 40-е начал \"откручивать\" все это назад – столь же безграмотно и бесперспективно? Ведь в 30-е годы паритет был достигнут, он был закреплен войной, и зачем его после этого надо было снова ломать?

Только с одной целью – чтобы не дать развернуть стратегические потенциалы СССР, чтобы парализовать или ослабить движение СССР, основанное и на военном, и на морально-психологическом результате, достигнутом в ходе Второй мировой войны.

Кто это мог делать? Страна-конкурент. Кто был оставшейся страной-конкурентом? США с их новой властью, которая лишь олицетворялась Трумэном, а по существу была властью семейства Даллесов и тех, кто стоял за их спиной.

Вопрос 7. Что знаменовало собой семейство Даллесов в этот период, а также до него и после него? Преступный сговор либерализма с нацизмом. Перевод этого нацизма под крышу ЦРУ с использованием против СССР, разрыв отношений со вчерашним союзником именно на этой основе. И уже как результат этого появилась концепция тоталитаризма, она же концепция \"двух равных зол\" – коммунизма и фашизма. Поскольку фашизм ранее был абсолютным злом, а коммунизм – союзником, то такая переигровка означала резкое понижение позиций коммунизма и уже хотя бы в силу этого укрепление позиций либерализма. Но, значит, и одновременно реанимацию фашизма!

Вопрос 8. Как повели себя в этой ситуации евреи, которые достаточно серьезно влияли на \"либеральный\" фактор политики? Как они могли допустить неполноту преследования нацизма? Как они могли и тогда, и сейчас наложить табу на подлинное понимание нацизма, на понимание глубины этой смертельной для них опасности?

Вопрос 9. Для того, чтобы снять определенные преграды в вопросе о соглашении между нацизмом и либерализмом, нужны были площадки для обсуждения такого снятия. Что это были за площадки, в чем состоял предмет переговоров, где здесь оказалась грань между обычным политическим цинизмом и предательством фундаментальных интересов своего народа?

Вопрос 10. Что на самом деле знаменует и куда тянется конфликт между легендарным руководителем Моссада Хорелем и легендарным главой израильского государства Бен-Гурионом? Оговаривая \"на самом деле\", я имею в виду, что смысл крупных политических событий всегда является крупным смыслом. Теория мелочей (этот антагонист теории заговоров) никогда не выдерживала критики. Ибо всегда оказывалось впоследствии, что крупные смыслы были. И речь может идти только о полноте осознания этих смыслов участниками происходящего.

Вопрос 11. Что понял и почему так скорректировал свои позиции де Голль? Какую информацию он получил и почему первоначальная безусловная поддержка Израиля сменилась в его действиях иной фундаментальной политической парадигмой? Смешно считать, что фигура уровня Де Голля могла быть куплена. Так о чем речь?

Вопрос 12. В чем реальное отличие господина Эйхмана от других, достаточно близких ему фигур? Таких, как фон Большвиг, например? Почему в бесконечной череде персон, повинных в надругательствах над евреями, для казни был выбран Эйхман и почему другие не пострадали? Почему при достаточно серьезном контроле со стороны евреев над аппаратами власти США (категорически отрицаю феномен заговора и тотального контроля, но существенный контроль – это слишком уж очевидная несомненность), почему при таком позиционировании место в американских аппаратах власти при президенте Никсоне получили, например, Виорел Трифа и Никколо Малакса? Румынские фашисты, чье участие в казнях широко известно и документально доказано (фото на фоне трупов еврейских детей, висящих на крюках в живодерне с содранной кожей), как могли появиться в аппаратах США?

Вопрос 13. Говорится (патриотической печатью, той же \"Завтра\", например), что Горбачев – это агент ЦРУ. Участие Горбачева в развале СССР и во всем последующем, что с нами случилось, по своей масштабности действительно беспрецедентно. И это очевидно. Как очевидно и то, что при Горбачеве началось сближение СССР и США.

Но – еще раз – рассмотрим именно концепцию \"агента ЦРУ\".

