Вооруженный компьютером человек, делающий прогнозы, столь же беззащитен, сколь и те, кому он предрекает несчастье, однако намного более уязвим, чем они.

Он может либо спасать себя и своих близких, либо... «Восстать», — скажет романтический поэт. «Искать заклятие против злых чар», — скажет мистик.

Для аналитика речь идет всего лишь о «рекомендациях». Кому? Сегодня — любому, кто захочет услышать и сможет понять. Неважно — сколько таких. Лишь бы были...

Рекомендуется остановиться, тщательно сориентироваться и лишь после этого начать двигаться дальше, либо скорректировав путь, либо вовсе другим путем, но к той же цели;

—выкинуть на свалку все карнавальные атрибуты, маниловские сны наяву по поводу скорого пришествия сладкой жизни и честно признать, что нам предстоят тяжелые испытания, десятилетие подвижнического труда; что на повестке дня аскетизм, жесткость, трудолюбие, трезвость — экономическая, политическая, гражданская; что нам придется расплачиваться за многое... Выдержим — будет достойная жизнь, нет — обречем детей на рабство и гибель;

—вернуть ту атмосферу взаимодоверия, без которой все разлетится в пух и прах, нормальным человеческим взглядом взглянуть на иных, чем ты, — иномыслящих, иноверующих, иноязычных и т.п., с которыми уже изготовились драться в «последнем и решительном». Не хотите? Не можете? Противно? Страшно?

А другое вас не пугает?

Работник ЧАЭС, видевший, как загорелся чернобыльский реактор, рассказывал:

«Стою я, значит, у окна и думаю — сейчас рванет. И знаете, в этой же комнате дети спят. И у меня мысль: разбудить, спрятать — и тогда есть шанс, что выживут... Или все оставить, как есть, чтоб если, чтоб так сразу, не мучаясь, значит, если рванет...»

Тогда — не рвануло. Нынче не может уже не рвануть — предвещает компьютер: «Манэ, тэкэл, фарэс...» — «исчислено, взвешено, разделено...»

Рекомендуется — от добывания (каждому — для себя) «косметических» улучшений уровня жизни перейти к созиданию нового качества жизни для нашей страны, к подвижническому труду всего народа для воплощения Идеи, рожденной в «монастырской» тишине, но обсужденной и принятой соборно, «на площади». Может, это (последнее — и основное!) пугает обывателя больше всего? Не первый раз в тысячелетней истории нашей страны мы, завидя бедствие, почему-то пускаемся в разгульный, бесшабашный пляс (кто пляшет, а кто только в ладоши хлопает) с тем, чтобы, когда бедствие уже свершится, вдруг из плясунов и зевак превратиться наконец в единый народ.

Почему так хочется гульнуть напоследок? А потом? «Суп с котом, плетью обуха не перешибешь, утро вечера мудренее, ломать — не строить, душа не болит...»

Так ли? Компьютер предрекает: «Знайте: этой зимой уже может не хватить топлива для того, чтобы согреть ваши дома в сорокаградусный мороз, столь частый у нас восточнее Урала, там, где почти все котельные работают на угле. Знайте: забастовки на транспорте — это анархия, голод, эпидемии. Столбцы экономической отчетности сулят апокалипсис вашим детям. Отбросьте суетные мотивы. Остановитесь, закройте глаза, послушайте тишину... Услышали? Теперь всмотритесь в окружающую вас черноту... Всмотрелись?.. Увидели и услышали, что будет с теми, кто вами любим, через три года? Через год? Этой зимой? Теперь откройте глаза и сами себе скажите: "Мы у красной черты... Ни шагу вперед!"»

Ни шагу вперед — не исчислив, не взвесив, не разделив.

Рукописи не горят... И компьютеры тоже... Горят творцы рукописей и программ, говорящих не то, что хотят услышать, указывающих на то, чего не хотят видеть... Ныне и присно и во веки веков...

Да пройдут мимо нас призраки прошлого! Как сравнительно близкого, куда направлено сейчас «покаянье», так и очень далекого...

Пусть не увидят дети ужасов сталинизма, о которых так много сейчас говорят, но чур их и от того, о чем сегодня молчат: от кошмаров смутного времени, монгольского (или тевтонского) ига, междоусобицы русских князей... Пусть строят Будущее...

