Политика лавирования в чеченском вопросе отработана до блеска. Ее можно сравнить с сюжетом из пьесы Брехта "Добрый человек из Сычуани", в котором одно и то же лицо одновременно выступает и в роли "доброго Шен Де", щедро раздающего обещания обездоленным, и в роли "злого Шой Да", "сводящего на нет" этих обездоленных. То же самое происходит в российско-чеченских отношениях. Добрый Шен Де — это премьер, который постоянно готов вести переговоры без предварительных условий со всеми действующими лицами чеченской эпопеи. Злой Шой Да — это некая сила около президента, ассоциируемая с Советом Безопасности, с военными, с тайной полицией. Эта сила срывает добрые начинания, но не лишает общество и влиятельные международные круги некоторых надежд на умиротворение, на победу добрых сил, на хэппи-энд.

Поскольку к Западу и особенно этим самым кругам легко можно применить классическое: "Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!", то принцип политического двойникования вроде бы надежно срабатывает.

Однако последнее заявление Черномырдина по ряду нюансов может быть отнесено к новой фазе развития чеченского сюжета. Это заявление фактически совпало по срокам с контрнаступлением чеченцев в районе Бамута, контрнаступлением, о котором лишь вскользь упоминают наше и зарубежное информационные сообщества. А между тем руководимые Масхадовым и Яндарбиевым боевики нанесли удар в тот момент, когда считалось, что ситуация в Чечне полностью взята под контроль российскими военными. Впрочем, это было достаточно близко к истине. Фактически, у чеченских боевиков не оставалось никаких шансов на собственно силовой перелом ситуации внутри самого чечено-российского конфликта, хотя сводить их силовые возможности к нулю было бы более чем опрометчиво.

Но главное: ситуация не является сугубо внутренней. А внешний фактор непрерывно меняется отнюдь не в пользу России. В международных кругах под давлением общественного мнения, которое в свою очередь умело формировалось с помощью избирательного усиления информации, свидетельствовшей о зловещем российском империализме, начинает вырабатываться новое отношение к России. Впрочем, можно ли назвать его новым? Только если считать, что "новое — это хорошо забытое старое". На этой неделе смутные контуры новых российско- западных отношений начали обретать определенную четкость. Теперь перед высшим руководством России встает во весь рост вопрос о политическом поведении в новых обстоятельствах, предлагаемых ему Западом. Хватит ли стойкости? Вряд ли! При определенных масштабах нажима со стороны Запада российское руководство неоднократно начинало "отрабатывать" назад, причем достаточно резко. Ряд обстоятельств свидетельствует о том, что и сейчас скорее всего будет дан "задний ход". Чем это чревато? Это, пожалуй, главное.

Уже в июле в этом случае начнут синхронизироваться процесс социально-экономического недовольства и процесс политической дезинтеграции (стимулируемой выборами и новым витком активности нашей законодательной власти), процесс формирования санитарного кордона в ближнем зарубежье (где напряженность растет буквально по всем азимутам) и , главное, ряд процессов, стимулированных Западом, чьи возможности дестабилизировать ситуацию в РФ весьма велики.

Такое наложение процессов приведет к неизбежному кризису власти и одновременно к кризису самой государственности. Перед ответственными политиками, находящимися у власти, встает вопрос о выработке принципиально нового курса, способного обеспечить политическую стабильность. Перед ответственными политиками из оппозиции встает вопрос о разграничении кризиса власти (какой политик не жаждет кризиса конкурента!) и кризиса самой государственности. А вот развала государства никакой ответственный политик не может допустить даже в ходе самой жестокой борьбы за власть. Ведь борьба за власть предполагает сохранение того, над чем хотят властвовать. Что значит власть ценой обрушения государства? Является ли властью власть над обломками? Ответственные политики из партии власти... Ответственные политики из оппозиции... Много ли их, способных ощутить ответственность за Россию?