Если ЦРУ получило в виде агента главу централизованного государства с однопартийной системой, причем в условиях, когда партия правит, что называется, \"отсюда и до обеда\", то в чем выгода демонтировать СССР и терять Горбачева? Выгода в другом – в том, чтобы с помощью Горбачева, как агента ЦРУ, сменить еще сорок фигур, а потом еще 400 фигур и затем делать с СССР что угодно. Иметь этот геополитический авианосец под своим полным тотальным контролем.

Значит, речь шла о чем-то другом, о каких-то других функциях и целях. Так вот вопрос – в какой момент конвергенция либералов и фашистов под крышей ЦРУ (и под другими крышами) достигла такого масштаба, при котором национальные интересы США отошли на второй план? На что в связи с этим указывает, например, мистика Рейгана (а то, что она была, что Джоан Квингли – не выдумка, это мы знаем по серьезной американской литературе), что означает фигура главы ЦРУ Кейси при Рейгане и т.п.?

Каковы оказались цели сложившегося тогда транснационального субъекта?

Как они соотносятся с неонацистской концепцией двух ялтинских хищников – СССР и США – и с аналогичной концепцией тех же самых \"двух шайтанов\" у Хомейни?

Вопрос 14. Где произошла сходная конвергенция в условиях СССР? Что означал поворот при Хрущеве в сторону стран, которые ранее не считались приемлемыми союзниками? Что произошло, в частности, в ходе приезда Шепилова в Египет в 1956 году? Чем был мотивирован и что означал поворот от поддержки коммунистических и левых движений к поддержке неких двусмысленных \"врагов США\"? Любых врагов и на любых основаниях?

Кто с советской стороны и в каком масштабе обеспечивал мутацию? Почему деятели компартии того же Ливана были вынуждены искать спасение вовсе не в СССР и двигаться за пределы своей страны вовсе не в советских самолетах?

Каковы были и в чем заключались доли в этом фашистском \"обществе с ограниченной ответственностью\"? А то, что эти доли были, сегодня мало у кого вызывает сомнение. Отто Скорцени заигрывал не только с США. И вряд ли можно сегодня считать, что его заигрывания с нашими спецслужбами были так уж безрезультатны.

Вопрос 15. Рейган ненавидел СССР и коммунизм оккультно-метафизически. Это известно, как известно и то, кто стоял за его спиной и что означает \"империя зла\" (как парафраз из Толкиена). Горбачев находил общий язык именно с Рейганом и очень сожалел о его уходе. Но это – еще только часть вопроса. Государственный лидер может и имеет право на отношения с любыми другими лидерами стран, которые нужны ему для проведения политики в интересах своего отечества. И потому вопрос о Рейгане – это только начало вопроса.

Рейган все-таки слишком важен как глава государства.

Но господин Мун никак не был главой государства. Он был главой секты и одним из лидеров и архитекторов ВАКЛ – Всемирной антикоммунистической лиги. Почему у Горбачева с ним были такие теплые отношения? Как и через что эти отношения накладывались на дружбу Муна и Никсона? На деятельность ВАКЛ вообще?

Лидер КПСС, дружащий с архитекторами ВАКЛ, не занимающими государственных позиций, – это что и это куда ведет? Куда – я имею в виду понимание политической современности.

Вопрос 16. Что означает с масштабной точки зрения полный отказ евреев либеральной ориентации от признания своего участия в красном проекте? Что означает эта фраза о том, что \"троцкие устраивают революции, а страдают рабиновичи\"? Это – неумное бегство с тонущего корабля? Это – запрограммированность сознания слишком простыми константами? Это – часть той самой игры, которая привела к нынешнему состоянию дел?

Ведь Израиль мог существовать как минимум (оставим в стороне следы, тянущиеся из эпохи его возникновения) в условиях баланса двух сверхдержав – СССР и США. Исчез этот баланс – и начался демонтаж Израиля, который еще вовсе не окончен.

Что означали и на какие крупные \"спецмоменты\" были ориентированы и замкнуты все дела с поддержкой весьма серьезными \"операторскими совокупностями\" идеи распада СССР, идеи оголтелого антикоммунизма, далеко выходящего за все разумные пределы и явным способом уползающего туда, где и есть место настоящему, накаленному антикоммунизму? То есть в фашизм.