Но всмотритесь и вслушайтесь, вчитайтесь и вдумайтесь: где-то рядом, поблизости, пишется иной сценарий, строится иная ретроспектива — чудовищный поворот времени вспять, и дальше — часы без стрелок, остовы атомных электростанций, горящие города... Хаос. Привожу оценку из политологических центров, расположенных в Калифорнии: «По степени восприимчивости к мифологемам общественное сознание советских граждан близко иранскому или нигерийскому. В СССР мы сталкиваемся со всеми признаками распада традиционного общества... Вряд ли такой процесс будет протекать бескровно... Не исключена потеря целостности... В этом случае социальная детонация может привести к гибели 5—7 процентов населения».

С распадающимся традиционным обществом «там» работать умеют... Главное — никакого грубого вмешательства... Стоит только чуть- чуть подействовать в направлении собственных процессов — «туземцы» сами соскользнут (!) в нужном направлении. «Туземцы» — это, разумеется, «четвертый (!) мир». Итак, расчленение страны на части, война между слагающими СССР народами («ливанский сценарий»), этнопартийные диктатуры («нигерийская схема»; по-видимому, даже в Эстонии при таком раскладе парламентская демократия удержаться не сможет), десятки миллионов беженцев, распад инфраструктуры, голод и эпидемии — вот что грозит нашему обществу, если оно не опровергнет оценку западных политологов по части высокой «восприимчивости к мифологемам». А попросту — вопиющей политической безграмотности, амбициозности и доверчивости — необходимым слагающим политической истерии и массового психоза... Им этого хочется, нам этого не надо! Пока что, увы, наше общество своими действиями подтверждает их правоту... Накалена вся «Юго-Западная дуга», от Туркмении до Эстонии, волна забастовок нарастает в дышащей на ладан экономике...

А в Москве межрегиональная группа выдвигает вопрос о власти. Ничего нового не предлагая, никакой новой идеи не привнося. Лишь накаляя добела все ту же потребительскую мифологию: «Тех же щей, но погуще влей». Полным черпаком предлагают лить. Хоть через край — лишь бы побольше! Больше перца! Больше соли! Съедят! Один за другим к микрофону выходят: ...самые смелые! ...самые честные!! ...самые демократичные!!! ...самые умные!!!! са- мые-самые-самые!!!!! И — такие интеллигентные, такие раскованные, такие эмоциональные, такие открытые, такие... неконсервативные! Так выгодно отличающиеся от косных, пошлых и тупых консерваторов-аппаратчиков. Ура!

Бабуся из притчи Анатоля Франса, молившаяся за тирана си- ракузского, где ты, милая? В общественное сознание каленым железом вжигают миф о НЭПе. Даровали-де, мол, народу НЭП в 1922 году — и через пару лет все вздохнули свободно. И мы, мол, тоже, как введем, сразу заживем по-людски... Ну, не сразу, так через пару лет (а то и раньше!). Жилье, шмотки и главное — кол-ба-са! — все вам будет. Опять-таки, разумеется, всем! Прежде всего вам! Мы потерпим... У них же «там» («там» — все всегда идеально, это сегодня «всем» известно) рабочие больше капиталистов зарабатывают, вы же сами в газетах читали! (А мы писали!)

Впрочем, позволю себе одну развернутую цитату, живое свидетельство блаженной нэповской поры, самого, можно сказать, ее расцвета!

Передо мной еще недавно хранившаяся в спецхране меньшевистская газета «Социалистический вестник». По нынешним временам — нечто среднее между «Родником» и листовкой «Демократического союза». Датировано 26 июня 1926 года. Цитирую:

«Так как реальные заработки за последнее полугодие уже понизились благодаря дороговизне, то объективный смысл всей политики последнего времени состоит в следующем: вынужденные обстоятельствами уступки буржуазии, крохи политических прав, брошенные деревне, чтобы усмирить растущее недовольство, и понижение уровня жизни наемного труда всех видов и родов и в деревне, и в городе. Но злая шутка истории состоит в том, что коммунистическое правительство, вызывая своей "рабочей политикой" естественное недовольство пролетариата, в то же время не сможет своими уступками буржуазии и крестьянству купить их подлинные симпатии, сочувствие и поддержку. Ибо то, что оно дает одной рукой, оно другой отнимает!»

Начинаю подсчитывать. В 1922 году ввели НЭП. В 1926-м — такая вот констатация (вражьим голосом, «из-за бугра») — Дан пишет, подчеркиваю, а не какой-нибудь там Дзержинский или Кржижановский! По нынешним временам — все равно как Леонтьев. Итак, 22+4=26. 86+4 — сколько будет?

Насчет все более крутых и густых реформ, а также «перца» и «соли» — тоже пробовали. Тот же «Социалистический вестник», за тот же 1926 год. Всего лишь четырьмя днями позже. О чем пишут? О соскальзывании (!) большевистской диктатуры в сторону заурядного бонапартизма как естественном следствии НЭПа. Об оппозициях, левой и правой, о стачках... И вот, пожалуй, самое примечательное: «Каждый хозяйственный кризис», ставящий... внимание! — «ставящий на повестку дня расширение НЭПа...» Через три года дорасширялись до коллективизации...

Семилетие НЭПа — практически белая еще страница нашей истории... «Народ, забывший свою историю, обречен на то, чтобы пережить ее вновь...» А на что, интересно, обречен народ, истории не имеющий? Сегодня понятно всем, что «Краткий курс истории ВКП (б)» — это не история, а чистейшей воды мифология. Согласен. Но, разбивая мифы, создаем ли мы этим историю? Очевидно, нет. Только меняем миф. Иногда не самым удачным образом. Не успели Тухачевского внести в пантеон как жертву сталинизма, как, глядишь, придется и выносить! Не говоря уж о Фрунзе или Якире! Свердлов на очереди, за ним — понятно, кто? Братцы, да ведь, только чтобы таблички сменить, придется всесоюзные субботники объявлять! Может, не будем суетиться, собирая «компромат» в старом энкавэдэшном духе, а займемся историей? Хотя бы как ею занимались французы после конвульсий всех своих революций... А мертвые — что ж, может быть, им-то лучшим памятником будет... ну, если не «построенный в боях социализм», то хотя бы спасенный гражданский мир на нашей взмокшей от крови земле. Чуть-чуть ведь только стало подсыхать — и снова?

«Мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет.»

Когда Ахматова писала эти слова, существовали «мы», и эти «мы» действительно «знали».

Сейчас же опасность не меньше, а «знания», увы, нет... Да и необходимое мужество, час для которого действительно пробил, тоже, увы, отсутствует. Я не о смелости говорю, о мужестве додумывать до конца. Говоря о деформациях социализма — экономических, политических, правовых, — хватит ли мужества поставить вопрос о деформированности социопсихической? Предъявляя иск государству, осмелимся ли на такой непопулярный акт, как иск к отдельному индивиду и к обществу? А додумывая до конца, что скажем о демократии, кроме общих хвалебных слов?

В любом случае, если пошли на этот крайний (подчеркиваю!) шаг — демократию в отсутствие гражданского общества, — нужна крайняя интеллектуальная бдительность и ответственность за все посеянное в массовое сознание. От нас с вами зависит, как вчерашний «винтик» воспримет дарованную ему «кратию», то бишь силу. Как гражданин или как распоясавшийся хам? Ему ведь с пеленок известно, что коли «она» есть, то ума-то не надо. Сумеет ли он перешагнуть через это, сможет ли воспользоваться этой силой по существу или радостно передаст в чужие и, что греха таить, умелые руки? Будет ли демократия подлинной властью демоса в нашей стране или же властью над ним и с использованием его? Что уже неоднократно случалось в нашей (да и не только нашей) истории. Дадим ли мы построить новую мифологию и с ее помощью дергать за нитки новую марионетку, в очередной раз уверовавшую в то, что она свободна? И сознаем ли, в чьих руках окажутся эти нитки? Начав дергать (а уже начали), скоро ли выкинут демократию в мусорный ящик и перейдут к новым аутодафе, благословляемые ликующими толпами жаждущих крови сограждан? Можно будет даже провести референдум.