Вопрос 17. Как относится еврейское сознание к концепции \"конца истории\" по Фукуяме? Как это сознание (прекрасно понимаю, что оно неоднородно) тем не менее относится к истории, гуманизму, свободе, личности как великому фактору? Потому что искать иудеохристианскую традицию в единстве источников нелепо. И тут еврейские оппоненты Д.Конторера правы.

Это не значит, что ее нельзя искать вообще. Но искать ее надо иначе. В трансцендентальном пространстве идей, лежащих над религиозными догматами. В идее суверенитета личности, идее \"паритета\" между личностью и богом. Евреи начали этот путь, они пошли в эту сторону. Христиане развили это до понятия о сыне Божием, погибшем за людей. До предельного понимания ценности личности, судьбы и свободы.

И как здесь себя позиционирует еврейское сознание на пороге ХХI века?

В конфликте между \"от царства необходимости к царству свободы\" и \"примордиальной традицией\", принципиальной несвободой, проектом Великого инквизитора – где находится это еврейское сознание? По какую сторону баррикад?

Может быть, это сознание восхищают идеи Мигеля Серрано о том, что вселенная – концлагерь, жизнь – чудовищная пытка, а создано все это злым богом Яхве и сотворенными им роботами-евреями, которые (поскольку они не люди) должны быть уничтожены поголовно?

Вопрос 18. Что такое распад СССР и реформы в России? Что это – возвращение к разуму или цивилизационная катастрофа? С каким дальним прицелом и на каких модельных основаниях эта катастрофа выстраивалась (теория циклов, теория падения хаоса на аттракторы, теория термидора, крайние варианты конца истории)? Если распад не есть благо, если он не есть возвращение на путь разума, то что в происходящем есть позитивы и негативы? Что служит свету, а что тьме?

Это перечисление можно продолжить.

Но если распад СССР – это для того же Проханова зло, то как нацистские структуры, моделировавшие этот распад (Мун, ВАКЛ, Синглауб и другие, Рейган, его советники из новых правых и т.д.), могут быть благом? И как могут быть благом те у нас в стране, кто входили с ними в альянс? Проханов не любит Г.Попова, но любит А.Дугина. Но Попов входит в ВАКЛ, а Дугин любит фашизм. Проханов не любит М.Горбачева (но любит А.Дугина). Но Горбачев любит Муна, который входит в ВАКЛ и, как и Дугин, любит фашизм.

С этой-то непрозрачностью как предлагаете поступать? Жить в ней и куда-то двигаться? И кто вам сказал, что она исчерпана? Мы в ней целиком. И так или иначе себя по отношению к этому позиционируем. Ну и как быть?

Заключение

Я использовал (увы, достаточно убогую) полемику, развернувшуюся вокруг меня и моей группы, для того, чтобы в очень непростой момент (остроту которого я, как мне кажется, ощущаю довольно точно) создать какой-то интеллектуальный документ, адресованный тем, кто может стать союзниками.

Я совершенно не предполагаю, что этот документ что-то перевернет и что-то начнет интенсивно выстраивать и собирать. Я ни на что подобное не рассчитываю. Я рассчитываю только на очень слабые процессы, протекающие в средах с малыми социальными радиусами.

Всем, кто знает теорию систем, особенно систем нелинейных, цена подобных процессов достаточно хорошо известна.

Бизнес всегда был чужд моей природе, склонной к кабинетным занятиям.

Но мало ли что еще ей было чуждо?

Например, хождение по кабинетам ЦК КПСС в момент, когда я понял, точнее, даже почувствовал (есть такое понятие \"интеллектуальный инсайт\"), как все \"навернется\". И каковы будут последствия для моей страны и для всего человечества.

Я же не оставил тогда это втуне!

Я написал книгу. \"Постперестройка\" называется. И все это описал и предсказал. Лет через пять после этого кто-то начал что-то из мною сказанного повторять. Когда это все уже случилось. Е.Киселев обнаружил мафию в России в 1996 году. Надо же, оказывается, есть мафия.