Из всех «орденов» признаю лишь один, вселенский, — интеллигенцию в абсолютном и высшем смысле этого слова. Вопрос — осознает ли она себя сегодня в этом качестве, в этой стране?.. Хотя бы несколько сотен людей? «Умертви себя для себя, но не для России» — великие слова Гоголя, навязчиво, иного слова не подберу, цитировавшиеся Блоком, — находят ли они сегодня отзвук хоть в чьей-то душе? Есть ли вы? Если есть, то знайте: рубикон перейден, и мы обязаны дать открытый интеллектуальный бой. Сколь ни мало шансов у нас на успех, но мы должны все-таки попытаться одержать решительную победу. Иначе, вытаскивая молодежь из болота идиотизма старого, мы тут же позволим (да и поможем!) ей соскользнуть в болото идиотизма нового, ничуть не менее (а может быть, и более) опасного, нежели прежний. Потому что в условиях так называемой «демократии» при фатальном отсутствии и политического опыта, и политической культуры уже возник и — что ни день — становится все более прочным союз молодых неофитов с новыми держателями, конечно же, новых и, разумеется, неоспоримых (и не оспариваемых) истин, которые (то бишь истины), ясное дело, всесильны потому... что — ясное дело, что...

Я утверждаю, что под видом перестройки сегодня зачастую ведется даже не эрозия, а, иного слова не нахожу, метастазирование смыслов и целей, скрыто начатое в брежневскую эпоху. Что чуть ли не каждый второй из тех, кто с пулеметной скоростью оттара- банивает новый джентльменский набор перестроечных слов и хлестких определений, граждански стерилен. И что присосавшиеся к телу перестройки брежневские дельцы новой формации намного опаснее простоватых консерваторов, способных отстаивать свои, пусть не устраивающие нас, принципы, идя против нового ветра. Общество может негодовать на их архаичность, но грех лакейства, видит бог, намного опаснее. «И аз изблюю их из уст своих». Давно пора вспомнить нам эту старую истину. Равно как и страшный приговор чеховской героини: «Мой муж, быть может, честный, хороший человек, но ведь он лакей! Я не знаю, что он делает там, как служит, я знаю только, что он лакей». Лакей... Раба можно выдавливать из себя по каплям, а вот холуйство — это уж на всю жизнь.

Когда я, студент первого курса, написал записку, в которой возражал очень солидному человеку, лектору ЦК КПСС, что нельзя, не марая себя, называть серьезного писателя Солженицына «мразью», один из этих лакеев на партбюро, где ставился вопрос о моем пребывании в вузе, сказал: «Я предупреждал, что он что-нибудь выкинет...»

Когда на втором курсе я, комсорг студенческой практики, летом 1968 года сказал на политинформации, что ввод войск в Чехословакию является «серьезной политической ошибкой», он тут же подал на меня докладную... Учился я, слава богу, не на истфаке, а в Московском геологоразведочном... Кроя у себя в кабинете и меня, и этого холуя, а, может, заодно и висевший у него над головою портрет, секретарь парткома, тяжелобольной человек, рвал его докладную, предупреждая, что «если... (трах-тарарах) еще раз (трах-тарарах), где-нибудь... что-нибудь...». На третьем курсе этот лакей, восхищаясь моим спектаклем, шептал за спиной, что я «идеологически опасен». На четвертом — уговаривал меня вступить в партию «ради аспирантуры». На пятом — наконец попал «в точку», законспектировав прочитанную мною (опять в порядке политинформации) студентам первого курса лекцию по политологии, где я, выражая свое несогласие с Авторхановым, зачитывал страницы из его, естественно, нелегальной книги «Технология власти» — и... очередной «он» в ответ на всеобщее недоумение, почему я, имея только отличные оценки и несколько научных работ, не могу претендовать на очную аспирантуру, произнес: «Нам не коммунисты-геологи нужны, а геологи-коммунисты». Правда, потом, добрая душа, посоветовал не выступать больше при этом лакее.

Годы шли, я окончил Вахтанговское училище, моды менялись, но «он» оставался прежним — и по-прежнему невероятно чувствительным по части новых веяний. В конце брежневской эры, закрывая мой очередной спектакль, еще один попавшийся на моем пути «он» сказал, прикрыв перед этим дверь: «Я закрываю все не за то, что вы слишком «левый», а за то, что вы слишком «красный». Другой, более высокопоставленный «он», каждый раз, начиная со мной культурную беседу, говорил: «Мы — советский истеблишмент». И вот теперь, естественно, перестроился первым. А я, как всегда, опоздал. «Они» всегда будут перестраиваться мгновенно... из шеренги — в колонну, из колонны — в шеренгу, можно и в другую, более сложную конфигурацию, но по команде, в соответствии с последними и, как им кажется, точно уловленными «вкусами начальства» и модой. Не общепринятой — что было бы «слишком пошло», — а модой «их круга», их истеблишмента, ориентированного, в свою очередь, на вкусы круга «еще более престижного», чем «их круг». И еще более истеблишментного. И здесь мы переходим к самому главному.