А ее уже не было. В том смысле, что было нечто другое. Не мафия, а новые формы социально-политической организации общества.

Книга \"Постперестройка\" вызвала бешенство у многих. В том числе и у тех, кто незадолго до нее видел во мне \"любимое дитя прогресса и демократии\".

Потом они же, в \"демократическом экстазе\" прославляя реформы, объявили, что я фашист.

Потом они же вошли в фашистское движение Дугина.

Что это? Курьез?

Ничуть не бывало. Это логика неких непрозрачных процессов и непрозрачных ситуаций. Логика, порождаемая непрозрачностью и порождающая непрозрачность.

С ней не может бороться ничто, кроме другой логики.

Логики \"о-прозрачивания\".

Логики \"о-страннения.

Такая логика нужна борьбе и борьбой является.

На этом я мог бы и закончить. Правда?

Но мне хочется помочь тем моим \"полемическим помощникам\", которые, сами того не ведая, побудили меня на этот чудовищный опус.

Им-то не хочется никакой борьбы.

Она не входит в их пространство полемических описаний.

Должен же я им чем-то отплатить.

Им хочется, чтобы я олицетворял собой некий бизнес с бархатными креслами, шестисотым \"Мерседесом\" и бог еще знает чем.

Ну, ладно. Бизнес так бизнес.

Можно делать бизнес на прозрачности, удовлетворяя спрос на обеспечение этой прозрачности происходящего. А можно делать бизнес на непрозрачности. Защищать ее, использовать ее как крышу для своих махинаций. Вот это и есть два разных бизнеса. Они же – два разных политических стиля.

Вообще-то бизнес – это что?

Это когда я что-то на что-то меняю. У партнера есть интерес, и у меня есть интерес. Меняю интерес на интерес.

Если мой интерес – деньги, а интерес партнеров – политический результат, то я беру деньги и работаю на их политический результат.

А если мой интерес – определенный вектор политического процесса, а их интерес – другой, хотя и сходный, вектор политического процесса, то я, чтобы повернуть этот вектор хоть чуть-чуть в свою сторону, должен отказаться от денег. А иногда и сам заплатить. И это тоже бизнес. Потому что я получаю интересующий меня поворот вектора.

Я должен сделать признание, которого от меня ждут.

Да, работал на олигархов и брал с них, брал. Но как тот судья – борзыми щенками. То есть политическими результатами.

Последствия этих политических результатов – многообразны.

Ничего хорошего в этих последствиях нет, но могло быть и хуже.

Вторичными (и никогда не интересовавшими меня, как нечто центральное) порождениями этих последствий является биологическая возможность для некоторых писателей писать некие романы, а для неких журналистов – прославлять эти романы, ругая разного рода злопыхателей. А также биологическая возможность неких политиков кричать на митингах, что эти писатели, опубликовавшие антигосударственную и антисоциальную пакость, – величайшие патриоты.

Я не говорю об интеллектуальной возможности или моральной. Я к этому никакого отношения не имею. О чем заявляю твердо. Я говорю о возможности биологической.

Как там у Галича пелось?

Встал, сказал: \"За счастье новорожденной!\"
Может, кто не понял – Ксенья поняла.

Кому надо, тот понимает.

Но я категорически не хочу, чтобы в этом вопросе возникали какие-то счеты.

Я просто делал бизнес – менял интересы на интересы.

И, как я считаю, делал это не худшим образом.

А хочу я не счетов, а права называть вещи своими именами. И буду это делать, несмотря ни на что.

Повторяю: есть, братцы, на самом деле, два бизнеса.

На прозрачности – и на прямо противоположном.

Непрозрачность – гадом буду – стихия слишком грязного бизнеса. Здесь бизнес делают не на открытом обсуждении интересов, а на двусмысленностях. На создании образов, полезных для противника. На уводе движения \"не туда\". На провокациях то есть. Провокаторам нужна непрозрачность. Эксперименту она нужна.

Ему нужна, а нам не нужна.

Бизнес у нас такой.

Люди понимать хотят, понимать! Не все, но те, кто не хочет превращаться в дикаря и дебила. Те, кто хочет быть на каком-то культурно-политическом уровне. Те, кто верит, что с этого уровня что-то реальное сделать можно.