Сегодня наш либеральный истеблишмент печется о «храме». Чьем? Того ли, кто сказал, что «не хлебом единым»?..

«Что такое ваш распределитель по сравнению с их супермаркетом?» — реплика, восторженно передававшаяся из уст в уста. Не в этом ли храме предлагают сегодня служить обедню? «Если вы думаете, что вы нам платите, то можете считать, что мы работаем». (По-видимому, имелось в виду — «на вас» работаем). Физики, сочинившие эту веселую присказку, придумали заодно и реактор РБМК, заметим, не для «них», а для нас... И для себя тоже.

Взрыв станции — не кара ли за этот кощунственный анекдот, ниспосланная язычникам, вставшим на путь поклонения новому идолу — Колбасе? До Чернобыля эта оценка могла бы еще показаться чересчур патетичной. Но мы живем в новую, Послечерно- быльскую, Эру — поймите! И сегодня, одобрительно хихикая над таким анекдотом, одновременно (вот что пугает больше всего!) рассуждать о Храме и ноосфере... Прости им, Бог, ибо не ведают... А ведь может и не простить!

Так в какой же Храм мы с вами ищем дорогу? Один наш драматург, человек, что называется, «тертый», привычный к запахам столичного закулисья, буквально со слезами на глазах рассказывал мне о том, что в последнее время многие из ведущих актеров и актрис столичных театров соглашаются на роли, только когда им показывают договоры с инофирмами. «Понимаешь, раньше они грызлись за выигрышные роли, а теперь...» Теперь им неважно, что играть, важно — где. И какой категории будет валюта...

«Камо грядеши?»

Кстати, царство жратвы христианами всегда воспринималось как царство того, другого...

«Зачем он вступил в Союз писателей? — "пытала" меня моя покойная мать лет двадцать назад по поводу одного нашего известного (ныне здравствующего на Западе и прямо-таки почитаемого здесь, "у нас") диссидента. — Ведь он литературовед, снс, он и так без куска хлеба не сидел, нормально зарабатывал, ездил за границу. Зачем же он так унижался? Ради чего? Ради лишней кормушки? Ведь там, в уставе, черным по белому написано "соцреализм", "партийность", он же этого на дух не переносил! Зачем же вступал? Ведь, пойми, он не писатель, для которого это — шанс прокормить семью! Он был о-бес-пе-чен, пойми! И на веревке его туда никто не тянул. Сам пришел, ДОБИВАЛСЯ! Зачем? Как не стыдно!»

Говорят, что про стыд нынче только старичье рассуждает, а на самом деле «нравственно то, что эффективно...». Ой ли? А как же знаменитое американское «йес», сказанное по телефону, после которого американский бизнесмен не расторгает даже невыгодную сделку? Для того, чтобы порядочность на рынке человеческих качеств (не путать с Черемушкинским или Центральным) имела высокую цену, должен быть сформирован (автоматически такое не происходит) спрос на этот «товар». Нравственность должна иметь высокую котировку на бирже качества! Возвращаясь же к нашей действительности — хотя бы слово «проходимец» не должно восприниматься как похвала, удачливый вор не должен оцениваться как социальный лидер, образец для подражания, законодатель нравственной моды. Профессионален ли экономист, восхваляющий теневого дельца, выдвигающий его на роль нового мессии? Читал ли он о сфокусированной рациональности как непреложном условии любого экономического рывка, об отсрочке вознаграждения, структуре мотивации? Это же хлеб экономики 80-х годов! Почему наши апологеты Запада не используют изощренный западный инструментарий для анализа того, что происходит у нас? Откуда это экономическое плебейство? Разве не ясно, что эта готовность забывать лишнее, жертвовать наукой в угоду групповым интересам и политической конъюнктуре дискредитирует их не только в глазах своих соотечественников, но и в глазах их западных учителей, — прежде всего как профессионалов. Потому что подлинный профессионализм историка, экономиста, философа, физика, рабочего, публициста немыслим вне чести, вне готовности пойти на крест за свою профессиональную веру, вне способности не к покаянию, нет, к искуплению своих грехов своею кровью. Здесь сердцевина всего того, что мы называем честью... Готовность платить...

«Ты Сашу не трогай!» — кричал один наш известный писатель другому в начале шестидесятых по поводу принесенных ему для публикации воспоминаний о застрелившемся Фадееве. «Саша чище нас, он свое заплатил...» «Саша» действительно заплатил страшной ценой за свой грех, а его ближайший соратник, замаранный ничуть не менее, нежели сам «Саша», пересидел вдали от Москвы самое страшное, «возвращенческое» время, а потом вернулся в стольный град на белом коне в ореоле борца со сталинизмом. «Покаяние!»

Я не религиозен, но каждый находится хоть в какой-то степени под обаянием образа Распятого, и вряд ли есть люди, живущие хоть сколько-нибудь полной духовной жизнью, для которых вообще отсутствует обаяние этого образа... Так вот, не будучи религиозным человеком, я хотел бы верить, что в Царствие Божие, коли оно есть, войдет именно «Саша», заплативший страшную цену, а не его почивший в бозе соратник.

Кстати, о модном ныне христианстве. Здесь — глубокая разница с тем блаженным нигилистическим временем, которое так напугало Федора Михайловича Достоевского. Там, по крайней мере, ясно было, кто есть кто. Ныне же все обвешались иконами, зажгли лампадки, на видное место поставили Священное писание (желательно в зарубежном издании). Так вот, говорю я с одним из наших либеральных «дон кихотов», осуждающих революционеров за жестокость и кровопролитие, и выясняется, что он учит «жить по Христу». Спрашиваю — включает ли он в это «жить по Христу» Голгофу? И получаю в ответ жесткое, хорошо продуманное — нет. Так один ли у нас с вами Храм и одна ли Дорога? Может, пути-то давно уже разошлись?..

Может, и христианство-то вам нужно только «до кучи», лишь бы «против большевиков»? И если антисталинизм вы превратили в орудие демонтажа «империи» (а заодно и Варшавского договора, Ялты, Потсдама и многого другого), если сброс Ленина (а он уже начался) нужен вам для того, чтобы добить идеологическую и политическую структуру, взять власть (об этом говорится впрямую), то кто на очереди? Почему бы не Он с его «не убий»? Модные нынче оккультизм, неоязычество, неошаманство (не путать с традиционными верованиями нехристианских народов!), популярность оккультной практики Третьего рейха в наше время очень симптоматичны. Кто же грядет? Неужели так-таки никому не понятно?

Телевизионная камера жадно выискивала очередной уголок дворца американского миллиардера. Крупным планом — безделушки, украшения, интерьеры, сервировка: «Ну, живут!»

Взволнованный, захлебывающийся голос советского комментатора повествовал о том, что коммерческий гений американца подсказал ему вложить вывезенный с Востока капитал в торговлю спиртным. Правда, в Америке в то время царил так называемый «сухой закон» и такая рекомендация «гения» была незаконной... (ну и что?!), делающей необходимыми связи с бутлегерами... (ну и что?!!), с мафией!.. (ну и!)...

Ожерелья, сервировка, свечи, обои, картины, рамы, фраки, декольте, паркеты, цветники и опять все та же пищевая проблема... В колбасном храме приняли причастие и оказались возведены в сан «борцов за демократию» уже не только «теневики», «цеховики», сумевшие в условиях застойного периода, оказывается, не только хапнуть пару сотен миллиардов, но и, судя по выступлениям наших либеральных публицистов, «сохранить в нашей стране дух энергии и предприимчивости», пусть даже и не вполне морально безупречными способами. Мило! Дальше — получил отпущение грехов уже и откровенный криминал. Ставка — на него. «Лучше Колумбия, чем ваши красные...»

Лучше — кому? «Они страну довели до ручки — пусть уходят!» Нет уж, давайте всерьез разбираться, кто именно ее до ручки довел... И куда вы ее доведете... Где бросите... И кому передадите с рук на руки.

Разбираться будем с цифрами в руках, строго и беспощадно. Без ложной патетики, начистоту. На карту поставлена жизнь наших детей, да, кстати, и ваших тоже, потому что все за границу сразу не убегут, просто-таки не успеют, а радиация, эпидемии и погромы не разбирают своих и чужих. Творцы хаоса зачастую оказывались и его жертвами. Поэтому в правде, которую мы вам говорим и будем продолжать говорить, вы тоже заинтересованы.