Малый радиус, говорите? Как там у Чапаева? \"Хрен с ним, пусть будет малый\".

Но в этом малом радиусе зреют вопросы. Зреют.

Ведь не только обложечка и сюжетики, как говорил у Достоевского Порфирий Петрович, – знаете ли, того-с.

Потому что политический смысл объявлен. Он так прозрачен, что дальше некуда.

Еще раз – если генералы КГБ взрывали дома в Москве, то чеченские террористы – невинные агнцы. И никакими силами после этого спец-операцию в Чечне не продолжишь. Оттуда надо уходить. Уходить только оттуда – нельзя. Начинается очередной государственный распад. На этот раз распад России. Кто-то хочет такой ценой купить победу над Путиным. А кто-то хочет с помощью этого распада осуществить окончательно план Бжезинского.

Ладно, не окончательно. До уровня конфедерализации России. Но ясно, что после этого начнется. Создав Россию по варианту СССР, с правом наций на самоопределение и государственными суверенитетами субъектов конфедерации, ее по этому же варианту и будут добивать до конца. Это азы геополитики.

Вот этот бизнес, братцы, вы поумерьте, пока не поздно.

Гнедых попридержите.

Это, между прочим, драгоценная для вас бизнес-рекомендация.

Опять-таки, без бабок, за интерес.

А то ведь когда-нибудь (и, возможно, еще даже на этом свете) в некоем бизнес-банке некий дяденька-бухгалтер нарисует некий счет.

И в нем окажется многое.

То, как повели людей штурмовать телебашню, хорошо зная (помимо прочего), что пульт управления этой башней – в нескольких километрах и что, будучи взятой (а брать ее никто не собирался), башня будет \"на раз\" обесточена. Дяденька-бухгалтер спросит: чем занимались?

Когда, оставив за собой трупы, \"сухими из воды\" шли на выборы – о чем думали?

Когда, проклиная масонов и иноземные проекты транснациональных олигархий, ввели в программу КПРФ концепцию устойчивого развития, созданную известно кем и известно зачем, – что снилось ночью? Как спали?

Когда по чьей-то указке пытались в 1996 году денонсировать Беловежские соглашения и оставляли страну вообще конституционно не прикрытой (зная, что многие регионы готовы использовать любой шанс, чтобы подтолкнуть распад государства) – во что играли?

Когда Зюганов шел в президенты, зная, что получит 30 с небольшим процентов голосов, когда в штабах двух \"противоборствующих сил\" сидели иноземцы со спецслужбистской привязкой, когда заваливали все, что связано с пониманием происходящего и с мобилизацией народа за счет подобного понимания, – чем занимались?

Когда сначала беспринципно снюхивались с властью, потом так же беспринципно ходили перед ней на задних лапах, а потом обиделись, что вам дали пинка под зад, – о чем думали? Чем торговали?

Когда вещали на митингах об интересах обездоленных, а потом принимали законы, обрушивающие этих обездоленных в еще более глубокую яму, – что чувствовали?

Когда, клянясь Лениным, будете глядеть, как его вытаскивают из мавзолея, и при этом делать очередные грозные жесты – что испытаете?

Я понимаю, что вы усмехнетесь. Что твердо знаете: на этом свете такого бизнес-банка нет. И дяденьки-бухгалтера тоже. А в тот свет вы не верите – как и полагается непримиримым патриотам, православным фундаменталистам, источающим красный свет. Не верите так не верите. Ваше право.

Тогда идите дальше своим путем. Совести и чести нет, ума нет – \"ум, честь и совесть\". Идите – торгуйте, лакействуйте, предавайте.

Все равно не чей-то, а ваш собственный трупный оскал будет глядеть с глянцевой обложки. И это будет на одном полюсе.

А на другом полюсе будет то, что хочет жить, страдать, мыслить и понимать. Оно не будет с этим оскалом в одном ряду. Оно будет своим путем заходить в Комнату и своими словами, соотносясь лишь с собой и временем, разговаривать с Фотографией.

Такая вот Бухгалтерия. Такой Бизнес.